Не сумеет тогда наступать их армия, если нарушить ее питание боеприпасами и горючим!
Может, поэтому немецкие самолеты непрерывно барражировали над Налибокской пущей и над другими лесными массивами? Вчера вечером два «мессершмитта» засекли движение на опушке, куда вышел отряд, и кинули наугад по нескольку мелких бомб. Пострадало три красноармейца, не уберегся и сам Федор Ксенофонтович. Бомба взорвалась вверху, в кроне сосны, и острая боль обожгла щеку ниже левого уха, полыхнула громом в голове. Чумаков зажал ладонью рану и почувствовал под пальцами горячий, с зазубринами хвост осколка, засевшего в связке челюстных мышц. Кровь почему-то потекла из уха.
Осколок словно впаялся в кость – вытащить его, казалось, невозможно. Ни санитара, ни фельдшера в отряде не было, да и наступала ночь. Генерал забинтовал рану вместе с осколком и, пересиливая страшную боль в голове, будто рождавшуюся в неумолчном звоне, повел отряд дальше.
…На войне люди забывают, что дни имеют свои названия. В это утро никто и не подумал о наступившем воскресенье – втором военном воскресном дне. А Федор Ксенофонтович вспомнил об этом случайно, когда пожилой врач, к счастью, оказавшийся в группе окруженцев, влившейся ночью в отряд, заметил, готовясь к несложной операции:
– Товарищ генерал, ничего обезболивающего у меня нет. Вы можете потерять сознание.
– Как-нибудь воскресну, – невесело пошутил Федор Ксенофонтович и вдруг вспомнил: – Сегодня же воскресенье!
Он сидел на пне, неторопливо разбинтовывал голову и посматривал на разлегшихся вокруг в траве бойцов и командиров. Позади трудная ночь: отшагали километров сорок. Даже семижильный полковник Карпухин спал мертвецким сном, положив под голову свернутую плащ-палатку.
В это время к Чумакову и подвели Глинского, который держал раненую ногу на весу, а руками обхватил шею младшего политрука Иванюты и незнакомого летчика-лейтенанта.
– Вот пополнение, товарищ генерал, – весело доложил Колодяжный, кивнув на Глинского.
– Вы? – удивился Федор Ксенофонтович, узнав майора, которого он встречал на почте по пути в Крашаны.
– Так точно, товарищ генерал! – Глинский заулыбался. – Майор Птицын прибыл волей судьбы в ваше распоряжение.
– А это кто? – Федор Ксенофонтович перевел взгляд на лейтенанта в летной тужурке.
– Лейтенант Рублев! – представился тот, поддерживая Глинского.
– Сшибли его сейчас немцы, – пояснил Иванюта.
– Я тоже сшиб! – Рублев сердито покосился на младшего политрука.
– Товарищ генерал, – сконфуженно заговорил Колодяжный, доставая из кармана пистолет, взятый у Глинского, – вы знаете этого майора?.. Мы чуть не приняли его за диверсанта,
– За диверсанта? – Чумаков улыбнулся сквозь боль. – Майор, конечно, нам не подарок. Нести ж его придется… Но при условии, если он действительно знает диверсионное дело.
Все смотрели на генерала с недоумением, а сквозь загар на лице Глинского проступила бледность.
– Вы умеете, товарищ майор, – обратился к нему Федор Ксенофонтович, – ставить фугасы, минные ловушки, сооружать замыкатели?
– Я все умею, товарищ генерал! – Глинский оживился, поняв, о чем идет речь, – фугасы с самыми различными и простыми взрывателями – натяжными, действующими от давления, самовзрывные. Гранаты, любой снаряд, мины – все сгодится! Даже невзорвавшаяся бомба.
– Очень хорошо! – удовлетворенно сказал Чумаков и вновь невесело усмехнулся, видя, как Колодяжный всовывает в кобуру майора его пистолет. – Назначаю вас, майор Птицын, инструктором по подрывному делу.
Затем, пересиливая боль, Чумаков отодрал от раны присохший бинт и, повинуясь жесту врача, лег на расстеленную плащ-палатку. Им постепенно овладевала тревога, а может, и страх – затаенный, упрятанный под внешним спокойствием и замедленностью движений. Ему было не по себе оттого, что этот седоусый доктор с темными, сухо горящими сквозь старомодное пенсне глазами сейчас выдернет осколок и вдруг вместе с осколком навсегда уйдет из его звенящей болью головы сознание – он умрет, не подозревая о своей кончине, и для него так и останется неизвестным, как же сложится война, где и когда немцы наткнутся на стену того характера Красной Армии, который ковался все эти годы.
Как тяжело от холодивших сердце мыслей и как жестко под головой, будто лежит она не на шинельной скатке, а на раскаленном камне!
– Ну что ж, начнем, товарищ генерал, – услышал Федор Ксенофонтович и увидел над собой сверкнувшее зеленью пенсне, отразившее листья орешника, заметил рядом на плащ-палатке флакон с одеколоном, бритву с коричневой рукояткой и черные шоферские плоскогубцы. – Наберитесь сил…
Какое знакомое лицо… Кого доктор напоминает? Эти усы, пенсне, сизоватый в прожилках нос… Зачем-то подошли, остановившись над ним, четыре дюжих солдата. До чего же высокие! И как пахнет болотной гнилью от их сапог…
Смоченный одеколоном тампон огнем обжег ниже уха. От прикосновения пальцев доктор Чумаков ощутил, с какой прочностью засел в скуле осколок… А это еще зачем?.. Один солдат, смущенно пряча глаза, уселся ему на ноги; два других, разведя в стороны его руки, намертво прижали их к земле; четвертый, став у изголовья на колени, могучими шершавыми ладонями стиснул виски.
– Эй, вы, не очень-то! – с жалкой беспомощностью пошутил Федор Ксенофонтович. – Не забывайте, что я генерал!
– Боль, к сожалению, не щадит и генералов, – суховато заметил доктор.
Федор Ксенофонтович вдруг вспомнил: доктор очень похож лицом на Нила Игнатовича Романова. Жив ли еще дорогой профессор?.. Или…
Возле уха обожгло такой болью, что зубы непроизвольно скрежетнули. Почувствовал, как на затылок сбежала, защекотав кожу, теплая струйка.
– Терпите! – услышал Федор Ксенофонтович и понял, что доктор, сделав бритвой разрез, пытается зажать плоскогубцами хвост осколка. В голове от прикосновения железа к железу загрохотало, будто там сталкивались каменные глыбы.
С обреченностью успел подумать, что не побороть телесную боль силой рассудка, как вдруг эта самая боль навалилась на него со всей своей страшной беспощадностью. В голову, будто разламывая ее на части, ворвался огненный рев. Федор Ксенофонтович, вскинувшись всем телом, надрывно застонал, но уже не слышал своего стона и не ощущал самого себя. Свет для него померк, и сам он будто растворился в клекочущей тьме.
…Как же он оказался здесь, перед чеканным фасадом здания военной академии, где провел несколько лет – долгих, трудных и радостных? Федора Ксенофонтовича почти не удивляло, что здание академии, взметнувшись со сказочной величественностью ввысь, теряло свои верхние этажи где-то в белесо-голубом небе, среди редких облаков, похожих на выбеленные солнцем острова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240
Может, поэтому немецкие самолеты непрерывно барражировали над Налибокской пущей и над другими лесными массивами? Вчера вечером два «мессершмитта» засекли движение на опушке, куда вышел отряд, и кинули наугад по нескольку мелких бомб. Пострадало три красноармейца, не уберегся и сам Федор Ксенофонтович. Бомба взорвалась вверху, в кроне сосны, и острая боль обожгла щеку ниже левого уха, полыхнула громом в голове. Чумаков зажал ладонью рану и почувствовал под пальцами горячий, с зазубринами хвост осколка, засевшего в связке челюстных мышц. Кровь почему-то потекла из уха.
Осколок словно впаялся в кость – вытащить его, казалось, невозможно. Ни санитара, ни фельдшера в отряде не было, да и наступала ночь. Генерал забинтовал рану вместе с осколком и, пересиливая страшную боль в голове, будто рождавшуюся в неумолчном звоне, повел отряд дальше.
…На войне люди забывают, что дни имеют свои названия. В это утро никто и не подумал о наступившем воскресенье – втором военном воскресном дне. А Федор Ксенофонтович вспомнил об этом случайно, когда пожилой врач, к счастью, оказавшийся в группе окруженцев, влившейся ночью в отряд, заметил, готовясь к несложной операции:
– Товарищ генерал, ничего обезболивающего у меня нет. Вы можете потерять сознание.
– Как-нибудь воскресну, – невесело пошутил Федор Ксенофонтович и вдруг вспомнил: – Сегодня же воскресенье!
Он сидел на пне, неторопливо разбинтовывал голову и посматривал на разлегшихся вокруг в траве бойцов и командиров. Позади трудная ночь: отшагали километров сорок. Даже семижильный полковник Карпухин спал мертвецким сном, положив под голову свернутую плащ-палатку.
В это время к Чумакову и подвели Глинского, который держал раненую ногу на весу, а руками обхватил шею младшего политрука Иванюты и незнакомого летчика-лейтенанта.
– Вот пополнение, товарищ генерал, – весело доложил Колодяжный, кивнув на Глинского.
– Вы? – удивился Федор Ксенофонтович, узнав майора, которого он встречал на почте по пути в Крашаны.
– Так точно, товарищ генерал! – Глинский заулыбался. – Майор Птицын прибыл волей судьбы в ваше распоряжение.
– А это кто? – Федор Ксенофонтович перевел взгляд на лейтенанта в летной тужурке.
– Лейтенант Рублев! – представился тот, поддерживая Глинского.
– Сшибли его сейчас немцы, – пояснил Иванюта.
– Я тоже сшиб! – Рублев сердито покосился на младшего политрука.
– Товарищ генерал, – сконфуженно заговорил Колодяжный, доставая из кармана пистолет, взятый у Глинского, – вы знаете этого майора?.. Мы чуть не приняли его за диверсанта,
– За диверсанта? – Чумаков улыбнулся сквозь боль. – Майор, конечно, нам не подарок. Нести ж его придется… Но при условии, если он действительно знает диверсионное дело.
Все смотрели на генерала с недоумением, а сквозь загар на лице Глинского проступила бледность.
– Вы умеете, товарищ майор, – обратился к нему Федор Ксенофонтович, – ставить фугасы, минные ловушки, сооружать замыкатели?
– Я все умею, товарищ генерал! – Глинский оживился, поняв, о чем идет речь, – фугасы с самыми различными и простыми взрывателями – натяжными, действующими от давления, самовзрывные. Гранаты, любой снаряд, мины – все сгодится! Даже невзорвавшаяся бомба.
– Очень хорошо! – удовлетворенно сказал Чумаков и вновь невесело усмехнулся, видя, как Колодяжный всовывает в кобуру майора его пистолет. – Назначаю вас, майор Птицын, инструктором по подрывному делу.
Затем, пересиливая боль, Чумаков отодрал от раны присохший бинт и, повинуясь жесту врача, лег на расстеленную плащ-палатку. Им постепенно овладевала тревога, а может, и страх – затаенный, упрятанный под внешним спокойствием и замедленностью движений. Ему было не по себе оттого, что этот седоусый доктор с темными, сухо горящими сквозь старомодное пенсне глазами сейчас выдернет осколок и вдруг вместе с осколком навсегда уйдет из его звенящей болью головы сознание – он умрет, не подозревая о своей кончине, и для него так и останется неизвестным, как же сложится война, где и когда немцы наткнутся на стену того характера Красной Армии, который ковался все эти годы.
Как тяжело от холодивших сердце мыслей и как жестко под головой, будто лежит она не на шинельной скатке, а на раскаленном камне!
– Ну что ж, начнем, товарищ генерал, – услышал Федор Ксенофонтович и увидел над собой сверкнувшее зеленью пенсне, отразившее листья орешника, заметил рядом на плащ-палатке флакон с одеколоном, бритву с коричневой рукояткой и черные шоферские плоскогубцы. – Наберитесь сил…
Какое знакомое лицо… Кого доктор напоминает? Эти усы, пенсне, сизоватый в прожилках нос… Зачем-то подошли, остановившись над ним, четыре дюжих солдата. До чего же высокие! И как пахнет болотной гнилью от их сапог…
Смоченный одеколоном тампон огнем обжег ниже уха. От прикосновения пальцев доктор Чумаков ощутил, с какой прочностью засел в скуле осколок… А это еще зачем?.. Один солдат, смущенно пряча глаза, уселся ему на ноги; два других, разведя в стороны его руки, намертво прижали их к земле; четвертый, став у изголовья на колени, могучими шершавыми ладонями стиснул виски.
– Эй, вы, не очень-то! – с жалкой беспомощностью пошутил Федор Ксенофонтович. – Не забывайте, что я генерал!
– Боль, к сожалению, не щадит и генералов, – суховато заметил доктор.
Федор Ксенофонтович вдруг вспомнил: доктор очень похож лицом на Нила Игнатовича Романова. Жив ли еще дорогой профессор?.. Или…
Возле уха обожгло такой болью, что зубы непроизвольно скрежетнули. Почувствовал, как на затылок сбежала, защекотав кожу, теплая струйка.
– Терпите! – услышал Федор Ксенофонтович и понял, что доктор, сделав бритвой разрез, пытается зажать плоскогубцами хвост осколка. В голове от прикосновения железа к железу загрохотало, будто там сталкивались каменные глыбы.
С обреченностью успел подумать, что не побороть телесную боль силой рассудка, как вдруг эта самая боль навалилась на него со всей своей страшной беспощадностью. В голову, будто разламывая ее на части, ворвался огненный рев. Федор Ксенофонтович, вскинувшись всем телом, надрывно застонал, но уже не слышал своего стона и не ощущал самого себя. Свет для него померк, и сам он будто растворился в клекочущей тьме.
…Как же он оказался здесь, перед чеканным фасадом здания военной академии, где провел несколько лет – долгих, трудных и радостных? Федора Ксенофонтовича почти не удивляло, что здание академии, взметнувшись со сказочной величественностью ввысь, теряло свои верхние этажи где-то в белесо-голубом небе, среди редких облаков, похожих на выбеленные солнцем острова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240