Может, и у тебя его гены, тогда и ты доживешь до глубокой старости. А что, кстати, ты бы стал делать с таким наследством?
Левин еще наддал газу.
– Гоночный автомобиль купил бы, по свету поездил, в ралли Париж – Дакар поучаствовал, и уж во всяком случае не гробил бы жизнь на удаление чьих-то гнилых зубов.
Я прикусила язык. Ни будущей работы врача, ни меня в его жизненных планах не предусматривалось.
Вечером следующего дня я демонстративно не притронулась к его дипломной работе, оставив ее лежать на кухонном столе, а сама впервые за несколько недель занялась собственной диссертацией. Я просто идиотка, дура набитая; если так дальше пойдет, я и диссертации не напишу, и ни в какой институт не устроюсь, и замуж не выйду, и детьми не обзаведусь.
Потом я позвонила Дорит и, сгорая от стыда, поведала ей о своих трудовых подвигах ради карьеры Левина.
– Меня это ничуть не удивляет, – холодно заявила та. – Не надо было тебе с ним съезжаться. Да ты вообще хоть любишь его?
– Люблю, наверно, – проронила я.
В том-то и беда. Вопреки всем резонам и предостережениям разума, вопреки сигналам тревоги, которые я ощущала в себе почти физически, – я его любила. Любила, когда он спал возле меня, свернувшись калачиком подобно эмбриону, а мне хотелось плакать от нежности. Когда, оголодавший, радостно ел и нахваливал мою стряпню, когда, как игрушками, восхищался аптечными склянками, когда ему было весело рядом со мной, – тогда все, все было хорошо. Порою счастье длилось часами, когда мы с ним, устроившись на диване, на пару гладили Тамерлана, увлеченно глазея на автомобильные погони Джеймса Бонда по телевизору. Но бывали и вечера в одиночестве, когда я не знала, где он пропадает. Разумеется, каждый из нас волен приходить и уходить когда заблагорассудится. Гордость не позволяла мне его расспрашивать – а может, я уже просто боялась его потерять.
В один из таких вечеров, когда я в тоскливом ожидании уже почти заснула перед телевизором, меня вырвал из дремы телефонный звонок. «Левин! – обрадовалась я. – Наконец-то приучился звонить, когда задерживается!»
Я сняла трубку.
– Элла Морман.
– Извиняюсь, э-э, я, видать, ошиблась номером, – пробормотал взволнованный женский голос.
Я разочарованно положила трубку. Через минуту снова звонок. Тот же молодой голос.
– Извиняюсь, а Левина нет? Вы, видать, его подруга?
– Простите, а с кем я говорю? – крайне сухо осведомилась я, хотя голос и показался мне знакомым.
– Так это ж я, Марго, – представился голос.
Марго была очередная и еще совсем неопытная экономка, которую Левин приискал для деда. Она сообщила, что у Германа Грабера сердечный приступ, он в больнице, а ей велели оповестить ближайших родственников, дело серьезное.
Теперь я и подавно не могла уснуть. Когда Левин вскоре после полуночи, даже и не подумав не шуметь, заявился домой, он по моему лицу сразу понял, что что-то случилось.
– Что, врач звонил?
– Да нет, экономка, госпожа… я не знаю ее фамилии. Словом, она назвалась Марго.
– А мы и не зовем ее иначе, – проронил Левин.
Разумеется, я не ждала от него слез горя, но и столь откровенной радости тоже не ожидала. Перезванивать Марго было уже поздно, Левин решил, что прямо с утра поедет в больницу.
– Университет подождет, это важней, – сказал он.
В ту ночь мы оба плохо спали. Левин лежал на соседней кровати почти без сна, сквозь дрему я слышала, как он встает, ходит то на кухню, то в ванную, включает то телевизор, то радио. Да и мне в мечтах рисовалось совсем иное, причем скорое, будущее на прекрасной вилле. Там и детям будет просторно.
– Все как нельзя лучше, – заявил Левин на следующий день, вернувшись из больницы, – дед тронут, что я так быстро приехал, но дела у него не ахти. Главный врач сказал, все может кончиться очень скоро, мотор больше не тянет. По идее надо бы шунтирование делать, но в восемьдесят лет это исключено.
А потом Левину зачем-то понадобилось, чтобы я вместе с ним вышла на улицу; перед домом стоял «порше».
– Почти новый, и отдают почти даром, – сказал он, не в силах оторвать от машины глаз.
– А он тебе очень нужен? – спросила я.
Левин посмотрел на меня как на ненормальную.
Пришлось сесть с ним в машину для пробной поездки, во время которой я чуть не умерла от страха и едва не оглохла, а кроме того почему-то согласилась взять в банке еще один кредит. Простому студенту банки, как известно, в долг не дают.
А ведь я старалась быть с ним строгой.
Он же скоро будет купаться в деньгах, убеждал меня Левин, и упустить такое сокровище было бы полнейшим идиотизмом.
Столь явно рассчитывать на смерть ближайшего родственника просто неприлично, возражала я.
Тогда этот большой ребенок, которому не терпелось заполучить несусветно дорогую игрушку, попробовал взять меня лестью, взывая к моей, уже не однажды проявленной, щедрости, и даже намекнул на некий ожидающий меня сюрприз.
«Свадьба?» – чуть не выкрикнула я, но вовремя осеклась. Было бы слишком больно встретить вместо ответа его изумленный, ошарашенный взгляд. Оставалось только прикинуться дурочкой.
– Путешествие? – спросила я.
Левин покачал головой.
– Ни за что не угадаешь. Назначаю тебя главным архитектором, дизайнером и руководителем всех работ по перестройке фирнхаймской виллы.
Холодно, без тени признательности в голосе, я поинтересовалась:
– А ты уверен, что у меня есть к этому призвание?
Левин рассмеялся.
– Вить семейное гнездо – призвание всякой женщины.
Обалдев от радости, я кинулась ему в объятия. А потом пошла в банк и запросила кредит, каковой и был мне предоставлен на самых невыгодных условиях.
Левин был на верху блаженства и целыми днями где-то пропадал на своем «порше», благо что и летние каникулы как раз подоспели.
Едва я заканчивала работу, Левин подкатывал к аптеке на машине, и мы мчались то во Франкфурт, то в Штутгарт, а по выходным, бывало, и к морю – хочешь на Средиземное, хочешь на Северное. Но в глубине души меня терзали сомнения: во благо ли ему моя щедрость? Еще, чего доброго, угодит в аварию, как Джеймс Дин, а мне на память о моем единственном кандидате в мужья, которого не стыдно было показать людям, останется только куча долгов?
Однако, когда две недели спустя я пришла в больницу навестить Германа Грабера, он отнюдь не произвел на меня впечатление смертельно больного человека. Старик был бодр и полон планов на будущее.
– Если все будет хорошо, – радовался он, – то меня уже на следующей неделе выпишут. Доктора, правда, пытаются мне внушить, что надо нанять сиделку, но я вовсе не намерен зря тратить деньги. Марго, конечно, далеко не светоч разума, но чуть больше покрутиться сумеет и она.
После больницы мы поехали на виллу. Левин занялся стрижкой газона, а я взяла на себя беседу с Марго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Левин еще наддал газу.
– Гоночный автомобиль купил бы, по свету поездил, в ралли Париж – Дакар поучаствовал, и уж во всяком случае не гробил бы жизнь на удаление чьих-то гнилых зубов.
Я прикусила язык. Ни будущей работы врача, ни меня в его жизненных планах не предусматривалось.
Вечером следующего дня я демонстративно не притронулась к его дипломной работе, оставив ее лежать на кухонном столе, а сама впервые за несколько недель занялась собственной диссертацией. Я просто идиотка, дура набитая; если так дальше пойдет, я и диссертации не напишу, и ни в какой институт не устроюсь, и замуж не выйду, и детьми не обзаведусь.
Потом я позвонила Дорит и, сгорая от стыда, поведала ей о своих трудовых подвигах ради карьеры Левина.
– Меня это ничуть не удивляет, – холодно заявила та. – Не надо было тебе с ним съезжаться. Да ты вообще хоть любишь его?
– Люблю, наверно, – проронила я.
В том-то и беда. Вопреки всем резонам и предостережениям разума, вопреки сигналам тревоги, которые я ощущала в себе почти физически, – я его любила. Любила, когда он спал возле меня, свернувшись калачиком подобно эмбриону, а мне хотелось плакать от нежности. Когда, оголодавший, радостно ел и нахваливал мою стряпню, когда, как игрушками, восхищался аптечными склянками, когда ему было весело рядом со мной, – тогда все, все было хорошо. Порою счастье длилось часами, когда мы с ним, устроившись на диване, на пару гладили Тамерлана, увлеченно глазея на автомобильные погони Джеймса Бонда по телевизору. Но бывали и вечера в одиночестве, когда я не знала, где он пропадает. Разумеется, каждый из нас волен приходить и уходить когда заблагорассудится. Гордость не позволяла мне его расспрашивать – а может, я уже просто боялась его потерять.
В один из таких вечеров, когда я в тоскливом ожидании уже почти заснула перед телевизором, меня вырвал из дремы телефонный звонок. «Левин! – обрадовалась я. – Наконец-то приучился звонить, когда задерживается!»
Я сняла трубку.
– Элла Морман.
– Извиняюсь, э-э, я, видать, ошиблась номером, – пробормотал взволнованный женский голос.
Я разочарованно положила трубку. Через минуту снова звонок. Тот же молодой голос.
– Извиняюсь, а Левина нет? Вы, видать, его подруга?
– Простите, а с кем я говорю? – крайне сухо осведомилась я, хотя голос и показался мне знакомым.
– Так это ж я, Марго, – представился голос.
Марго была очередная и еще совсем неопытная экономка, которую Левин приискал для деда. Она сообщила, что у Германа Грабера сердечный приступ, он в больнице, а ей велели оповестить ближайших родственников, дело серьезное.
Теперь я и подавно не могла уснуть. Когда Левин вскоре после полуночи, даже и не подумав не шуметь, заявился домой, он по моему лицу сразу понял, что что-то случилось.
– Что, врач звонил?
– Да нет, экономка, госпожа… я не знаю ее фамилии. Словом, она назвалась Марго.
– А мы и не зовем ее иначе, – проронил Левин.
Разумеется, я не ждала от него слез горя, но и столь откровенной радости тоже не ожидала. Перезванивать Марго было уже поздно, Левин решил, что прямо с утра поедет в больницу.
– Университет подождет, это важней, – сказал он.
В ту ночь мы оба плохо спали. Левин лежал на соседней кровати почти без сна, сквозь дрему я слышала, как он встает, ходит то на кухню, то в ванную, включает то телевизор, то радио. Да и мне в мечтах рисовалось совсем иное, причем скорое, будущее на прекрасной вилле. Там и детям будет просторно.
– Все как нельзя лучше, – заявил Левин на следующий день, вернувшись из больницы, – дед тронут, что я так быстро приехал, но дела у него не ахти. Главный врач сказал, все может кончиться очень скоро, мотор больше не тянет. По идее надо бы шунтирование делать, но в восемьдесят лет это исключено.
А потом Левину зачем-то понадобилось, чтобы я вместе с ним вышла на улицу; перед домом стоял «порше».
– Почти новый, и отдают почти даром, – сказал он, не в силах оторвать от машины глаз.
– А он тебе очень нужен? – спросила я.
Левин посмотрел на меня как на ненормальную.
Пришлось сесть с ним в машину для пробной поездки, во время которой я чуть не умерла от страха и едва не оглохла, а кроме того почему-то согласилась взять в банке еще один кредит. Простому студенту банки, как известно, в долг не дают.
А ведь я старалась быть с ним строгой.
Он же скоро будет купаться в деньгах, убеждал меня Левин, и упустить такое сокровище было бы полнейшим идиотизмом.
Столь явно рассчитывать на смерть ближайшего родственника просто неприлично, возражала я.
Тогда этот большой ребенок, которому не терпелось заполучить несусветно дорогую игрушку, попробовал взять меня лестью, взывая к моей, уже не однажды проявленной, щедрости, и даже намекнул на некий ожидающий меня сюрприз.
«Свадьба?» – чуть не выкрикнула я, но вовремя осеклась. Было бы слишком больно встретить вместо ответа его изумленный, ошарашенный взгляд. Оставалось только прикинуться дурочкой.
– Путешествие? – спросила я.
Левин покачал головой.
– Ни за что не угадаешь. Назначаю тебя главным архитектором, дизайнером и руководителем всех работ по перестройке фирнхаймской виллы.
Холодно, без тени признательности в голосе, я поинтересовалась:
– А ты уверен, что у меня есть к этому призвание?
Левин рассмеялся.
– Вить семейное гнездо – призвание всякой женщины.
Обалдев от радости, я кинулась ему в объятия. А потом пошла в банк и запросила кредит, каковой и был мне предоставлен на самых невыгодных условиях.
Левин был на верху блаженства и целыми днями где-то пропадал на своем «порше», благо что и летние каникулы как раз подоспели.
Едва я заканчивала работу, Левин подкатывал к аптеке на машине, и мы мчались то во Франкфурт, то в Штутгарт, а по выходным, бывало, и к морю – хочешь на Средиземное, хочешь на Северное. Но в глубине души меня терзали сомнения: во благо ли ему моя щедрость? Еще, чего доброго, угодит в аварию, как Джеймс Дин, а мне на память о моем единственном кандидате в мужья, которого не стыдно было показать людям, останется только куча долгов?
Однако, когда две недели спустя я пришла в больницу навестить Германа Грабера, он отнюдь не произвел на меня впечатление смертельно больного человека. Старик был бодр и полон планов на будущее.
– Если все будет хорошо, – радовался он, – то меня уже на следующей неделе выпишут. Доктора, правда, пытаются мне внушить, что надо нанять сиделку, но я вовсе не намерен зря тратить деньги. Марго, конечно, далеко не светоч разума, но чуть больше покрутиться сумеет и она.
После больницы мы поехали на виллу. Левин занялся стрижкой газона, а я взяла на себя беседу с Марго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45