Насколько я знаю, эта организация создана по инициативе властей и находится под высочайшим покровительством.
— Вы преувеличиваете. В высших сферах отношение к ней двоякое, но в данном случае это не важно. Дело вот в чем. Месяц назад «Славянский комитет» провел сбор пожертвований в пользу болгар, бежавших от турецких насилий на территорию Австро-Венгрии, а фон Аренсберг взялся переправить эти деньги по назначению.
— Зачем он это сделал?
— Надеялся таким способом завоевать симпатии некоторых влиятельных лиц в Петербурге, сочувствующих славянскому движению. Хотек его затею не одобрил, но втайне от него князь все-таки принял деньги и выдал расписку. Тогда-то на горизонте и появился Боев. Ему, оказывается, удалось добиться, чтобы часть собранных пожертвований передали на нужды землячества болгарских студентов в России. Третьего дня Боев приходил сюда за деньгами, но фон Аренсберг согласился выдать ему оговоренную сумму не раньше, чем «Славянский комитет» по-новому оформит все финансовые документы. Следующее их свидание назначено на сегодня, на девять часов утра, но Боев на него не пришел.
— Почему?
— Сам он говорит, что прибежал с опозданием, когда в дом никого не впускали. Ночью, дескать, готовился к экзамену, заснул только на рассвете и, соответственно, проспал.
— А что нашли при обыске?
— Ничего существенного. След укуса тоже не обнаружен.
— Вы осмотрели ему руки до локтей?
— До плеч. Потом заставил его раздеться до пояса и обследовал все тело.
— И отпустили?
— Напротив. Посадил на гауптвахту.
— Помилуйте! На каком основании?
Певцов улыбнулся.
— Я, господин Путилин, излагаю вам голые факты. Выводы оставляю при себе, иначе результаты собственных разысканий вы невольно начнете подгонять под мои подозрения.
— Вы так думаете? — оскорбился Иван Дмитриевич.
— Да, но в этом нет никакой вашей вины. Согласитесь, между полицией и жандармами есть известная разница в положении, которую вы при всех ваших талантах и амбициях не можете не сознавать. Моя мысль имеет большую ценность, чем ваша, не потому, что я умнее, а потому, что я — это я. Не хотелось бы подавлять вас авторитетом нашего ведомства.
Придавая значительность этой мысли, часы на стене пробили пять раз.
— Тогда, пожалуйста, объясните мне, — попросил Иван Дмитриевич, возвращая разговор на почву голых фактов, — почему князь пригласил к себе Боева в такую, по его понятиям, рань? После бессонной ночи, проведенной в Яхт-клубе, он мог бы назначить ему свидание и попозже.
— Князь не хотел, чтобы о его встрече с Боевым стало известно. Как правило, в девять и даже в десять часов утра он еще спал, поэтому наблюдение за домом устанавливалось где-то к полудню.
— За ним следили? — поразился Иван Дмитриевич. — Кто?
Но Певцов уже спохватился, что наболтал лишнего.
— Извините, господин Путилин, вам это знать ни к чему, — отрезал он.
— Тайна, затрагивающая государственные интересы России?
— Именно.
— В таком случае, — поколебавшись, все-таки решился Иван Дмитриевич, — советую обратить внимание на того преображенского поручика, с которым вы только что чуть в дверях не столкнулись. Не знаю, к сожалению, его фамилии. Зато знаю, что этот малый изобрел какую-то волшебную винтовку, отвергнутую нашими чинушами из Военного министерства.
К тому времени как часы пробили четверть шестого, он успел рассказать о кознях барона Гогенбрюка, также не сделав никаких выводов. Факты, и ничего больше.
— Да, любопытно. А почему вы сами не хотите заняться этим поручиком? — недоверчиво спросил Певцов. — Почему уступаете его мне?
— Политика, ротмистр, это по вашей части. Куда нам с кувшинным-то рылом! Мы свое место знаем.
— Издеваетесь?
— Есть маленько, — признал Иван Дмитриевич, — но если серьезно, я и вправду считаю, что вы тут лучше справитесь. Моя профессия — ловить уголовников, а не тех джентльменов, что убивают себе подобных из самых благородных политических убеждений.
— Хорошо, — кивнул Певцов, — спасибо за информацию. Однако вы, по-моему, намерены утаить от меня одно весьма важное обстоятельство.
— Какое?
— Отрезанная голова. Мои люди разговаривали с вашим агентом по фамилии Сыч, но мало чего добились. Я, собственно, для того сюда и приехал, чтобы подробнее разузнать о его визите. Что он вам сообщил?
— Нес всякую чушь. Будто австрийскому консулу голову отрубили, а он, видите ли, ее нашел.
— Хороши у вас агенты, — усмехнулся Певцов.
— Он у меня один такой. Выгнал бы, да жалко, у него семеро по лавкам пищат.
— То, что говорил ваш Сыч, дикость, конечно, тем не менее все это звенья одной цепи. У меня определенно складывается впечатление, что кто-то сеет в городе панику.
— А чья голова? — поинтересовался Иван Дмитриевич. — Вам удалось выяснить?
— Голова-то ничья.
— Как ничья?
— Из анатомического театра Медико-хирургической академии. Вчера студент Никольский поспорил с приятелями на бутылку шампанского, что незаметно вынесет эту голову, и, представьте себе, вынес. Пугал ею девиц, пьяный, потом бросил прямо на улице.
— Вот мерзавец! — возмутился Иван Дмитриевич. — Вы его арестовали?
— Это успеется. История не так элементарна, какой она представляется на поверхностный взгляд.
Певцов подошел к окну, громко постучал в стекло, привлекая внимание своего кучера, и подал ему знак, что сейчас выйдет.
— Вы куда едете? — спросил Иван Дмитриевич.
— А вам куда надо?
— На Кирочную.
— Ну, до места не доставлю, но полпути провезу, если желаете.
Через десять минут они проехали под аркой Главного штаба, повернули и покатили по Нев-скому. Вокруг раздавались крики извозчиков и кучеров, слышался неумолчный шелест литых резиновых шин, похожий на шипение оседающей в кружках пивной пены. Веселая нарядная толпа с гулом текла по обеим сторонам проспекта, как всегда бывает в первые теплые весенние вечера, когда в самом воздухе разлито обещание какой-то счастливой перемены жизни.
— Чувствуете? — угрюмо проговорил Певцов. — Повсюду неестественное лихорадочное возбуждение.
Иван Дмитриевич хмыкнул:
— Весна. Щепка на щепку лезет.
Экипаж был на рессорах, его плавное покачивание располагало к откровенности.
— Весна, говорите? А вот мне почему-то не Лель с дудочкой на ум приходит, а знаете кто? Михаил Бакунин, как это ни странно звучит в такую погоду. Слыхали о нем?
— Социалист?
— Да, социалист, эмигрант, революционеры всей Европы на него молятся. Он у них вроде Папы. По его мнению, с этой братией, — указал Певцов на группу студентов около афишной тумбы, — каши не сваришь. Маменькины сынки, белоручки, крови боятся. В тайные же общества следует вербовать всякое отребье, уголовных. Он эту сволочь по-научному именует: разбойный элемент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
— Вы преувеличиваете. В высших сферах отношение к ней двоякое, но в данном случае это не важно. Дело вот в чем. Месяц назад «Славянский комитет» провел сбор пожертвований в пользу болгар, бежавших от турецких насилий на территорию Австро-Венгрии, а фон Аренсберг взялся переправить эти деньги по назначению.
— Зачем он это сделал?
— Надеялся таким способом завоевать симпатии некоторых влиятельных лиц в Петербурге, сочувствующих славянскому движению. Хотек его затею не одобрил, но втайне от него князь все-таки принял деньги и выдал расписку. Тогда-то на горизонте и появился Боев. Ему, оказывается, удалось добиться, чтобы часть собранных пожертвований передали на нужды землячества болгарских студентов в России. Третьего дня Боев приходил сюда за деньгами, но фон Аренсберг согласился выдать ему оговоренную сумму не раньше, чем «Славянский комитет» по-новому оформит все финансовые документы. Следующее их свидание назначено на сегодня, на девять часов утра, но Боев на него не пришел.
— Почему?
— Сам он говорит, что прибежал с опозданием, когда в дом никого не впускали. Ночью, дескать, готовился к экзамену, заснул только на рассвете и, соответственно, проспал.
— А что нашли при обыске?
— Ничего существенного. След укуса тоже не обнаружен.
— Вы осмотрели ему руки до локтей?
— До плеч. Потом заставил его раздеться до пояса и обследовал все тело.
— И отпустили?
— Напротив. Посадил на гауптвахту.
— Помилуйте! На каком основании?
Певцов улыбнулся.
— Я, господин Путилин, излагаю вам голые факты. Выводы оставляю при себе, иначе результаты собственных разысканий вы невольно начнете подгонять под мои подозрения.
— Вы так думаете? — оскорбился Иван Дмитриевич.
— Да, но в этом нет никакой вашей вины. Согласитесь, между полицией и жандармами есть известная разница в положении, которую вы при всех ваших талантах и амбициях не можете не сознавать. Моя мысль имеет большую ценность, чем ваша, не потому, что я умнее, а потому, что я — это я. Не хотелось бы подавлять вас авторитетом нашего ведомства.
Придавая значительность этой мысли, часы на стене пробили пять раз.
— Тогда, пожалуйста, объясните мне, — попросил Иван Дмитриевич, возвращая разговор на почву голых фактов, — почему князь пригласил к себе Боева в такую, по его понятиям, рань? После бессонной ночи, проведенной в Яхт-клубе, он мог бы назначить ему свидание и попозже.
— Князь не хотел, чтобы о его встрече с Боевым стало известно. Как правило, в девять и даже в десять часов утра он еще спал, поэтому наблюдение за домом устанавливалось где-то к полудню.
— За ним следили? — поразился Иван Дмитриевич. — Кто?
Но Певцов уже спохватился, что наболтал лишнего.
— Извините, господин Путилин, вам это знать ни к чему, — отрезал он.
— Тайна, затрагивающая государственные интересы России?
— Именно.
— В таком случае, — поколебавшись, все-таки решился Иван Дмитриевич, — советую обратить внимание на того преображенского поручика, с которым вы только что чуть в дверях не столкнулись. Не знаю, к сожалению, его фамилии. Зато знаю, что этот малый изобрел какую-то волшебную винтовку, отвергнутую нашими чинушами из Военного министерства.
К тому времени как часы пробили четверть шестого, он успел рассказать о кознях барона Гогенбрюка, также не сделав никаких выводов. Факты, и ничего больше.
— Да, любопытно. А почему вы сами не хотите заняться этим поручиком? — недоверчиво спросил Певцов. — Почему уступаете его мне?
— Политика, ротмистр, это по вашей части. Куда нам с кувшинным-то рылом! Мы свое место знаем.
— Издеваетесь?
— Есть маленько, — признал Иван Дмитриевич, — но если серьезно, я и вправду считаю, что вы тут лучше справитесь. Моя профессия — ловить уголовников, а не тех джентльменов, что убивают себе подобных из самых благородных политических убеждений.
— Хорошо, — кивнул Певцов, — спасибо за информацию. Однако вы, по-моему, намерены утаить от меня одно весьма важное обстоятельство.
— Какое?
— Отрезанная голова. Мои люди разговаривали с вашим агентом по фамилии Сыч, но мало чего добились. Я, собственно, для того сюда и приехал, чтобы подробнее разузнать о его визите. Что он вам сообщил?
— Нес всякую чушь. Будто австрийскому консулу голову отрубили, а он, видите ли, ее нашел.
— Хороши у вас агенты, — усмехнулся Певцов.
— Он у меня один такой. Выгнал бы, да жалко, у него семеро по лавкам пищат.
— То, что говорил ваш Сыч, дикость, конечно, тем не менее все это звенья одной цепи. У меня определенно складывается впечатление, что кто-то сеет в городе панику.
— А чья голова? — поинтересовался Иван Дмитриевич. — Вам удалось выяснить?
— Голова-то ничья.
— Как ничья?
— Из анатомического театра Медико-хирургической академии. Вчера студент Никольский поспорил с приятелями на бутылку шампанского, что незаметно вынесет эту голову, и, представьте себе, вынес. Пугал ею девиц, пьяный, потом бросил прямо на улице.
— Вот мерзавец! — возмутился Иван Дмитриевич. — Вы его арестовали?
— Это успеется. История не так элементарна, какой она представляется на поверхностный взгляд.
Певцов подошел к окну, громко постучал в стекло, привлекая внимание своего кучера, и подал ему знак, что сейчас выйдет.
— Вы куда едете? — спросил Иван Дмитриевич.
— А вам куда надо?
— На Кирочную.
— Ну, до места не доставлю, но полпути провезу, если желаете.
Через десять минут они проехали под аркой Главного штаба, повернули и покатили по Нев-скому. Вокруг раздавались крики извозчиков и кучеров, слышался неумолчный шелест литых резиновых шин, похожий на шипение оседающей в кружках пивной пены. Веселая нарядная толпа с гулом текла по обеим сторонам проспекта, как всегда бывает в первые теплые весенние вечера, когда в самом воздухе разлито обещание какой-то счастливой перемены жизни.
— Чувствуете? — угрюмо проговорил Певцов. — Повсюду неестественное лихорадочное возбуждение.
Иван Дмитриевич хмыкнул:
— Весна. Щепка на щепку лезет.
Экипаж был на рессорах, его плавное покачивание располагало к откровенности.
— Весна, говорите? А вот мне почему-то не Лель с дудочкой на ум приходит, а знаете кто? Михаил Бакунин, как это ни странно звучит в такую погоду. Слыхали о нем?
— Социалист?
— Да, социалист, эмигрант, революционеры всей Европы на него молятся. Он у них вроде Папы. По его мнению, с этой братией, — указал Певцов на группу студентов около афишной тумбы, — каши не сваришь. Маменькины сынки, белоручки, крови боятся. В тайные же общества следует вербовать всякое отребье, уголовных. Он эту сволочь по-научному именует: разбойный элемент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63