Великий учитель Кобо достиг нирваны в час Тигра, в двадцать первый день третьей луны 2-го года Сева. С тех пор прошло триста лет; стало быть, ему предстояло ожидать еще долго-долго — пройдет пять миллиардов шестьсот семьдесят миллионов лет, прежде чем милосердный Майтрея вновь появится в нашем мире, чтобы трижды прочитать проповедь святого закона под сенью Драконова древа!
10 ПОСТРИЖЕНИЕ КОРЭМОРИ
— Когда же придет мой конец? Поистине как птица в Снежных горах14, что жалобно стонет в предчувствии близкой кончины, так и я ожидаю, что не сегодня-завтра наступит смерть! — в слезах говорил Корэмори.
Почерневший от морского соленого ветра, исхудавший от неизбывной кручины, он неузнаваемо изменился, но и теперь все еще обликом превосходил людей заурядных. В этот вечер он вернулся в келью преподобного Такигути, и всю ночь они провели за беседой о делах нынешних и минувших. Глядя на отшельника, Корэмори понял, что жизнь подвижника открыла тому глубины сокровенных истин вероучения Будды, а неустанные молитвы, возносимые под звон колокола, возвещающего наступление ночи и утра, помогли стать превыше законов жизни и смерти... И захотелось Корэмори тоже освободиться от горькой своей кармы и жить так, как жил праведный Такигути. Когда рассвело, он послал за монахом Тикаку из храма Тодэн-ин, дабы совершить обряд пострижения. Затем, призвав спутников своих Сигэкагэ и Исидо-мару, он сказал им:
— Тоска извела меня, тесно мне стало в миру: вижу, что нет для меня исхода! Но даже если меня не станет, помните — есть немало людей на свете, прежде служивших семейству Тайра и тем не менее процветающих и поныне... Непременно оставайтесь в живых, не помышляя о смерти! Проводите меня в мир иной, будьте свидетелями моей кончины, а потом без промедления возвращайтесь в столицу, обзаведитесь семьями, лелейте ваших жен и детей и молитесь за упокой Корэмори!
Услышав такие речи, Сигэкагэ и Исидо-мару заплакали и долго не в силах были вымолвить слова. Наконец, утерев слезы, Сигэкагэ сказал:
— Неужели я, Сигэкагэ, хуже отца моего Кагэясу? В смутные годы Хэйдзи мой отец воевал в дружине князя Сигэмори, вступил в поединок с Камадой Хёэ, но пал от руки Гэнды-лиходея у Второй дороги, неподалеку от Хорикавы, в столице. В то время мне было всего два года, ничего этого я, конечно, не помню. Когда мне исполнилось семь лет, умерла моя мать. К моему великому горю, не осталось у меня никого из близких. Но покойный князь Сигэмори сказал: «Его отец отдал за меня жизнь!» — и воспитал при себе. Когда же мне стукнуло девять лет, в тот самый вечер, когда праздновали ваше, господин, совершеннолетие, меня тоже впервые причесали по-взрослому и князь Сигэмори милостиво промолвил: «Имя Мори переходит из рода в род в доме Тайра. Теперь я даю его моему сыну, пятому поколению. А имя Сигэ дарую тебе, Мацуо!» — и назвал меня Сигэкагэ. Мое детское имя Мацуо тоже было даровано князем. Ровно через пятьдесят дней после моего рождения отец, по обычаю, взял меня на руки, принес к князю, и тот сказал: «Люди называют мою усадьбу Домом Комацу, поэтому нареку его Мацуо!» Вспоминая теперь об этом, думаю — для меня это счастье, что отец пал в бою такой доблестной смертью! Благодаря его подвигу, все его соратники меня опекали... На пороге смерти князь Сигэмори без сожаления отрешился от мира и все время хранил молчание, но меня, Сигэкагэ, призвал близко к своему ложу и сказал: «Бедный! Ты почитал меня за отца, для меня же ты всегда был живой памятью о твоем покойном родителе! Я хотел повысить тебя в чинах при очередном присвоении званий и дать тебе отцовское имя. Горько мне, что я не смог выполнить это желание! Служи теперь верой и правдой моему сыну!» Так завещал мне князь, но из ваших слов, господин, вижу теперь — вы считаете, что я способен покинуть вас в беде.
Как жжет меня стыд при одной только мысли, что вы принимали меня за столь низкого человека! Видно, я и впрямь не многого стою, коль скоро вы могли так подумать! Вы сказали: «Сейчас многие процветают!» — но ведь благоденствуют только те, кто служит у Минамото! Даже если б мне суждено было купаться в радости и довольстве тысячу лет подряд, разве мыслимо жить после вашей кончины? Да проживи я на свете не тысячу, а десяток тысяч лет, все равно ведь и самой долгой жизни когда-нибудь наступит конец! Нет, вот лучший пример для меня! — И с этими словами он сам отрезал себе волосы и, заливаясь слезами, попросил праведного Тикаку посвятить его в монашеский чин. Увидев это, Исидо-мару тоже отрезал себе пучок волос под самые корни. Этот отрок с восьмилетнего возраста служил князю, и Корэмори любил его не меньше, чем Сигэкагэ. Теперь, когда оба его спутника, опередив своего господина, уже постриглись в монахи, робость еще сильнее охватила душу Корэмори. Но нужно было решиться, и он трижды провозгласил молитву:
В круговращение жизни,
В Трех мирах изначальных
Нерушимы для смертных
Узы любви и долга.
Лишь того, кто отринет
Узы любви и долга,
Ждет в обители Будды
Недеянье — нирвана.
В этом твоя награда
За исполненье долга.
В этом все воздаянье
За любовь и за верность, —
и после этого дал обрить себе голову.
— О если б еще до принятия духовного сана смог бы я в последний раз повидать моих любимых, на них поглядеть, им себя показать! Больше я ни о чем не жалел бы в этом мире! — сказал он, и греховное то было желание!
Корэмори и Сигэкагэ исполнилось в этом году двадцать семь лет, Исидо-мару — всего восемнадцать... Затем Корэмори подозвал слугу Такэсато.
— А ты ступай отсюда в Ясиму! В столицу не возвращайся! — сказал он. — И вот почему: жена моя в конце концов все равно узнает, конечно, о моей смерти, но, услышав эту весть от тебя, сразу поймет, что это правда и, я знаю, тотчас примет постриг... Поэтому ступай отсюда в Ясиму и передай там моим братьям и всем родным: вы сами видели, что жизнь в миру мне постыла. Все, все, казалось мне, сулит лишь новое горе, и потому, не сказав никому ни слова, я постригся в монахи. В западном море утонул мой брат Киёцунэ. В Ити-но-тани пал в бою самый младший из братьев — Моромори. Знаю, велика будет ваша печаль и тревога, когда теперь и меня не станет, — вот единственное, что омрачает мне душу! Но если счастье снова вернется к нашему дому, прошу — передайте сыну моему Рокудаю мой панцирь «Китайский» и меч Вороненок, что переходят от отца к сыну на протяжении девяти поколений в нашем семействе, начиная с сегуна Садамори! — так наказал Корэмори слуге своему Такэсато.
— До последнего вашего мгновенья я буду с вами и лишь потом поеду в Ясиму! — отвечал Такэсато.
— Хорошо! — согласился Корэмори и позволил ему остаться. Преподобного Такигути он также позвал с собой, дабы получить от него предсмертное наставление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201
10 ПОСТРИЖЕНИЕ КОРЭМОРИ
— Когда же придет мой конец? Поистине как птица в Снежных горах14, что жалобно стонет в предчувствии близкой кончины, так и я ожидаю, что не сегодня-завтра наступит смерть! — в слезах говорил Корэмори.
Почерневший от морского соленого ветра, исхудавший от неизбывной кручины, он неузнаваемо изменился, но и теперь все еще обликом превосходил людей заурядных. В этот вечер он вернулся в келью преподобного Такигути, и всю ночь они провели за беседой о делах нынешних и минувших. Глядя на отшельника, Корэмори понял, что жизнь подвижника открыла тому глубины сокровенных истин вероучения Будды, а неустанные молитвы, возносимые под звон колокола, возвещающего наступление ночи и утра, помогли стать превыше законов жизни и смерти... И захотелось Корэмори тоже освободиться от горькой своей кармы и жить так, как жил праведный Такигути. Когда рассвело, он послал за монахом Тикаку из храма Тодэн-ин, дабы совершить обряд пострижения. Затем, призвав спутников своих Сигэкагэ и Исидо-мару, он сказал им:
— Тоска извела меня, тесно мне стало в миру: вижу, что нет для меня исхода! Но даже если меня не станет, помните — есть немало людей на свете, прежде служивших семейству Тайра и тем не менее процветающих и поныне... Непременно оставайтесь в живых, не помышляя о смерти! Проводите меня в мир иной, будьте свидетелями моей кончины, а потом без промедления возвращайтесь в столицу, обзаведитесь семьями, лелейте ваших жен и детей и молитесь за упокой Корэмори!
Услышав такие речи, Сигэкагэ и Исидо-мару заплакали и долго не в силах были вымолвить слова. Наконец, утерев слезы, Сигэкагэ сказал:
— Неужели я, Сигэкагэ, хуже отца моего Кагэясу? В смутные годы Хэйдзи мой отец воевал в дружине князя Сигэмори, вступил в поединок с Камадой Хёэ, но пал от руки Гэнды-лиходея у Второй дороги, неподалеку от Хорикавы, в столице. В то время мне было всего два года, ничего этого я, конечно, не помню. Когда мне исполнилось семь лет, умерла моя мать. К моему великому горю, не осталось у меня никого из близких. Но покойный князь Сигэмори сказал: «Его отец отдал за меня жизнь!» — и воспитал при себе. Когда же мне стукнуло девять лет, в тот самый вечер, когда праздновали ваше, господин, совершеннолетие, меня тоже впервые причесали по-взрослому и князь Сигэмори милостиво промолвил: «Имя Мори переходит из рода в род в доме Тайра. Теперь я даю его моему сыну, пятому поколению. А имя Сигэ дарую тебе, Мацуо!» — и назвал меня Сигэкагэ. Мое детское имя Мацуо тоже было даровано князем. Ровно через пятьдесят дней после моего рождения отец, по обычаю, взял меня на руки, принес к князю, и тот сказал: «Люди называют мою усадьбу Домом Комацу, поэтому нареку его Мацуо!» Вспоминая теперь об этом, думаю — для меня это счастье, что отец пал в бою такой доблестной смертью! Благодаря его подвигу, все его соратники меня опекали... На пороге смерти князь Сигэмори без сожаления отрешился от мира и все время хранил молчание, но меня, Сигэкагэ, призвал близко к своему ложу и сказал: «Бедный! Ты почитал меня за отца, для меня же ты всегда был живой памятью о твоем покойном родителе! Я хотел повысить тебя в чинах при очередном присвоении званий и дать тебе отцовское имя. Горько мне, что я не смог выполнить это желание! Служи теперь верой и правдой моему сыну!» Так завещал мне князь, но из ваших слов, господин, вижу теперь — вы считаете, что я способен покинуть вас в беде.
Как жжет меня стыд при одной только мысли, что вы принимали меня за столь низкого человека! Видно, я и впрямь не многого стою, коль скоро вы могли так подумать! Вы сказали: «Сейчас многие процветают!» — но ведь благоденствуют только те, кто служит у Минамото! Даже если б мне суждено было купаться в радости и довольстве тысячу лет подряд, разве мыслимо жить после вашей кончины? Да проживи я на свете не тысячу, а десяток тысяч лет, все равно ведь и самой долгой жизни когда-нибудь наступит конец! Нет, вот лучший пример для меня! — И с этими словами он сам отрезал себе волосы и, заливаясь слезами, попросил праведного Тикаку посвятить его в монашеский чин. Увидев это, Исидо-мару тоже отрезал себе пучок волос под самые корни. Этот отрок с восьмилетнего возраста служил князю, и Корэмори любил его не меньше, чем Сигэкагэ. Теперь, когда оба его спутника, опередив своего господина, уже постриглись в монахи, робость еще сильнее охватила душу Корэмори. Но нужно было решиться, и он трижды провозгласил молитву:
В круговращение жизни,
В Трех мирах изначальных
Нерушимы для смертных
Узы любви и долга.
Лишь того, кто отринет
Узы любви и долга,
Ждет в обители Будды
Недеянье — нирвана.
В этом твоя награда
За исполненье долга.
В этом все воздаянье
За любовь и за верность, —
и после этого дал обрить себе голову.
— О если б еще до принятия духовного сана смог бы я в последний раз повидать моих любимых, на них поглядеть, им себя показать! Больше я ни о чем не жалел бы в этом мире! — сказал он, и греховное то было желание!
Корэмори и Сигэкагэ исполнилось в этом году двадцать семь лет, Исидо-мару — всего восемнадцать... Затем Корэмори подозвал слугу Такэсато.
— А ты ступай отсюда в Ясиму! В столицу не возвращайся! — сказал он. — И вот почему: жена моя в конце концов все равно узнает, конечно, о моей смерти, но, услышав эту весть от тебя, сразу поймет, что это правда и, я знаю, тотчас примет постриг... Поэтому ступай отсюда в Ясиму и передай там моим братьям и всем родным: вы сами видели, что жизнь в миру мне постыла. Все, все, казалось мне, сулит лишь новое горе, и потому, не сказав никому ни слова, я постригся в монахи. В западном море утонул мой брат Киёцунэ. В Ити-но-тани пал в бою самый младший из братьев — Моромори. Знаю, велика будет ваша печаль и тревога, когда теперь и меня не станет, — вот единственное, что омрачает мне душу! Но если счастье снова вернется к нашему дому, прошу — передайте сыну моему Рокудаю мой панцирь «Китайский» и меч Вороненок, что переходят от отца к сыну на протяжении девяти поколений в нашем семействе, начиная с сегуна Садамори! — так наказал Корэмори слуге своему Такэсато.
— До последнего вашего мгновенья я буду с вами и лишь потом поеду в Ясиму! — отвечал Такэсато.
— Хорошо! — согласился Корэмори и позволил ему остаться. Преподобного Такигути он также позвал с собой, дабы получить от него предсмертное наставление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201