Я попыталась молиться. Я произнесла «Отче наш», но у меня дальше ничего не выговорилось.
Я уже почти засыпала, когда дверь открылась и в комнату вошла мама.
– Я не могла не поцеловать тебя на ночь, – прошептала она, склоняясь надо мной.
Когда она вышла, в комнате остался запах ее духов. Так она душилась для Жака. Каким-то странным образом я воспринимала ее как мертвую.
5
На следующее утро я завтракала вместе с папой. Я молчала, и он тоже молчал. Только один раз он произнес:
– Камилла, я должен был каким-то образом уберечь тебя от всего этого. – И потом, когда допивал вторую чашку кофе, то сказал: – В общем-то это моя вина. Я все сделал неправильно. Ты не должна винить маму. – И добавил: – Ну, ладно, я иду в офис.
– Папа, я вчера проходила мимо дома, который ты строишь, – сказала я. – Все у тебя идет нормально? Это будет красивый жилой дом?
Он покачал головой:
– Нет. Это должен был быть дом, полный солнечного света и воздуха, и из окон должен был открываться прекрасный вид на город. Но мне перепутали все планы и все испортили. И теперь он будет просто дорогой. Очень дорогой.
– А теперь ты проектируешь что-нибудь красивое?
– Да, – сказал папа. – Я проектирую маленький частный музей, и он будет довольно красивый. Это меня очень поддерживает. – Потом он улыбнулся мне и сказал: – Смешная ты, моя старушка. Продолжай заниматься своими звездами, дорогая. Видишь, как может быть больно от тех дел, которые происходят на земле.
Я хотела сказать ему, что астроном, если только он хочет быть хорошим астрономом, должен прочно стоять на земле, иначе какая цена всем его открытиям?
Но он встал из-за стола, подошел ко мне и поцеловал в макушку. Он всегда так меня целует. И через минуту я услышала, как за ним захлопнулась входная дверь.
Я отправилась к Луизе. Мона впустила меня в квартиру. Оскар стал подпрыгивать, пытаясь облизать мне лицо, а потом уселся рядышком с Моной. Оскар обожает Мону и даже землю, по которой она ходит, хотя она только и делает, что кричит на него. Мне кажется, раз он ее так любит, значит, она вовсе и не такая плохая, как порой кажется.
Мона довольно резко сказала:
– Садись, поговорим. Я послала Луизу за кофе. Субботнее утро, а в доме ни зернышка кофе.
Я присела на стул, Мона устроилась на низенькой софе, а ноги положила на стеклянную столешницу кофейного столика. Она потянулась к полупустому стакану, сделала из него глоток, и вдруг я осознала, что она пьяна. Ну, не совсем, но в достаточной мере, раз она попросила меня сесть и поговорить с ней. Она раньше никогда этого не делала. Луиза говорила мне, что по уикендам она иногда пьет слишком много. Я никогда ее в таком виде не встречала. Я вообще никогда не видела слишком пьяных людей. Я слегка струхнула.
– Ну, как ты поживаешь, маленькая мисс Айсберг? – спросила Мона. – Счастлива, должно быть, как противная чайка с холодными глазами?
Я промолчала. Я тупо уставилась в пол и очень хотела, чтобы Луиза поспешила домой с купленным кофе, или зашел бы в комнату Фрэнк, или Билл. Но похоже, никого, кроме Оскара и Моны, не было дома.
Мона снова наполнила свой стакан.
– Знаешь, – сказала она, – что моя родная дочь Луиза заявила сегодня утром?
– Нет, – ответила я.
– Она сказала мне, что предпочла бы умереть. Разве можно говорить такие вещи матери? А ты хотела бы умереть, Камилла?
– Нет, – сказала я, и в тот момент это было правдой. Мне не хотелось исчезнуть, как хотелось прошлым вечером. Только мне было очень жаль Луизу и стыдно за мое вчерашнее поведение.
– Нет? – переспросила Мона. – А почему – нет? Иногда я удивляюсь, чего это люди так ценят жизнь? И почему я не убила себя и не перестала барахтаться во всяческих несчастьях, как свинья в грязи? Фрэнк и Луиза прекрасно обойдутся без меня. Может быть, без меня даже еще лучше. Разве дело растить детей посреди этого мерзкого города? Детей не должно растить в городе. Дети, которые растут в городе, – не дети. Они… они как Фрэнк и Луиза, они слишком много знают. Или становятся холодными, как рыбы, – вроде тебя.
– Я вовсе не холодная, – возразила я.
– Ха, – хохотнула Мона. – Я-то росла под вязами в просторном дворе. Вот чем я должна была обеспечить Фрэнка и Луизу.
Дверь распахнулось, и Луиза влетела в комнату, размахивая пакетом из супермаркета.
– Привет, Камилла, – сказала она, – прости, что заставила тебя ждать. – В ее голосе звучала нарочитая обыденность. – Я сейчас, мигом.
Потом она повернулась к Моне:
– Я быстренько сварю тебе кофе, Мона. А ты пока лучше оставила бы Камиллу в покое.
Она зашла в их маленькую кухню без окон, было слышно, как она открыла кран на полную катушку, а затем с грохотом шлепнула кофейник на плиту.
Мона стала смеяться. Она смеялась и смеялась, откинувшись на тахте, и от этого странного веселья слезы потекли у нее по лицу.
Потом она допила из своего стакана и осторожненько поставила его на стол. И сказала ясным и совсем трезвым голосом:
– И почему это страх смерти намного сильнее страха жизни? Я ужасно боюсь. Если бы я так не боялась, меня бы уж давно не было. Может быть, оттого, что мы понимаем – о, подсознательно, подсознательно, что жизнь – это колоссальный дар, и мы боимся утратить этот дар. Черт побери, я не хочу быть трупом. Даже если я страдаю, я все еще жива. Ой, насколько же людям легче жилось, когда у них была религия. Луиза сказала оставить тебя в покое. Я не хочу оставлять тебя в покое. Почему она так сказала? Я могла бы рассказать тебе, как на самом деле живут люди, что они чувствуют. Ты – одна из защищенных. Никаких волнений. Родители заворачивают тебя в ватку и отгораживают от жизни. Но однажды ты проснешься, и тебе будет больно. Но пусть тебе будет больно, это пойдет тебе на пользу. Почему это только моим детям должно быть больно?
Вошла Луиза, неся в одной руке кофейник, а в другой чашку с блюдцем. Она поставила чашку с блюдцем на стеклянный столик, налила в нее кофе, а рядом грохнула кофейник. Раздался звук, похожий на выстрел, и стеклянная столешница разбилась посредине.
– Проклятье! – взвизгнула Мона. – Будь осторожнее! Убирайтесь отсюда и оставьте меня одну. Вон отсюда! Вы обе!
Луиза схватила меня за руку и потащила в свою комнату. Она села на нижнюю полку своей двухэтажной кровати.
– Мона напилась, – констатировала она.
– Да.
Мне хотелось бы сказать что-нибудь другое, но что было делать? Не могла же я сказать, что она не напилась, потому что она и на самом деле напилась. Можно было бы заявить, что это не важно, но на самом деле это было важно.
– Я не знаю, зачем она пьет, – продолжала Луиза. – Если бы она хоть становилось веселой и довольной, как Билл, я бы это могла понять. Но она вот такой и становится. Радости не получает. В понедельник ей становится совсем тошно, а надо идти на работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Я уже почти засыпала, когда дверь открылась и в комнату вошла мама.
– Я не могла не поцеловать тебя на ночь, – прошептала она, склоняясь надо мной.
Когда она вышла, в комнате остался запах ее духов. Так она душилась для Жака. Каким-то странным образом я воспринимала ее как мертвую.
5
На следующее утро я завтракала вместе с папой. Я молчала, и он тоже молчал. Только один раз он произнес:
– Камилла, я должен был каким-то образом уберечь тебя от всего этого. – И потом, когда допивал вторую чашку кофе, то сказал: – В общем-то это моя вина. Я все сделал неправильно. Ты не должна винить маму. – И добавил: – Ну, ладно, я иду в офис.
– Папа, я вчера проходила мимо дома, который ты строишь, – сказала я. – Все у тебя идет нормально? Это будет красивый жилой дом?
Он покачал головой:
– Нет. Это должен был быть дом, полный солнечного света и воздуха, и из окон должен был открываться прекрасный вид на город. Но мне перепутали все планы и все испортили. И теперь он будет просто дорогой. Очень дорогой.
– А теперь ты проектируешь что-нибудь красивое?
– Да, – сказал папа. – Я проектирую маленький частный музей, и он будет довольно красивый. Это меня очень поддерживает. – Потом он улыбнулся мне и сказал: – Смешная ты, моя старушка. Продолжай заниматься своими звездами, дорогая. Видишь, как может быть больно от тех дел, которые происходят на земле.
Я хотела сказать ему, что астроном, если только он хочет быть хорошим астрономом, должен прочно стоять на земле, иначе какая цена всем его открытиям?
Но он встал из-за стола, подошел ко мне и поцеловал в макушку. Он всегда так меня целует. И через минуту я услышала, как за ним захлопнулась входная дверь.
Я отправилась к Луизе. Мона впустила меня в квартиру. Оскар стал подпрыгивать, пытаясь облизать мне лицо, а потом уселся рядышком с Моной. Оскар обожает Мону и даже землю, по которой она ходит, хотя она только и делает, что кричит на него. Мне кажется, раз он ее так любит, значит, она вовсе и не такая плохая, как порой кажется.
Мона довольно резко сказала:
– Садись, поговорим. Я послала Луизу за кофе. Субботнее утро, а в доме ни зернышка кофе.
Я присела на стул, Мона устроилась на низенькой софе, а ноги положила на стеклянную столешницу кофейного столика. Она потянулась к полупустому стакану, сделала из него глоток, и вдруг я осознала, что она пьяна. Ну, не совсем, но в достаточной мере, раз она попросила меня сесть и поговорить с ней. Она раньше никогда этого не делала. Луиза говорила мне, что по уикендам она иногда пьет слишком много. Я никогда ее в таком виде не встречала. Я вообще никогда не видела слишком пьяных людей. Я слегка струхнула.
– Ну, как ты поживаешь, маленькая мисс Айсберг? – спросила Мона. – Счастлива, должно быть, как противная чайка с холодными глазами?
Я промолчала. Я тупо уставилась в пол и очень хотела, чтобы Луиза поспешила домой с купленным кофе, или зашел бы в комнату Фрэнк, или Билл. Но похоже, никого, кроме Оскара и Моны, не было дома.
Мона снова наполнила свой стакан.
– Знаешь, – сказала она, – что моя родная дочь Луиза заявила сегодня утром?
– Нет, – ответила я.
– Она сказала мне, что предпочла бы умереть. Разве можно говорить такие вещи матери? А ты хотела бы умереть, Камилла?
– Нет, – сказала я, и в тот момент это было правдой. Мне не хотелось исчезнуть, как хотелось прошлым вечером. Только мне было очень жаль Луизу и стыдно за мое вчерашнее поведение.
– Нет? – переспросила Мона. – А почему – нет? Иногда я удивляюсь, чего это люди так ценят жизнь? И почему я не убила себя и не перестала барахтаться во всяческих несчастьях, как свинья в грязи? Фрэнк и Луиза прекрасно обойдутся без меня. Может быть, без меня даже еще лучше. Разве дело растить детей посреди этого мерзкого города? Детей не должно растить в городе. Дети, которые растут в городе, – не дети. Они… они как Фрэнк и Луиза, они слишком много знают. Или становятся холодными, как рыбы, – вроде тебя.
– Я вовсе не холодная, – возразила я.
– Ха, – хохотнула Мона. – Я-то росла под вязами в просторном дворе. Вот чем я должна была обеспечить Фрэнка и Луизу.
Дверь распахнулось, и Луиза влетела в комнату, размахивая пакетом из супермаркета.
– Привет, Камилла, – сказала она, – прости, что заставила тебя ждать. – В ее голосе звучала нарочитая обыденность. – Я сейчас, мигом.
Потом она повернулась к Моне:
– Я быстренько сварю тебе кофе, Мона. А ты пока лучше оставила бы Камиллу в покое.
Она зашла в их маленькую кухню без окон, было слышно, как она открыла кран на полную катушку, а затем с грохотом шлепнула кофейник на плиту.
Мона стала смеяться. Она смеялась и смеялась, откинувшись на тахте, и от этого странного веселья слезы потекли у нее по лицу.
Потом она допила из своего стакана и осторожненько поставила его на стол. И сказала ясным и совсем трезвым голосом:
– И почему это страх смерти намного сильнее страха жизни? Я ужасно боюсь. Если бы я так не боялась, меня бы уж давно не было. Может быть, оттого, что мы понимаем – о, подсознательно, подсознательно, что жизнь – это колоссальный дар, и мы боимся утратить этот дар. Черт побери, я не хочу быть трупом. Даже если я страдаю, я все еще жива. Ой, насколько же людям легче жилось, когда у них была религия. Луиза сказала оставить тебя в покое. Я не хочу оставлять тебя в покое. Почему она так сказала? Я могла бы рассказать тебе, как на самом деле живут люди, что они чувствуют. Ты – одна из защищенных. Никаких волнений. Родители заворачивают тебя в ватку и отгораживают от жизни. Но однажды ты проснешься, и тебе будет больно. Но пусть тебе будет больно, это пойдет тебе на пользу. Почему это только моим детям должно быть больно?
Вошла Луиза, неся в одной руке кофейник, а в другой чашку с блюдцем. Она поставила чашку с блюдцем на стеклянный столик, налила в нее кофе, а рядом грохнула кофейник. Раздался звук, похожий на выстрел, и стеклянная столешница разбилась посредине.
– Проклятье! – взвизгнула Мона. – Будь осторожнее! Убирайтесь отсюда и оставьте меня одну. Вон отсюда! Вы обе!
Луиза схватила меня за руку и потащила в свою комнату. Она села на нижнюю полку своей двухэтажной кровати.
– Мона напилась, – констатировала она.
– Да.
Мне хотелось бы сказать что-нибудь другое, но что было делать? Не могла же я сказать, что она не напилась, потому что она и на самом деле напилась. Можно было бы заявить, что это не важно, но на самом деле это было важно.
– Я не знаю, зачем она пьет, – продолжала Луиза. – Если бы она хоть становилось веселой и довольной, как Билл, я бы это могла понять. Но она вот такой и становится. Радости не получает. В понедельник ей становится совсем тошно, а надо идти на работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40