ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Он сделал заказ, а я была в беспокойстве. Меня беспокоил их разговор с Луизой, а еще я не знала, получает ли он дома карманные деньги. Он вчера заплатил за кино. Я уже хотела предложить самой оплатить свою еду, только боялась, что он обидится.
Но Фрэнк сказал:
– У меня есть работа, Камилла. Я готовлю сына одной Мониной подруги по латыни, получаю пятьдесят центов в час. Теперь у меня будут перекатываться кое-какие монетки в кармане. Немного, но все-таки. Послушай, а что насчет астрономии? Это у тебя серьезно?
– Совершенно серьезно.
Передо мной поставили суп и сандвич.
– Ну, расскажи мне, – попросил Фрэнк.
– Рассказать что?
– Ну, как ты к этому готовишься.
– Читаю. Занимаюсь математикой. У астронома должна быть прочная математическая база.
– Понятно, – сказал Фрэнк. – Послушай, я хотел бы познакомить тебя с Дэвидом. Ему двадцать семь. Он как раз на десять лет старше меня. Это мой самый лучший друг. Твой папа был на войне?
– Он занимался маскировкой.
– И был за границей?
– Однажды был недолго во Франции.
– Билл служил на Тихом океане. Мона и Билл сердятся, когда я бываю у Дэвида. Они считают, что это вызывает у меня невротическое состояние. Но это вовсе не так. Я не потому хожу к нему, что он потерял обе ноги на войне. Я дружу с ним, потому что он – удивительная личность. Самый мудрый из всех, кого я знаю. Тебе Луиза что-нибудь говорила про Дэвида?
– Нет, – сказала я, и, несмотря на то, что мне, конечно, было Дэвида жалко, я почувствовала легкий укол ревности, оттого что он занимал так много мыслей и времени Фрэнка.
– Луиза однажды ходила со мной к Дэвиду, – продолжал Фрэнк, – но они друг другу не понравились. Луиза задает слишком много вопросов, и это часто не те вопросы, которые стоит задавать. У Дэвида есть протезы, он их надевает, когда идет в парк. Но ему трудно на них ходить, потому что у него еще была контузия в живот. Я точно не знаю почему, но именно из-за этого он не может всегда ходить на протезах.
Фрэнк замолчал и взглянул на меня.
– Ты бы не побоялась сходить к нему, Камилла?
– Нет, – отозвалась я.
– А Луиза испугалась. Тоже мне, а еще говорит, что хочет быть доктором. Испугалась. Мне кажется, поэтому они и не поладили. Она от испуга стала говорить то, чего говорить не следовало. Когда ты с Дэвидом, ты вовсе и не думаешь про его ноги.
Сама не знаю почему, но меня не пугала перспектива встретиться с Дэвидом. Я знала, Фрэнк никогда не повел бы меня туда, где меня что-нибудь могло напугать.
– Хорошо. Тогда сходим к нему в следующую субботу. Послушай, давай пройдемся.
Мы двинулись в сторону Вашингтон-сквер, сели там на одну из скамеечек. Мы долго молчали. Потом Фрэнк заговорил, точно молчание стало его тяготить:
– Раньше я хотел стать пианистом. Но надо было начать с самого детства. Сейчас уже поздно начинать. А иногда мне кажется, я бы с радостью стал ученым. Мне нравится узнавать разные факты. Ты, например, знаешь, как умер Эсхил? Орел уронил ему на голову черепаху. А белый мул, на котором вознесся на небо Магомет, назывался Альборак. Но сейчас думаю, я лучше стану доктором.
– Как Луиза?
– Нет, не как Луиза. Я вообще не знаю, почему она хочет идти в медицину. Она как-то странно об этом говорит. У меня есть своя причина.
– Какая же у тебя причина?
– Очень простая. Стать доктором значит оказаться на стороне жизни. Я против смерти. Я ее отвергаю. Я хочу делать все, чтобы ее побеждать.
А потом он заговорил с какой-то болью в голосе:
– Камилла, я… я должен пойти навестить Стефановских. Я… я был трусом. Я отлынивал, не хотел к ним идти. Но я должен.
– Ну, хорошо, – сказала я.
– Камилла, – продолжал он, – я думаю, ты мне так нравишься, потому что ты решительно не похожа на Луизу. Луиза бы сразу забросала меня кучей вопросов. А ты ждешь. Мы с Джонни Стефановским были настоящими друзьями. Не по-детски. По-настоящему. Его родители держат музыкальный магазин, где Мона покупает пластинки. Я никогда особенно не был знаком с его родителями. Нам с Джонни было чем заняться, мы о старших особенно-то и не думали. В прошлом году, когда Мона и Билл послали меня в школу-пансион, Стефановские решили послать туда и Джонни. Для них это было очень важно. Я не знаю, понятно ли это тебе. Ну, как будто они перед ним открывали дверь. В школе было очень здорово. Ребята хорошо относились к нам обоим. Мы часто играли в футбол и в бейсбол. И вообще мы с ним были заводилами. А иногда мы пробирались в храм, послушать, как мистер Митчелл репетирует на органе. Он играл гимны Иисусу или страсти по Матфею, а мы, растянувшись на скамьях, слушали его. Я думаю, может, от этого я не такой, как Мона, Билл и Луиза. Ну, я имею в виду Бога. Ты знаешь, Кэм, я мог чувствовать вибрацию музыки всем телом, воспринимая ее через вибрацию досок церковной скамьи. Я слушал музыку и ушами и телом. Все казалось таким прекрасным, и Бог, и люди, и все мироздание. И я верил, что все будет хорошо, потому что у меня есть книги, и музыка, и Джонни. Когда я был там, в школе, далеко от Моны и Билла, я забывал, как ужасно они относятся друг к другу, воображал их любящими, как и должно быть у супругов. Как Стефановские, например. Они правда любят друг друга, несмотря на… несмотря на все. Старший брат Джонни – тот, с кем был знаком Дэвид, – погиб на войне. Теперь у них осталось двое детей. Пит и Ванда. Люди не должны бы умирать, Камилла. Несправедливо родиться с необходимостью умереть. Это все равно как родиться, зная, что ты неизлечимо болен. Джонни…
Он надолго замолчал, пристально глядя на белочку, поедавшую брошенные кем-то орешки арахиса. Потом наконец произнес:
– Один из парней нашего класса где-то добыл револьвер. Ясное дело, это запрещено, но он его прятал. Джонни сходил с ума по всякому оружию, и он отправился к тому парню – посмотреть. А револьвер неожиданно выстрелил, когда он как-то неловко его повернул.
Лицо Фрэнка потемнело, и он опять надолго замолчал. Потом заговорил так тихо, что я его почти не слышала, скорее угадывала его слова:
– Он умер не сразу. Все повторял: «Фрэнк, Фрэнк, Фрэнк». Мне позволили быть с ним до последней минуты. Кэм, я не понимаю, разве человек может видеть, как другой умирает, а потом продолжать жить по-прежнему? Так не может быть!
Он совсем замолк, и молчание его приобрело какую-то законченную форму, как белое безмолвие, когда выпадет снег. Мы сидели на лавочке, белка взобралась на дерево, сизый голубь поклевал крошки, а затем неуклюже пролетел над газонной травой. Точно слова Фрэнка о смерти напугали эту живность, и она бежала от нас под защиту девочек, играющих в классики, и нянюшек, которые вязали на спицах, пока их подопечные спали в колясочках.
Я даже не знаю, сколько времени мы просидели в молчании, но когда Фрэнк снова заговорил, голос его утратил этот пугающий оттенок смерти, и мне захотелось позвать обратно и белочку и голубя, мол, все опять хорошо, возвращайтесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40