– вырвалось у Кронпринца.
Игла с трудом пронизывала парусину, и полчища бранных слов парили над досками пола, истертого каблуками танцоров. Можно было подумать, что брань помогает: зигзаги швов соединяли полотнища, превращая их в паруса. Несмотря на холод и густое машинное масло.
Судя по снежным вихрям, антициклон выдохся, и на смену ему приближался циклон.
На верфи «Ринген» умельцы дядюшки Яльмара и Билл Маккэй с первого ноября секцию за секцией соединяли вместе большие формованные листы алюминия по мере их прибытия в Марстранд на больших грузовиках.
– С алюминием яхта будет на тонну легче, чем если бы мы использовали дерево или пластик… – объяснил Мона Лиза, зайдя к нам с Георгом в контору покурить и выпить чашку кофе.
Глаза его горели не хуже сигареты. Под красным кончиком носа растаяла ледяная капля.
Билл редко заходил в мастерскую, большую часть суток проводил на верфи. Тщательно проверял каждый паз, каждую заклепку. Не зная покоя, то забирался внутрь алюминиевого каркаса, то сновал вокруг него. Неугомонный. Педантично въедливый.
Один за другим срастались листы алюминия. И все отчетливее вырисовывался облик творения Моны Лизы – претендента на Кубок «Америки».
Подходы к эллингу строго охранялись. Только узкий круг посвященных допускался внутрь. Мы с Георгом были включены в этот круг, и за пять дней до сочельника Билл явился к нам с белозубой улыбкой на лице, припорошенном металлической пылью.
– Айда на верфь, парни, глотнете вместе с нами горячего глинтвейна, – сказал он. – Настало время рождественских подарков.
– Наконец-то разумное предложение, – отозвался я.
Мы оторвались от чертежной доски. Работа с утра не ладилась. Георг сделал четыре наброска малого генуэзского стакселя, и все четыре после замеров штормового стакселя Теда Худа для «Интрепида» и продолжительной дискуссии были нами забракованы и отправились в мусорную корзину.
– Согреем душу стаканчиком, сразу выдаст нужные идеи, – сказал я, хлопая моего товарища по спине.
Судя по его лицу, он не очень полагался на такой рецепт.
Спускаясь вниз к катеру, мы основательно продрогли. Снег скрипел под ногами, ветер при минус восьми и при семидесяти процентах влажности обжигал скулы. Билл плотно затворил дверь каюты на катере, и маленький электрокамин в правом углу скупо отмерил нашим телам несколько градусов тепла. Билл потер руки над камином.
– Черт возьми, парни, продвигаемся к цели, – произнес он, посмеиваясь.
У него было отличное настроение.
– Похоже на то, – отозвался Георг.
Нам не понадобилось предъявлять пропуска дежурному, который отворил двери эллинга. В промозглом воздухе плавал уютный запах пряностей, в углу шумел примус, на котором грелся полный котелок глинтвейна. Как только мы вошли, Мона Лиза снял котелок с примуса и разлил напиток по бокалам. Я видел это краем глаза, главное внимание было сосредоточено на претенденте.
Обшивка готова. Отливая серебристым блеском, гармоничный корпус покоился на деревянной клетке. Образцовое творение.
– Ну? – произнес Билл, стоявший за моей спиной.
– Восхитительно!
Мы подошли ближе, наслаждаясь зрелищем. Мона Лиза принес бокалы с вином, взволнованно глядя на наши лица.
– Ну, что скажете? – беспокойно справился он.
– Чертовски хороша, – ответил Георг.
Мне нечего было добавить, и я ограничился кивком. Мона Лиза просиял, словно ребенок.
– Спасибо на добром слове.
– Рождественский подарок! – гордо сказал Билл. Что ж, мало кто мог рассчитывать на лучший подарок к Рождеству.
– Выпьем за претендента! – Билл поднял свой бокал.
Мы чокнулись. Глинтвейн приятно обжег горло.
– Теперь остается выяснить, разовьет ли она скорость, какая нам нужна… – продолжал Билл, глядя на Мону Лизу.
– Разовьет, – уверенно ответил тот. – Был бы рулевой достойный.
– Тогда нет вопросов, – невозмутимо отчеканил Билл.
Я рассчитывал провести рождественские дни вместе с Моникой, однако из этого ничего не вышло, на праздники она уехала к родным в Хальмстад. Пришлось мне отмечать Рождество в обществе бутылки виски и голой елки. Домовые тоже мной пренебрегли, хотя на тумбочке возле дивана стояли две рюмки, которые я прилежно наполнял.
Мало-помалу все градусы из большой бутылки «Док-торс Спешл» перекочевали в меня. Рождественский вечер был из тех, которые предпочитаешь забыть возможно скорее.
Новогодняя ночь пролила бальзам на раны одинокого волка. Моника утром выехала из Хальмстада и всю вторую половину дня провела на моей кухне. Мне было запрещено совать туда свой нос. Итогом явился великолепный новогодний ужин а-ля Моника. Филе в соусе с красным вином, жареный мелкий картофель, кочанный салат с слабым французским уксусом. Мы запивали кулинарный шедевр кроваво-красным «Божоле Патриарх».
Все рождественские дни мы сильно скучали друг по другу. И это явилось отменной приправой к любви.
Без пяти двенадцать я откупорил покоившуюся в ведерке со льдом бутылку французского шампанского. Глядя в глаза друг другу, мы торжественно произнесли новогоднюю здравицу.
Моника вручила мне плоский сверток, перевязанный серебристым шнуром.
– Новогодний подарок, – улыбнулась она.
– Ну, что ты, зачем, – вяло запротестовал я.
В свертке лежало мягкое темно-зеленое мохнатое полотенце. Точно такими я всегда кутал шею во время плаваний. На зеленом фоне причудливыми белыми буквами вышито «МОНИКА».
– Наверно, в новом году мы не часто будем встречаться, но я все равно буду висеть у тебя на шее… Куда бы ты ни подался.
Моника улыбнулась, однако без особой радости.
Я молча поцеловал ее. Согласно учебнику психологии, сейчас было бы совсем некстати затевать разговор о гонках и Кубке «Америки».
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Ты должен слиться воедино с твоей яхтой – или она должна стать частью тебя.
Бас Мосбахер, рулевой «Интрепида» в 1967 году
10
Специальные пригласительные билеты (оформление вызывало в памяти адвокатскую контору Марк и Леффлер) извещали о спуске на воду и крещении претендента. 18 марта в 13.00.
Утро мы с Георгом провели у чертежной доски, затем вместе отправились на верфь на Коровьем острове. В честь торжества облачились в синие клубные пиджаки и белые сорочки с галстуком.
– Будь человеком, приятель, пропусти меня!..– Перед нами на территорию верфи пытался пробиться рыжебородый малый без шапки, в темно-сером велюровом пальто.
– Без пригласительного билета не могу. – Дежурный у входа был неумолим.
– Но вот же у меня корреспондентское удостоверение!
– Может, святой Петр и пропустил бы тебя с ним, но здесь ты не пройдешь!
Рыжебородый выдал что-то неразборчивое. Во всяком случае, не объяснение в любви. Наконец пожал плечами и побрел прочь вдоль ограды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Игла с трудом пронизывала парусину, и полчища бранных слов парили над досками пола, истертого каблуками танцоров. Можно было подумать, что брань помогает: зигзаги швов соединяли полотнища, превращая их в паруса. Несмотря на холод и густое машинное масло.
Судя по снежным вихрям, антициклон выдохся, и на смену ему приближался циклон.
На верфи «Ринген» умельцы дядюшки Яльмара и Билл Маккэй с первого ноября секцию за секцией соединяли вместе большие формованные листы алюминия по мере их прибытия в Марстранд на больших грузовиках.
– С алюминием яхта будет на тонну легче, чем если бы мы использовали дерево или пластик… – объяснил Мона Лиза, зайдя к нам с Георгом в контору покурить и выпить чашку кофе.
Глаза его горели не хуже сигареты. Под красным кончиком носа растаяла ледяная капля.
Билл редко заходил в мастерскую, большую часть суток проводил на верфи. Тщательно проверял каждый паз, каждую заклепку. Не зная покоя, то забирался внутрь алюминиевого каркаса, то сновал вокруг него. Неугомонный. Педантично въедливый.
Один за другим срастались листы алюминия. И все отчетливее вырисовывался облик творения Моны Лизы – претендента на Кубок «Америки».
Подходы к эллингу строго охранялись. Только узкий круг посвященных допускался внутрь. Мы с Георгом были включены в этот круг, и за пять дней до сочельника Билл явился к нам с белозубой улыбкой на лице, припорошенном металлической пылью.
– Айда на верфь, парни, глотнете вместе с нами горячего глинтвейна, – сказал он. – Настало время рождественских подарков.
– Наконец-то разумное предложение, – отозвался я.
Мы оторвались от чертежной доски. Работа с утра не ладилась. Георг сделал четыре наброска малого генуэзского стакселя, и все четыре после замеров штормового стакселя Теда Худа для «Интрепида» и продолжительной дискуссии были нами забракованы и отправились в мусорную корзину.
– Согреем душу стаканчиком, сразу выдаст нужные идеи, – сказал я, хлопая моего товарища по спине.
Судя по его лицу, он не очень полагался на такой рецепт.
Спускаясь вниз к катеру, мы основательно продрогли. Снег скрипел под ногами, ветер при минус восьми и при семидесяти процентах влажности обжигал скулы. Билл плотно затворил дверь каюты на катере, и маленький электрокамин в правом углу скупо отмерил нашим телам несколько градусов тепла. Билл потер руки над камином.
– Черт возьми, парни, продвигаемся к цели, – произнес он, посмеиваясь.
У него было отличное настроение.
– Похоже на то, – отозвался Георг.
Нам не понадобилось предъявлять пропуска дежурному, который отворил двери эллинга. В промозглом воздухе плавал уютный запах пряностей, в углу шумел примус, на котором грелся полный котелок глинтвейна. Как только мы вошли, Мона Лиза снял котелок с примуса и разлил напиток по бокалам. Я видел это краем глаза, главное внимание было сосредоточено на претенденте.
Обшивка готова. Отливая серебристым блеском, гармоничный корпус покоился на деревянной клетке. Образцовое творение.
– Ну? – произнес Билл, стоявший за моей спиной.
– Восхитительно!
Мы подошли ближе, наслаждаясь зрелищем. Мона Лиза принес бокалы с вином, взволнованно глядя на наши лица.
– Ну, что скажете? – беспокойно справился он.
– Чертовски хороша, – ответил Георг.
Мне нечего было добавить, и я ограничился кивком. Мона Лиза просиял, словно ребенок.
– Спасибо на добром слове.
– Рождественский подарок! – гордо сказал Билл. Что ж, мало кто мог рассчитывать на лучший подарок к Рождеству.
– Выпьем за претендента! – Билл поднял свой бокал.
Мы чокнулись. Глинтвейн приятно обжег горло.
– Теперь остается выяснить, разовьет ли она скорость, какая нам нужна… – продолжал Билл, глядя на Мону Лизу.
– Разовьет, – уверенно ответил тот. – Был бы рулевой достойный.
– Тогда нет вопросов, – невозмутимо отчеканил Билл.
Я рассчитывал провести рождественские дни вместе с Моникой, однако из этого ничего не вышло, на праздники она уехала к родным в Хальмстад. Пришлось мне отмечать Рождество в обществе бутылки виски и голой елки. Домовые тоже мной пренебрегли, хотя на тумбочке возле дивана стояли две рюмки, которые я прилежно наполнял.
Мало-помалу все градусы из большой бутылки «Док-торс Спешл» перекочевали в меня. Рождественский вечер был из тех, которые предпочитаешь забыть возможно скорее.
Новогодняя ночь пролила бальзам на раны одинокого волка. Моника утром выехала из Хальмстада и всю вторую половину дня провела на моей кухне. Мне было запрещено совать туда свой нос. Итогом явился великолепный новогодний ужин а-ля Моника. Филе в соусе с красным вином, жареный мелкий картофель, кочанный салат с слабым французским уксусом. Мы запивали кулинарный шедевр кроваво-красным «Божоле Патриарх».
Все рождественские дни мы сильно скучали друг по другу. И это явилось отменной приправой к любви.
Без пяти двенадцать я откупорил покоившуюся в ведерке со льдом бутылку французского шампанского. Глядя в глаза друг другу, мы торжественно произнесли новогоднюю здравицу.
Моника вручила мне плоский сверток, перевязанный серебристым шнуром.
– Новогодний подарок, – улыбнулась она.
– Ну, что ты, зачем, – вяло запротестовал я.
В свертке лежало мягкое темно-зеленое мохнатое полотенце. Точно такими я всегда кутал шею во время плаваний. На зеленом фоне причудливыми белыми буквами вышито «МОНИКА».
– Наверно, в новом году мы не часто будем встречаться, но я все равно буду висеть у тебя на шее… Куда бы ты ни подался.
Моника улыбнулась, однако без особой радости.
Я молча поцеловал ее. Согласно учебнику психологии, сейчас было бы совсем некстати затевать разговор о гонках и Кубке «Америки».
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Ты должен слиться воедино с твоей яхтой – или она должна стать частью тебя.
Бас Мосбахер, рулевой «Интрепида» в 1967 году
10
Специальные пригласительные билеты (оформление вызывало в памяти адвокатскую контору Марк и Леффлер) извещали о спуске на воду и крещении претендента. 18 марта в 13.00.
Утро мы с Георгом провели у чертежной доски, затем вместе отправились на верфь на Коровьем острове. В честь торжества облачились в синие клубные пиджаки и белые сорочки с галстуком.
– Будь человеком, приятель, пропусти меня!..– Перед нами на территорию верфи пытался пробиться рыжебородый малый без шапки, в темно-сером велюровом пальто.
– Без пригласительного билета не могу. – Дежурный у входа был неумолим.
– Но вот же у меня корреспондентское удостоверение!
– Может, святой Петр и пропустил бы тебя с ним, но здесь ты не пройдешь!
Рыжебородый выдал что-то неразборчивое. Во всяком случае, не объяснение в любви. Наконец пожал плечами и побрел прочь вдоль ограды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68