5
К тому времени обследование Верхней Масловки завершилось, и всеобщее огорчение было так велико, что добровольцы из четвертого «Б» и пятого «А» сразу разбрелись по своим домам, а в скородумовскую квартиру и носа не сунули. И когда Наталья Павловна позвонила, там были только свои – оба Скородумова и оба наших внука.
– По-моему, это все-таки шанс, – сказал Скородумов и ребятам, и в трубку одновременно. – Во всяком случае, другого нет. Если бы не проклятая нога, я бы не пожалел времени, чтобы подежурить у этого зеленого дома.
Наталья Павловна на том конце провода поняла, что Скородумов хочет разрядить обстановку. Должна же сохраняться надежда. И Скородумова-младшая поняла его так же. И потому тотчас рванулась к двери, но в ней затормозила, резко обернулась и, глядя мимо отца, свирепо скомандовала Митьке и Даниле:
– Пошли! Будем торчать хоть до ночи! Попробует она не приехать, эта машина!
– Мы знаем этот дом, – сказал Данила – Пусть баба Ната нас там не ждет, она и так измоталась в трамваях.
Однако, выйдя из телефонной будки, баба Ната вдруг вздрогнула. Окинула – нет, прожгла взглядом бетонную, зеленую в крапинку, стену и почти бегом бросилась в сторону, противоположную нашему дому и дому, где живут Скородумовы. Там неподалеку – всего в одной трамвайной остановке – есть скромная парикмахерская. А мысль, пронзившая Наталью Павловну, была сложна. В этой парикмахерской работала Ларочка, мастерица, вот уже пять лет регулярно приводившая бабинатину голову в надлежащий дамский порядок. И, представьте себе, эта Ларочка жила именно в зеленом доме. И у нее был муж – как прежде казалось, приятный и порядочный человек. Но он, как вспомнила Наталья Павловна, недавно отпустил коротенькую шкиперскую бородку. И две недели назад Ларочка удачно купила ему хорошие джинсы и зеленую пакистанскую рубашку. И он мечтал о хорошей легавой собаке. И он накануне бабинатиной поездки ко мне в санаторий поехал в автоцентр ВАЗа получать «Жигули» – причем, как было задумано, именно «Жигули» цвета «белая ночь», ибо светлая машина, особенно в темноте, кажется больше, чем на самом деле, что уменьшает опасность столкновения. Да, да! Сладкие минуты предвкушения собственной женской красоты всегда расцвечены благородными радостями взаимного обмена информацией, какую не извлечь ни из научных, ни из ненаучных журналов. Поэтому Ларочка, бесспорно, знает обо мне, например, то, чего не знаю о себе я сам. И это ее право! Со многими ли приятелями или приятельницами, если вычесть тех, с кем вы работаете или учитесь, Наталье Павловне, мне или вам удается встречаться по сорок-пятьдесят раз в год?.. Только с самыми дорогими!.. Унять сомнения и сделать прическу, и этим вернуть душе хотя бы две капли покоя – вот что возжаждала баба Ната!..
И вот теперь я прямо скажу: ни одно из «розыскных мероприятий», предпринятых в тот день Натальей Павловной, не дало такого блистательного результата, как это.
Ибо час спустя она вышла из парикмахерской с поистине королевской прической, возвращенной верой в ближних своих и сладким чувством стыда из-за того, что в панике этого дня она, увы, все-таки посмела допустить скверное подозрение о человеке, которого давно знала как человека хорошего. И она же в этом убедилась, не задав ни единого вопроса, а только увидев привычную Ларочкину улыбку и услышав приветливое: «Наталья Павловна! Как я вам рада…» Однако в тот час произошли еще другие события, никак не менее значительные.
До зеленой башни от нас меньше километра. Но иной километр тягостней трех тысяч, если в его конце предстоит утрата последней надежды.
Поэтому даже Ольга, которая раздраженной рысью пронеслась через двор до самой Нижней Масловки, вдруг осадила у школы, что соседствует с нашими домами. И далее они еле плелись по тротуару, тщательно изучая все, что попадалось по пути, – деревья, витрины, прохожих, дырки в асфальте.
Вот перед ними предстал уже последний на этом крестном пути объект – дом художников со сплошь застекленным верхним этажом. Здесь они вяло поспорили, живут ли за такими большими окнами художники или только работают… До зеленой башни осталось каких-нибудь двести метров.
А там, уткнувшись в витрину первого этажа, пригретые закатным солнцем, дремали «Жигули» цвета «белая ночь» с огромными разноцветными задними фарами – хорошо видным издали отличием, по которому любой знающий о нем человек всегда может среди множества других машин опознать модель 2106. И Митька потом подтвердил, что белые машины действительно кажутся больше, чем они есть. Потому что в первую секунду у всех троих успела пронестись в голове одна и та же мысль, что это стоят не «Жигули», а санитарная «Волга», доставившая сюда врача по вызову. Но уже в следующую секунду их глаза сами собой уставились в четкие белые буквы «ММХ» на номерном знаке, черневшем в углублении между этими фонарями из разноцветных прямоугольников.
Они даже не произнесли друг другу ни слова, а осторожно – точно автомобиль мог испугаться и улететь, как бабочка, – подкрались к машине и увидели лежавший прямо за задним стеклом новенький плетеный собачий ошейник без номера. А в следующую секунду послышался скрип, и они поняли, что дверь редакции нового научно-популярного журнала плохо прикрыта и словно бы сама подсказывает, куда им надо идти. И они вошли в эту дверь и увидели в небольшом коридоре несколько других, запертых, и одну слегка приоткрытую. Причем из этой слегка приоткрытой двери доносились два очень громких и очень свирепых мужских голоса. И первая фраза, которую они различили, была такой:
– Ни одна собака этого не поймет!
И эта фраза неопровержимо свидетельствовала, что путь, который сюда их привел, был правилен.
А за этой фразой вдруг последовал тяжкий удар. И тотчас еще удар. И стон. И какой-то хруст, словно что-то разорвали. И еще слова, между нами говоря, изрядно оскорбительные. И, наконец, ужасный – можно сказать, убийственный вопрос, так хорошо всем запомнившийся по самому страшному эпизоду из фильма «Мертвый сезон»:
– Скажи, кто с тобой работает? Я спрашиваю: кто с тобой работает? – И еще удар, ибо схватка шла не на жизнь, а на смерть.
Все трое разом ринулись в эту дверь, и она, отлетев, стукнула ручкой об стенку, словно бы завершив следующую прозвучавшую в комнате фразу дополнительным восклицательным знаком:
– Никто с тобой не может работать!
И двое раскрасневшихся мужчин, сидевших каждый за отдельным письменным столом в трех метрах один от другого, воззрились на пришельцев с неожиданным весельем.
– Здрасте! – сказал тот из них, чей голос кричал: «Кто с тобой работает?» – Здрасте! Будем знакомы. Меня зовут Карл Григорьевич. А это – Роман Ефимыч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20