Зашитый Каролино, живой, хотя и без сознания, поехал на каталке по больничным коридорам в палату. Медсестры переложили его на кровать и ушли, предварительно опустив жалюзи, чтобы холодное миланское солнце не било так нахально в окна.
Но и с опущенными жалюзи оно все равно туда вползало, разрезая на полосы фигуры Ливии и Дуки, застывшие по обе стороны кровати Каролино; а парень спал химическим сном и, к счастью для себя, не ведал о том, что на волосок избежал смерти, и вообще ни о чем не ведал в блаженном наркотическом забытьи.
– Опасность миновала? – спросила Ливия; лицо ее было исполосовано красными солнечными шрамами.
– Не знаю, по-видимому, еще нет, – ответил Дука.
– Когда он проснется?
– Часа через два.
– А говорить сможет? – не унималась она.
Парню, получившему ножевое ранение, наверняка есть что сказать, и, заговорив, он наконец откроет им истину – единственное, что интересовало Дуку и Ливию, – хотя, в сущности, кому она нужна, эта истина?
– Лучше его не насиловать, – сказал Дука. – Во всяком случае, до вечера.
До вечера Дука и Ливия отходили от кровати парня посменно: то Дука на минутку заглянет в коридор выкурить сигарету, то Ливия. В девять утра прибыл поставленный в известность Карруа. Поглядел на спящего Каролино, потом уставился на Дуку, взглядом спрашивая: что случилось?
– Кто-то его пырнул ножом, – объяснил Дука. – Не знаю кто, я еще с ним не говорил.
– Он в опасности? – Карруа вновь перевел взгляд на парня.
– Пока да. Надо, чтоб хотя бы сутки прошли.
– А если он умрет?
Дука не ответил. Они устало посмотрели друг другу в глаза.
– Я спрашиваю, что мы будем делать, если он умрет? – повторил Карруа.
Дука опять промолчал. Если кто-то умирает, его остается только похоронить – больше делать нечего.
– Мы в ответе за него и за все, что произошло, ты это понимаешь? – произнес Карруа необычно тихим голосом.
Да, он понимал, но опять не сказал ничего.
– Постарайся, чтобы парень выжил. – Глаза Карруа вспыхнули, как будто он хотел добавить: иначе я тебя собственными руками задушу.
Дука согласно кивнул. Хорошо, он постарается, чтобы парень выжил.
Около десяти Каролино открыл глаза, но было ясно, что он еще не очнулся. Заснул он уже некрепко: то и дело ворочался на постели, вздыхал и потягивался. Где-то в половине одиннадцатого он снова открыл глаза, увидел Ливию, сидевшую возле кровати, и улыбнулся ей.
– Ну как ты, Каролино? – спросила Ливия, наклонившись к самому его уху, чтобы он услышал ее, не напрягаясь.
Но он не услышал; он смежил веки, будто налитые свинцом, и Дука, не спускавший с него глаз, понял, что на этот раз парень не заснул, а потерял сознание. Пощупав пульс, он удостоверился в этом.
– Беги за Парелли, – сказал он. – У него коллапс.
К счастью, пульс у Каролино все еще прощупывался, когда пришел профессор Джанлука Парелли, молодое светило клиники.
– Орникокс внутривенно и под кислород! – вынес свой приговор профессор.
К полудню дыхание выровнялось, и сердце начало биться нормально. В час дня Каролино посмотрел сквозь кислородную завесу на милое лицо женщины, улыбавшейся ему; он улыбнулся ей в ответ, не сознавая, что до сих пор находится под темным крылом смерти.
Так прошло два дня, и все два дня Дука и Ливия провели у его постели (правда, он об этом не знал), все время задавая себе вопрос: кто же пырнул его ножом, и желая только одного – чтобы он не умер. На второй день к вечеру он пришел в сознание, сосредоточил свой взгляд на Ливии и Дуке.
– Где я? В Беккарии?
Дука покачал головой.
– Ты что, не видишь, это больничная палата.
– Пить хочу, – сказал Каролино.
Он дал ему воды, однако потребовался еще день, чтобы парень окончательно очухался и смог говорить. Но прежде он попросил сигарету.
– Нельзя, Каролино, – ответил Дука. – Ты и так еле дышишь. Потерпи до завтра.
Каролино захотел подержать незажженную сигарету во рту, чтобы почувствовать запах. Теперь в палате сидел и Маскаранти, вызванный в качестве свидетеля и стенографиста.
– Кто ударил тебя ножом?
За эти дни парень побледнел и страшно осунулся; бескровные губы мусолили незажженную сигарету.
– Она.
– Кто – она? – тихо спросил Дука.
– Маризелла.
– Маризелла Доменичи?
– Да.
– Мать Этторе Доменичи, твоего школьного приятеля?
– Да.
– И за что она тебя?..
Каролино вынул сигарету изо рта, фильтр ее размок и потемнел.
– Не знаю. – И это была правда, он действительно не знал.
– Зато я знаю, – откликнулся Дука. – Она боялась, что ты выдашь ее полиции.
– Но я ведь сказал ей, что не выдал.
– Она не поверила. А если и поверила, то все равно боялась, что рано или поздно ты ее заложишь.
– Так зачем же мне было приходить к ней? Если б я хотел ее заложить, то не сбежал бы. – Он никак не хотел смириться с тем, что Маризелла ему не доверяла. Что он такого сделал, чтоб ему не доверять? За что она пыталась его убить?
– Теперь ты должен рассказать все, что знаешь, – заявил Дука.
Парень кивнул и сунул в рот разбухшую и основательно помятую между пальцев сигарету.
– Кто первым напал на учительницу? – Дука напряженно вглядывался в лицо парня, чтобы прекратить расспросы при первых же признаках слабости; то и дело он щупал его пульс. Лицо Каролино чуть порозовело. – Кто? – повторил он, думая, что тот все еще не хочет предавать Маризеллу и товарищей. Даже в самых испорченных из них заложены какие-то нелепые понятия о чести.
Но Каролино молчал по другой причине; он смотрел на Дуку, на Ливию, на Маскаранти, готового записывать, и молчал только потому, что не хотел вспоминать тот вечер.
– Кто первым напал на нее?
Каролино снова кивнул.
– Она.
Дука ожидал услышать имя парня, кого-то из одиннадцати мучителей Матильды Крешензаги, мужское имя, одним словом. Поэтому местоимение «она» его озадачило.
– Кто – она? – опять спросил он, хотя сразу догадался, о ком речь.
– Маризелла.
Невероятно! Даже Маскаранти застенографировал это имя с ощущением чего-то неверно понятого.
– Ты хочешь сказать, что мать твоего приятеля Этторе была там в тот вечер? – все же уточнил Дука.
Эта женщина была в аудитории А вечерней школы Андреа и Марии Фустаньи! Он думал, что она толкнула ребят на преступление, но и представить себе не мог, что она сама, собственной персоной, присутствовала на этой бесчеловечной бойне.
7
И тем не менее она там была; Каролино подробно об этом рассказал. В тот туманный вечер на ней было старое синее пальто, никому не бросавшееся в глаза; в нем она выглядела как бедная мать одного из учеников школы, но под пальто она прятала бутылку сицилийского анисового ликера, такого крепкого, что не успеешь лизнуть, как он испаряется с языка, да еще для пущей надежности добавила в него несколько капель анфетамина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47