Она всегда желала его — его рук с широкими, твердыми ладонями, его бедер, крепких, точно оливковое дерево. Она трогала их, ласкала и восхищалась, когда, проведя ладонью по всему его стальному телу, усеянному шрамами, встречала кусочек шелковистой кожи члена, такого по-детски уязвимого. Больше всего ей нравилось осторожно обхватывать пальцами эту обезоруженную и обезоруживающую плоть, которая, как это ни парадоксально, составляет честь и силу мужчины. И тогда ей казалось, что она держит его всего, подобно тому, как держат за ошейник собаку. Она вовсе не была глупа и знала, что Нетуб коварен, жесток, эгоистичен и неспособен на проявления нежности. Он ожесточился, слишком рано познав несчастья, и теперь поздно было надеяться что-то изменить. Он был красив, как роза, растущая в пустыне, которая колется, если ее слишком крепко сжать. Презрение и жестокость великих сделали из него самого существо презирающее и безжалостное, не доверяющее никому. Ануну это не удручало. Благодаря ему она за какие-то три месяца превратилась из простой благовонщицы Пер-Нефера в настоящую воровку. Она чувствовала, что почти сравнялась с Нетубом Ашрой, и пьянела от мысли, что успех ограбления пирамиды зависел от нее, и только от нее…
Простая благовонщица стала важной персоной. Наконец-то она стала жить по-настоящему. Она больше не принадлежала к стаду безымянных девушек, которых мужчины придавливали на циновках в ночь наслаждения, а потом прогоняли, тут же забывая их лица. Она уже не была служанкой, низшим существом. Она стала краеугольным камнем фантастического заговора, осуществить который никому в Египте до этого и в голову не приходило.
За два последних месяца у нее пропал страх, а его место заняло вызывавшее зуд нетерпение. Ей не хватало дела, и она хотела как можно скорее оказаться внутри гробницы и повести за собой грабителей. Это стало бы часом ее славы — ее, Ануны, метиски, прибывшей с далекого юга и служившей подстилкой старым погонщикам верблюдов. Скромная благовонщица, она могла бы окончить свои дни, прислуживая мумиям в Доме бальзамирования, в окружении своих смол и ароматов. Нетуб, вор с честолюбивыми планами, стал ее удачей, и она не могла ее упустить.
Сам же молодой человек злился на себя, оттого что стушевывался перед ней в наивысший момент соития.
— Я что угодно отдал бы, лишь бы быть с тобой там, внизу, — ворчал он, ударяя кулаком по песку. — Оставаться наверху и ждать, когда вы выйдете из пирамиды, — от этого можно заболеть.
Ануну забавляли его муки. Очень уж он был широкоплеч, чтобы надеяться пролезть в узкий проход. Она и за себя-то не могла поручиться. Тревога главаря грабителей наполняла ее тайной радостью, и она хотела, чтобы это длилось вечно.
Как только было объявлено о смерти Анахотепа, грабители ускорили приготовления. Вот только Ануне никак не удавалось добиться повиновения от пигмеев. Этим маленьким человечкам казалось немыслимым выполнять распоряжения женщины. Нетуб и Бутака приложили немало усилий, стараясь объяснить им, что талант этой самки спасет им жизнь, когда они окажутся в гробнице номарха. Ануна подозревала, что карликов исподтишка настраивал против нее Ути. После смерти Дакомона слуга не сказал ей ни слова. Похоже, он стал делить постель с Бутакой, который пытался сделать из него грабителя, но, кажется, безуспешно.
Испортив немало глины, гончары наконец-то смогли слепить пустотелые подобия мумий — не слишком тяжелые и не слишком хрупкие. Повязки тоже были готовы. Ануна научила грабителей обматывать фигуры из красной глины. Внутрь мумий поместили все необходимое: веревки, кайла, различные инструменты, светильники с запасом масла, а также воду и пищу. Все это было завернуто в паклю и завязано, чтобы избежать малейшего шума, когда жрецы начнут передвигать саркофаги.
Все ждали прибытия погребальной процессии, чтобы приблизиться к похоронному каравану и незаметно подсунуть фальшивые гробы в багаж фараона.
— Сделать это надо будет очень быстро, — повторял Нетуб. — Заподозри охрана что-нибудь, и мы пропали.
Решено было смешаться с толпой плакальщиц, вымазав лица илом и разорвав на себе одежды в знак траура. Громкие причитания отвлекут внимание солдат, которые с трудом их переносили.
День, которого все с нетерпением ждали, неуклонно приближался.
— Через два дня жрецы погрузят саркофаги на похоронное судно и спустятся по Нилу до пирамиды, — объявил однажды вечером Нетуб. — Там-то мы и будем их ожидать.

21

Никогда в жизни верховный жрец бога Амона Мене-Птах не чувствовал себя так скверно. Ему впервые приходилось хоронить живого человека, и от этого ему было не по себе.
Тем же утром, на рассвете, он в строжайшей тайне приступил к обмотке тела Анахотепа, чтобы ни у кого не возникло подозрения, что он занимается подменой трупов. Старик, на два месяца спрятанный в стенах храма, вытянулся на столе в очистительной часовне уабет и предоставил свое тощее тело опытным рукам бальзамировщиков. Его убеждение не поколебалось, он упорствовал в том, что мертв и уже готов к путешествию на Запад. Перспектива быть похороненным заживо не пугала его. Он лишь спешил поскорее вернуться к себе и выказывал явные признаки нетерпения, к которому примешивалось раздражение.
Мене-Птах более чем когда-либо был убежден, что видит перед собой Анахотепа собственной персоной. Если раньше у него и были сомнения, то десяти недель, проведенных со стариком, оказалось достаточно, чтобы их развеять. Правда, он не был до конца уверен в факте смерти потерявшего память номарха, однако, не имея возможности пойти против воли Анахотепа, с горечью в душе решил не противиться и отдаться на волю богов.
Не скрывая ужаса, он помог живой мумии лечь на дно саркофага. Все тело номарха было обмотано льняными полосками, так что свободными оставались только глаза. Вопреки обычаю, вставленные один в другой гробы и картонные прокладки не были расписаны. Так пожелал «живой» Анахотеп, не выносивший запаха красителей, используемых рисовальщиками. Мене-Птаха пугала эта девственная белизна. Стены гробницы также были голы, на них не описывались качества Анахотепа, не перечислялись его славные деяния. Подобная обнаженность граничила с ересью. Что же до богов-покровителей, то номарх пожелал, чтобы их высекли из грубого, опять же нераскрашенного камня.
— Можно было бы сделать рельефы на стенах, — осмелился возразить главный жрец. — В этом случае ты, господин, не будешь страдать от запаха краски, а вся история твоего царствования будет высечена в камне.
Анахотеп ни о чем не хотел слышать. Ни о раскрашивании, ни о скульптурах. Он упрямо желал быть похороненным в склепе без всяких украшений, словно его земное прошлое не имело для него никакого значения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78