Постаравшись не сожалеть, что идея ознакомиться с греческими статьями пришла первой не ему, Ливингстон вновь потянулся к трубке телефона. Когда через пятнадцать минут он вышел из кабинета, у него уже не было сомнений в том, что в ближайшее время греческие статьи, касающиеся дела Атены Пополус, будут переведены и переправлены и ему сюда, в Оксфорд, и Риган Рейли на “Куин Гиневер”.
Комиссар покинул полицейский участок и, сев в автомобиль, через пять минут оказался в Королевском госпитале Оксфорда, где лежала несчастная Пенелопа Этуотер. Увидев Пенелопу прошлым вечером, комиссар был просто потрясен: пепельного цвета лицо, потрескавшиеся, сухие губы, трубки внутривенного вливания, закрепленные на распухших руках несчастной, больничная рубашка, задранная непотребно высоко — и все это в некоем сгустке неприятных запахов, которые не оставляли ни малейших сомнений относительно состояния больной.
Оставив свой автомобиль “рено” на стоянке близ госпиталя, Ливингстон глубоко несколько раз вдохнул свежий воздух, затем решительно толкнул вращающиеся входные двери. Холл больницы оказался практически пустым.
Неподалеку работал уборщик, натиравший полы шваброй. При этом он обильно поливал вокруг себя какой-то зеленой чистящей жидкостью, от запаха которой у Найджела тотчас же начали слезиться глаза и пупырышками покрываться кожа на шее. Комиссар быстрым шагом приблизился к девушке, выдававшей пропуска на посещение больных. На ней была красно-белая, полосатая униформа с огромным значком, объявлявшим, что она добровольно отработала в Королевском госпитале Оксфорда десять тысяч часов.
“У каждого своя работа”, — подумал Ливингстон. Он получил пропуск и, почесывая на ходу зудящую шею, бросился к лифтам. “Да, десять тысяч часов в этом госпитале я бы точно не выдержал, — размышлял комиссар, — уже через пару часов я тут превратился бы в сплошной чешущийся комок нервов”.
Пенелопа Этуотер лежала в палате номер двести десять. “Неужели это возможно?! — ужаснулся Ливингстон, — сегодня она выглядит еще хуже, чем вчера!” Пододвигая стул к кровати больной, он искренне переживал, что вынужден допрашивать беднягу. Когда же больная повернулась к нему лицом его охватило чувство жалости. Комиссар имел неосторожность спросить, как она себя чувствует, в ответ на что получил обильный поток самой подробной и совершенно ему не нужной медицинской информации. Пришлось терпеливо внимать рассказу о всех деталях протекания болезни. Наконец, повествование прервалось, Пенелопа прохрипела:
— Как бы то ни было, я, по крайней мере, жива. Чего нельзя сказать о моей бедной старушке-соседке.
Ливингстон покосился на вторую кровать, стоявшую в палате пустой у самого окна.
— Мне показалось, что ее выписали.
— А, это так теперь называется, — произнесла Пенелопа и зычно рыгнула. — Прошу прощения.
— Гм, да, естественно. — Ливингстон решил перейти к делу. — Мисс Этуотер, я очень не хотел бы вас беспокоить, учитывая ваше состояние. Но все же должен задать вопрос: вы абсолютно убеждены в том, что не могли по ошибке положить мышьяк в приготовленные вами закуски?
— Эти мои закуски я называю “вкусняшки”, — проворковала Пенелопа.
— Да-да, конечно. Итак, если я правильно все записал, вы захватили все остававшиеся э-э… “вкусняшки” с собой в вашу спальню. Здесь возникает вопрос: коли все закуски готовились вместе, и многие ели их потом в субботу вечером и в воскресенье во второй половине дня, то почему же никто из гостей не отравился? Странно то, что отравились только вы, причем после того, как перенесли оставшиеся закуски к себе в спальню.
Ливингстон достал свою записную книжку и быстро перелистал несколько страниц.
— В субботу вечером вы почувствовали себя неважно, но все же достаточно оправились, чтобы вновь отведать свои “вкусняшки” в воскресенье. Вы их ели уже после обычного вашего обеда, верно?
— О, да. — Взгляд Пенелопы просветлел. — На обед в воскресенье, после ухода вас и остальных девушек, леди Экснер, Вэл, Филипп и я поели немного котлет с пюре. Видите ли, в субботу вечером я лишь чуточку приболела. Обычно мой нежный желудок реагирует значительно сильнее на то, что я съедаю в выходные дни. Однако даже в сравнении с обычными моими страданиями, преследующими меня по выходным, то, что произошло в это воскресенье, переходит все границы. Все началось, когда я поднялась к себе в комнату и доела последние “вкусняшки”, лежавшие у моей кровати на тумбочке. Вот тут меня и прихватило, да так страшно!
Ливингстон резко поднял голову.
— Так значит, вы принесли остававшиеся “вкусняшки” к себе в спальню несколько раньше. А съели их только потом, когда пришли спать. То есть закуски пролежали какое-то время на вашей тумбочке?
Пенелопа виновато улыбнулась.
— Они же такие вкусные, мои бутербродики, и едятся так легко. Я побоялась, что девочки возьмут да прикончат их все до одной, и мне ничего не достанется. Поэтому я и решила отлучиться на какое-то время: завернула в салфетку шесть или семь этих самых “вкусняшек” и отнесла их к себе в спальню.
— И они там пролежали почти всю вторую половину дня и вечер воскресенья? И любой мог войти и найти их там?
Наконец-то Пенелопа поняла, к чему клонит полицейский. Глаза женщины широко раскрылись, губы сложились в трубочку, толстые пальцы вцепились в одеяло.
— Так вы, значит, считаете, что кто-то мог насыпать мышьяк на эти бутерброды, когда они уже находились в моей комнате? Но кто же мог сподобиться на такое? И зачем?
Ливингстон поднялся и легонько похлопал больную женщину по плечу.
— Как раз это я и собираюсь выяснить, — сказал он.
Покидая пределы госпиталя, Ливингстон знал, что должен принять одно серьезное и быстрое решение. И он его принял. Можно было повернуть направо и двинуться в сторону Ллевелин-холла. Или же свернуть налево и по главной улице Оксфорда добраться до бара “Кингз Арме Паб”. Ливингстон выбрал второй маршрут, поскольку решил, что проглотить пару сандвичей и выпить чашечку кофе совсем не помешает перед встречей с Филиппом Уиткомбом, его невестой Вэл Твайлер и их служанкой. Комиссар намеревался еще раз допросить их, и Филипп обещал ему, что все они весь сегодняшний день будут оставаться в поместье.
До обеденного часа было еще далековато, поэтому бар почти пустовал. Ливингстон заказал себе сандвич с сыром и помидорами и чашку кофе. Только официант подал комиссару его заказ, как двери бара распахнулись и кто-то громко назвал его имя. К столику полицейского уже спешила Клер Джеймс.
— Эй, привет, инспектор! Совсем не ожидала вас здесь повстречать! О, вы как раз взяли себе то, что и я хотела себе заказать! Можно я к вам присоединюсь, а? — Она даже не стала дожидаться вежливого согласия комиссара и уселась на стул напротив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Комиссар покинул полицейский участок и, сев в автомобиль, через пять минут оказался в Королевском госпитале Оксфорда, где лежала несчастная Пенелопа Этуотер. Увидев Пенелопу прошлым вечером, комиссар был просто потрясен: пепельного цвета лицо, потрескавшиеся, сухие губы, трубки внутривенного вливания, закрепленные на распухших руках несчастной, больничная рубашка, задранная непотребно высоко — и все это в некоем сгустке неприятных запахов, которые не оставляли ни малейших сомнений относительно состояния больной.
Оставив свой автомобиль “рено” на стоянке близ госпиталя, Ливингстон глубоко несколько раз вдохнул свежий воздух, затем решительно толкнул вращающиеся входные двери. Холл больницы оказался практически пустым.
Неподалеку работал уборщик, натиравший полы шваброй. При этом он обильно поливал вокруг себя какой-то зеленой чистящей жидкостью, от запаха которой у Найджела тотчас же начали слезиться глаза и пупырышками покрываться кожа на шее. Комиссар быстрым шагом приблизился к девушке, выдававшей пропуска на посещение больных. На ней была красно-белая, полосатая униформа с огромным значком, объявлявшим, что она добровольно отработала в Королевском госпитале Оксфорда десять тысяч часов.
“У каждого своя работа”, — подумал Ливингстон. Он получил пропуск и, почесывая на ходу зудящую шею, бросился к лифтам. “Да, десять тысяч часов в этом госпитале я бы точно не выдержал, — размышлял комиссар, — уже через пару часов я тут превратился бы в сплошной чешущийся комок нервов”.
Пенелопа Этуотер лежала в палате номер двести десять. “Неужели это возможно?! — ужаснулся Ливингстон, — сегодня она выглядит еще хуже, чем вчера!” Пододвигая стул к кровати больной, он искренне переживал, что вынужден допрашивать беднягу. Когда же больная повернулась к нему лицом его охватило чувство жалости. Комиссар имел неосторожность спросить, как она себя чувствует, в ответ на что получил обильный поток самой подробной и совершенно ему не нужной медицинской информации. Пришлось терпеливо внимать рассказу о всех деталях протекания болезни. Наконец, повествование прервалось, Пенелопа прохрипела:
— Как бы то ни было, я, по крайней мере, жива. Чего нельзя сказать о моей бедной старушке-соседке.
Ливингстон покосился на вторую кровать, стоявшую в палате пустой у самого окна.
— Мне показалось, что ее выписали.
— А, это так теперь называется, — произнесла Пенелопа и зычно рыгнула. — Прошу прощения.
— Гм, да, естественно. — Ливингстон решил перейти к делу. — Мисс Этуотер, я очень не хотел бы вас беспокоить, учитывая ваше состояние. Но все же должен задать вопрос: вы абсолютно убеждены в том, что не могли по ошибке положить мышьяк в приготовленные вами закуски?
— Эти мои закуски я называю “вкусняшки”, — проворковала Пенелопа.
— Да-да, конечно. Итак, если я правильно все записал, вы захватили все остававшиеся э-э… “вкусняшки” с собой в вашу спальню. Здесь возникает вопрос: коли все закуски готовились вместе, и многие ели их потом в субботу вечером и в воскресенье во второй половине дня, то почему же никто из гостей не отравился? Странно то, что отравились только вы, причем после того, как перенесли оставшиеся закуски к себе в спальню.
Ливингстон достал свою записную книжку и быстро перелистал несколько страниц.
— В субботу вечером вы почувствовали себя неважно, но все же достаточно оправились, чтобы вновь отведать свои “вкусняшки” в воскресенье. Вы их ели уже после обычного вашего обеда, верно?
— О, да. — Взгляд Пенелопы просветлел. — На обед в воскресенье, после ухода вас и остальных девушек, леди Экснер, Вэл, Филипп и я поели немного котлет с пюре. Видите ли, в субботу вечером я лишь чуточку приболела. Обычно мой нежный желудок реагирует значительно сильнее на то, что я съедаю в выходные дни. Однако даже в сравнении с обычными моими страданиями, преследующими меня по выходным, то, что произошло в это воскресенье, переходит все границы. Все началось, когда я поднялась к себе в комнату и доела последние “вкусняшки”, лежавшие у моей кровати на тумбочке. Вот тут меня и прихватило, да так страшно!
Ливингстон резко поднял голову.
— Так значит, вы принесли остававшиеся “вкусняшки” к себе в спальню несколько раньше. А съели их только потом, когда пришли спать. То есть закуски пролежали какое-то время на вашей тумбочке?
Пенелопа виновато улыбнулась.
— Они же такие вкусные, мои бутербродики, и едятся так легко. Я побоялась, что девочки возьмут да прикончат их все до одной, и мне ничего не достанется. Поэтому я и решила отлучиться на какое-то время: завернула в салфетку шесть или семь этих самых “вкусняшек” и отнесла их к себе в спальню.
— И они там пролежали почти всю вторую половину дня и вечер воскресенья? И любой мог войти и найти их там?
Наконец-то Пенелопа поняла, к чему клонит полицейский. Глаза женщины широко раскрылись, губы сложились в трубочку, толстые пальцы вцепились в одеяло.
— Так вы, значит, считаете, что кто-то мог насыпать мышьяк на эти бутерброды, когда они уже находились в моей комнате? Но кто же мог сподобиться на такое? И зачем?
Ливингстон поднялся и легонько похлопал больную женщину по плечу.
— Как раз это я и собираюсь выяснить, — сказал он.
Покидая пределы госпиталя, Ливингстон знал, что должен принять одно серьезное и быстрое решение. И он его принял. Можно было повернуть направо и двинуться в сторону Ллевелин-холла. Или же свернуть налево и по главной улице Оксфорда добраться до бара “Кингз Арме Паб”. Ливингстон выбрал второй маршрут, поскольку решил, что проглотить пару сандвичей и выпить чашечку кофе совсем не помешает перед встречей с Филиппом Уиткомбом, его невестой Вэл Твайлер и их служанкой. Комиссар намеревался еще раз допросить их, и Филипп обещал ему, что все они весь сегодняшний день будут оставаться в поместье.
До обеденного часа было еще далековато, поэтому бар почти пустовал. Ливингстон заказал себе сандвич с сыром и помидорами и чашку кофе. Только официант подал комиссару его заказ, как двери бара распахнулись и кто-то громко назвал его имя. К столику полицейского уже спешила Клер Джеймс.
— Эй, привет, инспектор! Совсем не ожидала вас здесь повстречать! О, вы как раз взяли себе то, что и я хотела себе заказать! Можно я к вам присоединюсь, а? — Она даже не стала дожидаться вежливого согласия комиссара и уселась на стул напротив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69