– Хуже всего то, что люди уже стали выглядывать в окна и требовать, чтобы они заткнулись.
Она допила апельсиновый сок, держа стакан своими крепкими длинными пальцами, У Луизы очень крепкие руки, она может отвинтить любую плотную крышку.
– А твои как? – спросила она.
– Я думаю, все благополучно, – ответила я.
– Это значит, все совсем наоборот. Ты правда можешь дать мне пятьдесят центов?
– Могу.
– Но ты ведь знаешь, мне нечем отдать.
– Когда-нибудь отдашь, когда мы прославимся и разбогатеем.
Мне дают карманных денег вдвое больше, чем получает Луиза, или считается, что получает. Потому что иногда она не получает вовсе ничего.
– Тогда я возьму сандвич с рубленой свининой. А ты что хочешь?
– А я – сандвич с зеленым салатом, помидором и беконом.
Мы с Луизой обе любим на завтрак сандвичи, а на ужин – хлопья с молоком.
– Я полагаю, Жак Ниссен являлся к вам вчера, – заметила Луиза.
– Да.
Удивительное дело, еще до того, как я успела сказать Луизе, как я отношусь к Жаку, когда он только начал к нам приходить, она обо всем догадалась сама. И она каждый раз знала, если я, вернувшись из школы, заставала его у нас дома.
– Знаешь что, – сказала Луиза, насыпая сахар в кофе, – ты здорово изменилась с тех пор, как мы познакомились.
– Правда?
– Да. Ты повзрослела. Я имею в виду – из-за них. Знаешь, чудно, Камилла. Я всегда думала, мне трудно будет с тобой, если у тебя что-нибудь плохое случится. А сейчас я чувствую, что ты стала мне гораздо ближе из-за твоей мамы и Жака, и потому, что ты переживаешь, и все такое в этом роде.
– Да?
Я попросила продавца, который готовил нам сандвичи, чтобы он сбил мне шоколадный коктейль. Я ждала, положив локти на прилавок, и вспоминала, как мы с Луизой познакомились больше года назад. Она опоздала к занятиям ровно на три недели. Ее родители были в отпуске, и они не подумали, чтобы вернуться в Нью-Йорк к школе. В первую неделю мне не удалось поговорить с ней. Она оказалась весьма общительной, всем сразу же понравилась, и ее все время окружала стайка девочек. Но однажды я отправилась в Метрополитен-музей, и там я ее встретила.
В прошлом году у меня наконец не стало гувернантки и мне разрешили одной ходить в школу и вообще куда захочу. Я часто забирала учебники и шла в музей делать уроки. Мама тогда еще не познакомилась с Жаком, так что это не из-за него, а просто потому, что это давало мне возможность побыть одной. Музей с его огромными залами, в которых гуляло эхо, с высокими стеклянными крышами всегда был одним из моих любимых мест.
Когда я была совсем маленькая и Бинни, моя няня, водила меня на прогулку в парк, я всегда просила ее пройти через музей. Мне особенно нравились египетские надгробия и мумии, и я очень любила проходить по залам, увешанным расшитыми знаменами, и щитами, и мечами, и разнообразными доспехами, стоявшими вдоль стен, и я воображала, что они надеты на маленьких живых рыцарей. Похоже, люди в те времена были низкорослыми. Папе не подошел бы даже самый большой доспех. Может быть, он налез бы на Жака, да и то был бы тесноват. Странно, но я могу себе представить и папу и Жака рыцарями, восседающими на конях и совершающими Крестовый поход, с платочками своих прекрасных дам в качестве талисмана. Только в таком виде я могу представить себе папу и Жака рядом.
В тот день, когда я впервые заговорила с Луизой, я направилась в зал, изображавший дворик в Древнем Риме. Посредине располагался мраморный бассейн, а по краям, тоже мраморные, – скамейки. Там были посажены цветы и деревья, а воздух влажный, как в оранжерее. Я устроилась на одной из скамеек и раскрыла учебник истории. Все это было очень кстати, потому что мы как раз и проходили историю Древнего Рима. Вскоре кто-то сел рядом со мной и произнес: «Привет», и это была Луиза. Я сперва не очень-то обрадовалась, хотя в школе и ждала случая, чтобы с ней пообщаться. Но в этот момент мне хотелось побыть одной и поучить историю. Но она не уходила, и мы разговорились. Ни о чем в особенности. Просто так. Про школу. Про учителей. Но потом она сказала:
– Знаешь что, Камилла Дикинсон? Я вот все думала и пришла к заключению, что ты мне нравишься больше всех в нашей школе.
Я бы никогда не смогла так сказать, если бы даже думала именно так. А у нее это прозвучало естественно. Она дружелюбно посмотрела на меня своими голубыми глазами. И вдруг я почувствовала себя совершенно счастливой. Так некоторое время мы смотрели друг на друга, а она меня неожиданно спросила:
– Ты любишь своих мать и отца?
– Ну конечно, – ответила я.
Она нетерпеливо затрясла головой, так что ее прямые рыжие волосы заплясали по щекам.
– Я не про такую любовь спрашиваю, которая «ну конечно». Я не спрашиваю тебя, любишь ли ты их как свою мать и своего отца. Я хочу знать, любишь ли ты их как человеческие личности.
Я никогда не думала о своих родителях только как о родителях. Я на минуточку замолчала, а потом сказала:
– Да.
– Тогда тебе очень повезло, – сказала Луиза. – А я своих не люблю, ни того, ни другого.
Этого я не могла себе представить, и вид у меня был, должно быть, озабоченный и довольно глупый, потому что Луиза скривила рот в печальной улыбке и спросила, а есть ли у меня братья и сестры. Я ответила, что нет.
– Как ты думаешь, твои родители хотели, чтобы ты родилась? – спросила она.
Я снова взглянула на нее с глупым озабоченным видом. Луиза продолжала:
– Послушай, дитя мое, разве ты не знаешь, что очень часто родители вовсе и не хотят, чтобы их дети появлялись на свет. И Фрэнка и меня ждали, только я думаю, это было ошибкой. А тебя ждали?
– Я не знаю, – растерянно ответила я.
Луиза тяжело вздохнула. Она сидела на мраморной скамейке, положив локти на колени, подперев подбородок ладонями. Казалось, что она в любую минуту может заплакать.
– Ты счастливая, – сказала Луиза. – Ты одна из тех, кто по-настоящему – дочь, а твои папа и мама – родители. А вот Фрэнк и я, и папа, и мама – мы все по отдельности и в вечном конфликте друг с другом. Знаешь, Камилла Дикинсон, с тобой легко разговаривать. Я вот так никогда ни с кем не говорю. Давай будем с тобой дружить. Мне так нужен настоящий друг.
Луиза меня озадачила и даже слегка напутала. Но мне захотелось с ней подружиться, раз она после нашего разговора не приняла меня за дурочку.
– Я буду с тобой дружить, – сказала я.
Она подняла подбородок, лицо ее утратило скорбное выражение и осветилось улыбкой.
– Тогда решено! – воскликнула она и пожала мне руку.
С этого времени мы почти каждый день вместе готовили уроки, или у нее, на Девятой стрит, или у меня. Ее родителей часто не бывало дома, а Фрэнк в ту зиму учился в пансионе, так что мы часто были одни во всей квартире. У них небольшая квартирка на третьем этаже невысокого кирпичного дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Она допила апельсиновый сок, держа стакан своими крепкими длинными пальцами, У Луизы очень крепкие руки, она может отвинтить любую плотную крышку.
– А твои как? – спросила она.
– Я думаю, все благополучно, – ответила я.
– Это значит, все совсем наоборот. Ты правда можешь дать мне пятьдесят центов?
– Могу.
– Но ты ведь знаешь, мне нечем отдать.
– Когда-нибудь отдашь, когда мы прославимся и разбогатеем.
Мне дают карманных денег вдвое больше, чем получает Луиза, или считается, что получает. Потому что иногда она не получает вовсе ничего.
– Тогда я возьму сандвич с рубленой свининой. А ты что хочешь?
– А я – сандвич с зеленым салатом, помидором и беконом.
Мы с Луизой обе любим на завтрак сандвичи, а на ужин – хлопья с молоком.
– Я полагаю, Жак Ниссен являлся к вам вчера, – заметила Луиза.
– Да.
Удивительное дело, еще до того, как я успела сказать Луизе, как я отношусь к Жаку, когда он только начал к нам приходить, она обо всем догадалась сама. И она каждый раз знала, если я, вернувшись из школы, заставала его у нас дома.
– Знаешь что, – сказала Луиза, насыпая сахар в кофе, – ты здорово изменилась с тех пор, как мы познакомились.
– Правда?
– Да. Ты повзрослела. Я имею в виду – из-за них. Знаешь, чудно, Камилла. Я всегда думала, мне трудно будет с тобой, если у тебя что-нибудь плохое случится. А сейчас я чувствую, что ты стала мне гораздо ближе из-за твоей мамы и Жака, и потому, что ты переживаешь, и все такое в этом роде.
– Да?
Я попросила продавца, который готовил нам сандвичи, чтобы он сбил мне шоколадный коктейль. Я ждала, положив локти на прилавок, и вспоминала, как мы с Луизой познакомились больше года назад. Она опоздала к занятиям ровно на три недели. Ее родители были в отпуске, и они не подумали, чтобы вернуться в Нью-Йорк к школе. В первую неделю мне не удалось поговорить с ней. Она оказалась весьма общительной, всем сразу же понравилась, и ее все время окружала стайка девочек. Но однажды я отправилась в Метрополитен-музей, и там я ее встретила.
В прошлом году у меня наконец не стало гувернантки и мне разрешили одной ходить в школу и вообще куда захочу. Я часто забирала учебники и шла в музей делать уроки. Мама тогда еще не познакомилась с Жаком, так что это не из-за него, а просто потому, что это давало мне возможность побыть одной. Музей с его огромными залами, в которых гуляло эхо, с высокими стеклянными крышами всегда был одним из моих любимых мест.
Когда я была совсем маленькая и Бинни, моя няня, водила меня на прогулку в парк, я всегда просила ее пройти через музей. Мне особенно нравились египетские надгробия и мумии, и я очень любила проходить по залам, увешанным расшитыми знаменами, и щитами, и мечами, и разнообразными доспехами, стоявшими вдоль стен, и я воображала, что они надеты на маленьких живых рыцарей. Похоже, люди в те времена были низкорослыми. Папе не подошел бы даже самый большой доспех. Может быть, он налез бы на Жака, да и то был бы тесноват. Странно, но я могу себе представить и папу и Жака рыцарями, восседающими на конях и совершающими Крестовый поход, с платочками своих прекрасных дам в качестве талисмана. Только в таком виде я могу представить себе папу и Жака рядом.
В тот день, когда я впервые заговорила с Луизой, я направилась в зал, изображавший дворик в Древнем Риме. Посредине располагался мраморный бассейн, а по краям, тоже мраморные, – скамейки. Там были посажены цветы и деревья, а воздух влажный, как в оранжерее. Я устроилась на одной из скамеек и раскрыла учебник истории. Все это было очень кстати, потому что мы как раз и проходили историю Древнего Рима. Вскоре кто-то сел рядом со мной и произнес: «Привет», и это была Луиза. Я сперва не очень-то обрадовалась, хотя в школе и ждала случая, чтобы с ней пообщаться. Но в этот момент мне хотелось побыть одной и поучить историю. Но она не уходила, и мы разговорились. Ни о чем в особенности. Просто так. Про школу. Про учителей. Но потом она сказала:
– Знаешь что, Камилла Дикинсон? Я вот все думала и пришла к заключению, что ты мне нравишься больше всех в нашей школе.
Я бы никогда не смогла так сказать, если бы даже думала именно так. А у нее это прозвучало естественно. Она дружелюбно посмотрела на меня своими голубыми глазами. И вдруг я почувствовала себя совершенно счастливой. Так некоторое время мы смотрели друг на друга, а она меня неожиданно спросила:
– Ты любишь своих мать и отца?
– Ну конечно, – ответила я.
Она нетерпеливо затрясла головой, так что ее прямые рыжие волосы заплясали по щекам.
– Я не про такую любовь спрашиваю, которая «ну конечно». Я не спрашиваю тебя, любишь ли ты их как свою мать и своего отца. Я хочу знать, любишь ли ты их как человеческие личности.
Я никогда не думала о своих родителях только как о родителях. Я на минуточку замолчала, а потом сказала:
– Да.
– Тогда тебе очень повезло, – сказала Луиза. – А я своих не люблю, ни того, ни другого.
Этого я не могла себе представить, и вид у меня был, должно быть, озабоченный и довольно глупый, потому что Луиза скривила рот в печальной улыбке и спросила, а есть ли у меня братья и сестры. Я ответила, что нет.
– Как ты думаешь, твои родители хотели, чтобы ты родилась? – спросила она.
Я снова взглянула на нее с глупым озабоченным видом. Луиза продолжала:
– Послушай, дитя мое, разве ты не знаешь, что очень часто родители вовсе и не хотят, чтобы их дети появлялись на свет. И Фрэнка и меня ждали, только я думаю, это было ошибкой. А тебя ждали?
– Я не знаю, – растерянно ответила я.
Луиза тяжело вздохнула. Она сидела на мраморной скамейке, положив локти на колени, подперев подбородок ладонями. Казалось, что она в любую минуту может заплакать.
– Ты счастливая, – сказала Луиза. – Ты одна из тех, кто по-настоящему – дочь, а твои папа и мама – родители. А вот Фрэнк и я, и папа, и мама – мы все по отдельности и в вечном конфликте друг с другом. Знаешь, Камилла Дикинсон, с тобой легко разговаривать. Я вот так никогда ни с кем не говорю. Давай будем с тобой дружить. Мне так нужен настоящий друг.
Луиза меня озадачила и даже слегка напутала. Но мне захотелось с ней подружиться, раз она после нашего разговора не приняла меня за дурочку.
– Я буду с тобой дружить, – сказала я.
Она подняла подбородок, лицо ее утратило скорбное выражение и осветилось улыбкой.
– Тогда решено! – воскликнула она и пожала мне руку.
С этого времени мы почти каждый день вместе готовили уроки, или у нее, на Девятой стрит, или у меня. Ее родителей часто не бывало дома, а Фрэнк в ту зиму учился в пансионе, так что мы часто были одни во всей квартире. У них небольшая квартирка на третьем этаже невысокого кирпичного дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40