Чего я, собственно, добиваюсь? Даже если найду зачинщика, что от этого изменится? Ничего.
Она остановилась на красный свет. В голосе ее послышался ледок:
– Ты найдешь настоящего виновника – вот что изменится. Ведь ты сам говорил, что эти парни, какими бы растленными они ни были, не учинили бы такую бойню, если б их не направлял хладнокровный убийца.
– Да, говорил и до сих пор так думаю. Но это лишь моя версия, практически ни на чем не основанная. Я могу неделями искать, а потом обнаружить, что во всем ошибся.
Он даже Ливии не мог признаться, что сегодня утром проснулся, вспомнил маленькую Сару и почувствовал беспредельную усталость. Вязаный Сарин башмачок – где он? Может, до сих пор лежит в кармане его пиджака, а может, Лоренца нашла его и спрятала.
– Когда обнаружишь, что во всем ошибся, тогда и прекратишь поиски, – отрезала Ливия, – не раньше. Иначе бросай эту работу и займись чем-нибудь другим.
Неопровержимая логика, подумал он. Синьорина Ливия Гусаро всегда отличалась неопровержимой логикой: если ты полицейский – раскручивай дело до конца, а не хочешь – уходи из полиции. Он провел рукой по глазам, отгоняя образ мертвой девочки.
– Что ж, поедем к инспекторше по делам несовершеннолетних. С ней, насколько я знаю, еще никто не разговаривал.
Он дал ей адрес: бульвар Монца, в самом начале; туман приглушал грохот движения, но гул мчащихся машин все равно заставлял воздух вибрировать – не только на улице, но даже в маленькой квартирке нового дома, где жила инспекторша по делам несовершеннолетних Альберта Романи, сорока восьми лет, и где она их приняла не слишком приветливо, но не выходя за рамки приличий, и все же ее взгляд ясно говорил, что они здесь нежеланные гости; светлые занавески на окнах крохотной гостиной, казалось, колыхались не только от сквозняка, но и от этого судорожного гула машин.
– Я так и поняла, что вы из полиции, – насмешливым тоном проговорила она, усаживаясь в кресло. – Странно, что меня до сих пор не вызвали, я уже подумывала, не пойти ли мне самой в полицию. – У нее было морщинстое, желтушное и климактерическое лицо, но в молодости она была, видимо, недурна собой. – А вы взяли на себя труд явиться ко мне на дом, и даже с помощницей!
Ни Дука, ни Ливия не улыбнулись: такую роскошь, как улыбки официальные – вроде Дуки – и неофициальные – вроде Ливии, – сотрудники полиции редко могут себе позволить.
– У меня всего несколько вопросов, – начал Дука.
– Я вас слушаю. – Инспекторша закурила сигарету, хотя по лицу ее было видно, что врач уже давно запретил ей курить.
– Прежде всего мне хотелось бы знать, какие именно ребята попали в вечернюю школу Андреа и Марии Фустаньи по вашей рекомендации.
– Ну, этот вопрос не вызовет у меня затруднений. – Она жадно затянулась. – Все.
– Все одиннадцать?
– Будь моя воля, их было бы восемнадцать, – с горечью отозвалась она. – Я рекомендовала восемнадцать человек. Но семерых мне зарубили, а оставили, естественно, самых отпетых.
Дука покивал. Что правда, то правда.
– Но, кроме вас, в этом районе работают еще два инспектора.
Альберта Романи пожала плечами.
– Старший инспектор – я. Две девушки, о которых вы говорите, находятся в моем подчинении, они не правомочны выдвигать кандидатуры или выносить решения, они лишь помогают мне в работе.
Вот так, все предельно ясно, никаких тебе недомолвок или околичностей.
– Значит, вы персонально знаете всех, кого рекомендовали в эту вечернюю школу?
– Разумеется. Не то чтобы я знала всю их подноготную, но, уж во всяком случае, знаю лучше, чем их отцы и матери.
И на этот раз ни Ливия, ни Дука не улыбнулись.
– Хорошо. Разрешите задать вам вопрос, который, возможно, покажется вам никчемным. Кто из этих одиннадцати знакомых вам парней, на ваш взгляд, самый отпетый?
– Вопрос действительно трудный, – сказала женщина. – Как я могу назвать самого отпетого, если один хуже другого? И тем не менее они не безнадежны.
– Однако есть на свете такая вещь, как сравнение, – настаивал Дука. – Вы всех их знаете, попытайтесь ответить.
Инспектор по делам несовершеннолетних Альберта Романи вскинула голову. Морщинистое с нездоровой желтизной лицо вдруг осветилось каким-то внутренним светом, и даже голос зазвучал не так сухо, как вначале:
– Нет, вы не правы. Сравнения нет. Вы этих ребят не знаете да и не стремитесь разобраться, что у них в душе. Вы – полицейский и судите о них только по их поступкам: они пьют, играют в азартные игры, болеют венерическими болезнями, находятся на содержании у старых и молодых женщин или у развратных стариков. Вас волнует только то, что они есть, а не то, чем могли бы стать. Полицию такие вещи не интересуют. А знаете, чем они хотели бы стать? Да нет, куда вам!.. Один из этих ребят, который, по вашим понятиям, вполне может считаться самым отпетым, – знаете, о чем он меня спросил?..
Дука грубо перебил ее:
– Для начала я хочу знать имя этого отпетого, а уж потом вы мне скажете, о чем он вас спросил.
На резкость инспекоторша ответила резкостью:
– А я вам не скажу, потому что среди моих ребят нет самых отпетых! Все они могли бы стать достойными членами общества, причем с большей вероятностью, нежели дети богачей, которые получают диплом, а потом всю жизнь бьют баклуши. Вы их не знаете и не можете знать, потому что никогда не говорили с ними так, как я. Вы их не расспрашивали, не были им другом, полицейский никому не может быть другом, в противном случае это плохой полицейский. А я с ними говорила, и они мне рассказывали, что у них на душе. Так вот, этот мальчик мне сказал: «Синьора, я бы хотел научиться писать слова к песням, мне часто приходят в голову разные слова, ведь за это хорошо платят, правда, синьора? Я решил научиться писать слова без ошибок, потому и попросился в вечернюю школу». Так что, этого мальчика, который мечтает писать стихи, хотя и называет их «словами к песням», надо считать убийцей?
Дуке хотелось возразить, что у самых закоренелых преступников бывает утонченный вкус, некоторые из них вегетарианцы и даже под пыткой не согласятся съесть птичку на вертеле, однако же убивают мать или жену. А другие обожают цветы, любовно выращивают их, получают первые премии на конкурсах по цветоводству, а под покровом ночи истязают и убивают детей. Но он ничего не возразил и не прервал потока трогательных слов, так и лившихся изо рта Альберты Романи, инспектора по делам несовершеннолетних. Он отдавал себе отчет, что в ее абстрактных излияниях есть рациональное зерно.
– А другой, – катилась на него лавина слов, произносимых дрожащим, прочувствованным голосом, – принес мне деньги, может быть и ворованные, и сказал: «Синьора, я хочу записаться в Клуб путешественников и получать журнал „Дороги мира“, там рассказывают о разных дальних странах, где я хотел бы побывать, но я ведь был в исправительной колонии, они, наверно, не подписывают тех, кто был в исправительной колонии, не согласитесь ли вы подписаться за меня, синьора, а потом отдавать мне журнал, когда он будет приходить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Она остановилась на красный свет. В голосе ее послышался ледок:
– Ты найдешь настоящего виновника – вот что изменится. Ведь ты сам говорил, что эти парни, какими бы растленными они ни были, не учинили бы такую бойню, если б их не направлял хладнокровный убийца.
– Да, говорил и до сих пор так думаю. Но это лишь моя версия, практически ни на чем не основанная. Я могу неделями искать, а потом обнаружить, что во всем ошибся.
Он даже Ливии не мог признаться, что сегодня утром проснулся, вспомнил маленькую Сару и почувствовал беспредельную усталость. Вязаный Сарин башмачок – где он? Может, до сих пор лежит в кармане его пиджака, а может, Лоренца нашла его и спрятала.
– Когда обнаружишь, что во всем ошибся, тогда и прекратишь поиски, – отрезала Ливия, – не раньше. Иначе бросай эту работу и займись чем-нибудь другим.
Неопровержимая логика, подумал он. Синьорина Ливия Гусаро всегда отличалась неопровержимой логикой: если ты полицейский – раскручивай дело до конца, а не хочешь – уходи из полиции. Он провел рукой по глазам, отгоняя образ мертвой девочки.
– Что ж, поедем к инспекторше по делам несовершеннолетних. С ней, насколько я знаю, еще никто не разговаривал.
Он дал ей адрес: бульвар Монца, в самом начале; туман приглушал грохот движения, но гул мчащихся машин все равно заставлял воздух вибрировать – не только на улице, но даже в маленькой квартирке нового дома, где жила инспекторша по делам несовершеннолетних Альберта Романи, сорока восьми лет, и где она их приняла не слишком приветливо, но не выходя за рамки приличий, и все же ее взгляд ясно говорил, что они здесь нежеланные гости; светлые занавески на окнах крохотной гостиной, казалось, колыхались не только от сквозняка, но и от этого судорожного гула машин.
– Я так и поняла, что вы из полиции, – насмешливым тоном проговорила она, усаживаясь в кресло. – Странно, что меня до сих пор не вызвали, я уже подумывала, не пойти ли мне самой в полицию. – У нее было морщинстое, желтушное и климактерическое лицо, но в молодости она была, видимо, недурна собой. – А вы взяли на себя труд явиться ко мне на дом, и даже с помощницей!
Ни Дука, ни Ливия не улыбнулись: такую роскошь, как улыбки официальные – вроде Дуки – и неофициальные – вроде Ливии, – сотрудники полиции редко могут себе позволить.
– У меня всего несколько вопросов, – начал Дука.
– Я вас слушаю. – Инспекторша закурила сигарету, хотя по лицу ее было видно, что врач уже давно запретил ей курить.
– Прежде всего мне хотелось бы знать, какие именно ребята попали в вечернюю школу Андреа и Марии Фустаньи по вашей рекомендации.
– Ну, этот вопрос не вызовет у меня затруднений. – Она жадно затянулась. – Все.
– Все одиннадцать?
– Будь моя воля, их было бы восемнадцать, – с горечью отозвалась она. – Я рекомендовала восемнадцать человек. Но семерых мне зарубили, а оставили, естественно, самых отпетых.
Дука покивал. Что правда, то правда.
– Но, кроме вас, в этом районе работают еще два инспектора.
Альберта Романи пожала плечами.
– Старший инспектор – я. Две девушки, о которых вы говорите, находятся в моем подчинении, они не правомочны выдвигать кандидатуры или выносить решения, они лишь помогают мне в работе.
Вот так, все предельно ясно, никаких тебе недомолвок или околичностей.
– Значит, вы персонально знаете всех, кого рекомендовали в эту вечернюю школу?
– Разумеется. Не то чтобы я знала всю их подноготную, но, уж во всяком случае, знаю лучше, чем их отцы и матери.
И на этот раз ни Ливия, ни Дука не улыбнулись.
– Хорошо. Разрешите задать вам вопрос, который, возможно, покажется вам никчемным. Кто из этих одиннадцати знакомых вам парней, на ваш взгляд, самый отпетый?
– Вопрос действительно трудный, – сказала женщина. – Как я могу назвать самого отпетого, если один хуже другого? И тем не менее они не безнадежны.
– Однако есть на свете такая вещь, как сравнение, – настаивал Дука. – Вы всех их знаете, попытайтесь ответить.
Инспектор по делам несовершеннолетних Альберта Романи вскинула голову. Морщинистое с нездоровой желтизной лицо вдруг осветилось каким-то внутренним светом, и даже голос зазвучал не так сухо, как вначале:
– Нет, вы не правы. Сравнения нет. Вы этих ребят не знаете да и не стремитесь разобраться, что у них в душе. Вы – полицейский и судите о них только по их поступкам: они пьют, играют в азартные игры, болеют венерическими болезнями, находятся на содержании у старых и молодых женщин или у развратных стариков. Вас волнует только то, что они есть, а не то, чем могли бы стать. Полицию такие вещи не интересуют. А знаете, чем они хотели бы стать? Да нет, куда вам!.. Один из этих ребят, который, по вашим понятиям, вполне может считаться самым отпетым, – знаете, о чем он меня спросил?..
Дука грубо перебил ее:
– Для начала я хочу знать имя этого отпетого, а уж потом вы мне скажете, о чем он вас спросил.
На резкость инспекоторша ответила резкостью:
– А я вам не скажу, потому что среди моих ребят нет самых отпетых! Все они могли бы стать достойными членами общества, причем с большей вероятностью, нежели дети богачей, которые получают диплом, а потом всю жизнь бьют баклуши. Вы их не знаете и не можете знать, потому что никогда не говорили с ними так, как я. Вы их не расспрашивали, не были им другом, полицейский никому не может быть другом, в противном случае это плохой полицейский. А я с ними говорила, и они мне рассказывали, что у них на душе. Так вот, этот мальчик мне сказал: «Синьора, я бы хотел научиться писать слова к песням, мне часто приходят в голову разные слова, ведь за это хорошо платят, правда, синьора? Я решил научиться писать слова без ошибок, потому и попросился в вечернюю школу». Так что, этого мальчика, который мечтает писать стихи, хотя и называет их «словами к песням», надо считать убийцей?
Дуке хотелось возразить, что у самых закоренелых преступников бывает утонченный вкус, некоторые из них вегетарианцы и даже под пыткой не согласятся съесть птичку на вертеле, однако же убивают мать или жену. А другие обожают цветы, любовно выращивают их, получают первые премии на конкурсах по цветоводству, а под покровом ночи истязают и убивают детей. Но он ничего не возразил и не прервал потока трогательных слов, так и лившихся изо рта Альберты Романи, инспектора по делам несовершеннолетних. Он отдавал себе отчет, что в ее абстрактных излияниях есть рациональное зерно.
– А другой, – катилась на него лавина слов, произносимых дрожащим, прочувствованным голосом, – принес мне деньги, может быть и ворованные, и сказал: «Синьора, я хочу записаться в Клуб путешественников и получать журнал „Дороги мира“, там рассказывают о разных дальних странах, где я хотел бы побывать, но я ведь был в исправительной колонии, они, наверно, не подписывают тех, кто был в исправительной колонии, не согласитесь ли вы подписаться за меня, синьора, а потом отдавать мне журнал, когда он будет приходить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47