После травматических событий новогоднего вечера Дорит уже несколько раз мне звонила, и мне под разными предлогами приходилось от нее отделываться. То у меня убегал суп, то я устала до смерти, то в дверь позвонили, то я от шефини жду звонка. Заподозрив неладное, Дорит решительно вызвала меня к себе.
– И брось мне эти отговорки, – заявила она.
Оказалось, ей и так уже известно слишком много. Лена играла с дочкой Дорит и рассказала ей, что я прихожу в гости к Зибертам каждый день. Словно строгая гувернантка, Дорит потребовала объяснений.
– Просто мы нравимся друг другу, – сказала я как можно непринужденнее. – Но если ты что-то подозреваешь, то это не так.
– Да какие подозрения, ведь ты же беременна, – деланно отмахнулась Дорит. – Известное дело, дети в этом возрасте любят пофантазировать. Эта Лена рассказывает, что ты будто бы спала с Павлом в одной комнате – в гостинице – и они, дети, при этом присутствовали. Сразу видно: самовнушение ребенка, растущего без матери…
И мы пристально посмотрели друг другу в глаза.
– А как Левин к этой вашей дружбе относится? – продолжала она свой допрос.
– Так он в больнице лежал, – брякнула я не подумав.
Но именно этот отвлекающий маневр неожиданно сработал.
– А что с ним такое? – всполошилась Дорит.
– Дитер выбил ему четыре передних зуба.
Дорит вытаращила на меня глазищи.
– А за что?
– По пьянке, – объяснила я.
– Хотелось бы надеяться, что ты в тот же день вышвырнула этого Дитера из дома, хотя с тебя станется…
Она говорила со мной как с тяжело больной. Послушать ее, так я если не совсем святая, то уж не от мира сего, это точно. Она поговорит с Левином, чтобы тот выставил Дитера, причем сегодня же…
Впервые за нашу многолетнюю дружбу мы всерьез разругались. Она обозвала меня дурехой и обвинила в том, что у меня сдвиг на почве благотворительности.
Тогда, собравшись с духом, я выпалила:
– Да может, ребенок у меня от Дитера!
Но Дорит мне просто не поверила. Безнадежный случай, сказала она.
Когда Дитеру стало лучше, я призвала Левина к постели болящего для решающей беседы. У Левина уже были искусственные зубы, он их люто ненавидел, но свою ярость по этому поводу почему-то вымещал не на обидчике, а на мне.
– Она хочет, чтобы мы бросили жребий, кому быть отцом, – сказал Левин.
Дитер вперил в меня скорбный взгляд.
«Сейчас оба начнут реветь», – подумала я.
– Нет, – сказала я, – я совсем не этого хочу, я хочу, чтобы вы оба подыскали себе новое пристанище. Не желаю больше жить с вами под одной крышей.
– Что мы тебе сделали? – плаксиво заныл Левин.
– Дитер меня чуть не убил, а ты с самого начала обманывал меня с Марго.
– Допустим, но теперь-то мы квиты.
Дитер, который теперь вообще почти все время молчал, на этот раз тоже решил высказаться.
– Если вы меня выкинете на улицу, я покончу с собой, – сказал он таким загробным голосом, что не поверить ему было нельзя.
– Что значит «вы», – взвился Левин, – меня она тоже хочет…
– Ладно, – сказала я, – не такая уж я бессердечная, чтобы сегодня же отправлять вас в ночлежку. Но отныне я буду жить на первом этаже одна, а вы можете располагаться на втором, пока не найдете себе что-нибудь подходящее.
Они оба не проронили ни слова.
Уже к следующему вечеру нижняя квартира была освобождена. Пока я была на работе, Левин перетащил наверх свои пожитки, чтобы разделить с Дитером скорбную юдоль отверженных.
Я предложила Павлу переехать ко мне, но он отказался.
– Не могу же я поселить детей рядом с этим сумасшедшим… – Тут он осекся, видимо вспомнив о своей жене. – Ну, я имею в виду – с этим дебоширом, – поправился он.
Мало-помалу дело шло к весне. В наших местах, в распадке между гор, ее приближение чувствуется раньше, чем в остальной округе. В марте дети устроили праздник солнцеворота и сожгли на рыночной площади огромного ватного снеговика. В начале апреля распустила бутоны моя магнолия, но ее красивые розоватые лепестки из-за частых дождей приобрели буроватый оттенок и уже вскоре легли на землю. Когда огромными бело-кипящими шарами зацвели вишни, мне показалось, что я почувствовала первые движения ребенка. Беременность моя протекала безукоризненно, врач был доволен.
Дитер, несмотря на благоприятные показания Левина, был приговорен к тюремному заключению, которое было отложено до его полного выздоровления. Изредка мы сталкивались в дверях. Ему было ужасно стыдно, и меня это даже слегка трогало. Иногда, сидя в саду, я чувствовала на себе его взгляд, устремленный на меня сверху. По-моему, он главным образом изучал мой живот, проверяя, насколько он еще успел округлиться.
Левин тоже меня избегал. Вначале я опасалась, что оба в мое отсутствие будут пользоваться зимним садом и хуже того – кухней. Но поскольку руки у обоих приделаны неплохо, они уже вскоре соорудили себе наверху нечто вроде кухонного уголка. Спали они в разных комнатах, образовав нечто вроде коммуны двух одиноких мужчин.
Левин хоть и осведомился пару раз о моем самочувствии, но не просил ни денег, ни каких-либо иных одолжений с моей стороны.
Не будь я твердо уверена, что в лице Павла у меня есть по меньшей мере надежный друг, я бы, наверно, чувствовала себя немного одинокой. С другой стороны, я постоянно уставала, рано ложилась спать и радовалась, что после работы и визита к Павлу мне больше ни о ком не надо заботиться.
Но в какой-то из дней я, видно, так истосковалась по крепкому мужскому плечу, что, придя к Павлу и обняв его, просто не захотела, не смогла выпустить.
– Что с тобой? – испугался он.
В этом мужчине мне нравилось почти все. (От привычки иногда надевать бриджи и ежедневно слушать «Прекрасную мельничиху» его, наверно, все-таки можно будет отучить.) Страстное желание спать с ним переполняло меня всю, я не знала, как избавиться от этого наваждения. Но он, казалось, совсем этого не замечает; придется мне отважиться на лобовую атаку.
Только я с сожалением выпустила Павла из своих объятий, ко мне с очень важным видом подошел Коля и сообщил:
– А в субботу мама приезжает.
Я понимала, что рано или поздно это должно будет случиться, но как-то незаметно вытеснила эту мысль из своего сознания.
– Ты рад? – спросила я малыша.
Он посмотрел на меня очень серьезно и ответил:
– Нет.
Тут вмешалась и Лена:
– Мама у нас больна.
Павел объяснил мне, что это часть программы экспериментальной терапии: его жена будет проводить выходные дни дома и постепенно привыкать к нормальной жизни.
– Дети расскажут ей обо мне, – сказала я, когда Леночка и Коля выбежали на улицу.
– Давно рассказали, – хмыкнул Павел.
Я ощутила укол совести. Эта женщина, наверно, меня ненавидит. Все-таки я отчасти занимаю в семье ее место.
– И как она к этому относится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45