«В последние годы при нашем дворе нет покоя и благодати, сердца людские пребывают в тревоге, подданные в стране лишены радостей мирной жизни; тем не менее, зная вашу нерушимую верность и твердость духа, мы до сих пор во всем на вас полагались. Однако ныне все изменилось; было бы еще полбеды, если бы вы просто-напросто не прилагали усилий к упрочению спокойствия в государстве; но как понять действия, прямо противные этой цели, поступки, чреватые смутой? Больше того, ныне молва твердит, будто вы за что-то прогневались даже на императорский дом! Как понимать сие?»
Преподобный Дзёкэн отправился с этим поручением в усадьбу Тайра на Восьмую Западную дорогу. С самого утра и до позднего вечера ожидал он свидания с Правителем-иноком, но так и не дождался. «Что ж, придется вернуться...» — подумал он, решив, что все равно, очевидно, ждет понапрасну. Передав смысл высочайшего поручения самураю Суэсаде, приближенному Правителя-инока, он распрощался и уже направился было восвояси, как вдруг вышел Правитель-инок и приказал: «Верните святого отца обратно!» Подозвав преподобного Дзёкэна, он сказал:
— Вот что, святой отец, послушайте и рассудите сами, так ли уж я не прав? После кончины князя Сигэмори пребывал я в великом горе, с горечью размышляя о судьбах нашего рода. Судите сами: начиная с годов Хогэн нет конца смутам, сам император лишен покоя, пребывает в тревоге. На протяжении всех этих лет я давал лишь самые общие советы и указания; не кто иной, как князь Сигэмори, неустанно трудился, не щадя сил, дабы то и дело устранять неудовольствие государя. Больше того, он неизменно улаживал все дела, будь то события чрезвычайные или повседневные, выполнял все управление страной. С какой стороны ни возьми, трудно было бы отыскать более доблестного, заслуженного вассала!
Вот почему невольно приходит на память, как скорбел в древности танский император Тайцзун, когда умер его вассал Вэй Чжэн69; он так горевал, что собственноручно написал эпитафию70 и поместил ее на гробнице Вэй Чжэна: «Некогда иньский государь У-дин во сне обрел доблестного вассала71, а ныне я наяву утратил драгоценнейшего помощника!» Вот как велика была его скорбь! Нечто сходное бывало и в нашей стране. Не так давно покойный государь Тоба горько оплакивал безвременную кончину министра Акиёри, отменил все празднества с пением и музыкой, отложил выезд на богомолье в Яхату. Все государи всегда скорбели, теряя верных вассалов. Недаром говорится, что связь государя с вассалом теснее, сердечнее и ближе, чем между отцом и сыном! Для вассала государь дороже отца, а государю вассал милее родного сына! А как поступает государь-инок Го-Сиракава? Еще и сорока девяти дней не прошло после кончины князя, а он уже совершил выезд в Яхату, устроил празднества с музыкой... Ни малейших признаков печали! Хорошо, допустим, он не сострадает моему горю, но разве можно забыть, как верно, как преданно служил ему покойный князь Сигэмори? Опять же, допустим, он забыл верную службу князя, — но как же вовсе не сочувствовать моей скорби? Если же мы оба, и я, и мой сын, неугодны государеву сердцу, значит, честь моя поругана и погибла! Это во-первых.
Теперь второе: край Этидзэн был дарован покойному князю с обещанием, что землю эту не отнимут ни у его внуков, ни у правнуков, и отмены этому указу не будет. Однако не успел князь скончаться, как землю эту тотчас отбирают — за какую же это, позвольте спросить, провинность? Далее: когда освободилось звание тюнагона, прошение о даровании этого сана подал вельможа Мотомити, и я всячески поддерживал его просьбу. Но все напрасно, государь-инок так и не согласился, звание даровали Мороиэ, сыну канцлера Мотофусы, — по какой же это причине? Хорошо, допустим даже, что просьба моя была неразумной, но ведь можно было бы, кажется, хоть раз уважить мое усердие! Тем более что зять мой, Мотомити, — старший сын и наследник знатного рода, занимает высокую должность и уж по одному этому, да и по справедливости, бесспорно заслужил это звание. Тем не менее государь поступил совсем иначе, что мне весьма прискорбно! Это в-третьих.
Дальше: дайнагон Наритика и другие заговорщики собирались в Оленьей долине вовсе не только по своему личному разумению — заговор их возник целиком и полностью с ведома его величества государя. Повторю еще раз — у государя-инока нет и не может быть никаких оснований отвергать наш род Тайра ни ныне, ни присно, вплоть до самых отдаленных потомков... Так нет же, уже теперь, когда я перевалил на седьмой десяток, он, того и гляди, готов извести весь наш род в тот недолгий срок, который отпущен мне еще жить на свете! Как же мне надеяться, что после моей смерти дети и внуки мои смогут по-прежнему служить при дворе? Терять детей в старости — все равно что сохнущему дереву терять ветви... как погляжу окрест, вижу, что в нашем мире, где век мой уже недолог, вовсе не стоит болеть душой, убиваться, трудиться — все совершенно напрасно! Вот я и решил — пусть все идет как угодно, больше я ни до чего не касаюсь! — так говорил °н, то гневаясь, то печалясь, а преподобный Дзёкэн, слушая его речи, то жалел его, то замирал от страха, да так, что пот его прошибал.
Любой человек на его месте не нашелся бы что ответить. Вдобавок он думал: «Ведь я тоже один из самых приближенных люДеи государя... Я и вправду видел, как собирались заговорщики в леньей долине, слышал их речи... Вот сейчас он скажет: „Ты же из их числа!“ — и меня схватят...» — и при этой мысли чувствовал себя так, словно теребил за усы дракона или наступал на хвост тигру. Но преподобный Дзёкэн тоже отличался храбростью и бесстрашием и потому, внешне сохраняя спокойствие, с невозмутимым видом ответил:
— Поистине велики, беспредельны ваши многочисленные заслуги и служба трону! И для обиды вашей в какой-то мере, возможно, есть основания! Но ведь и званий, и жалованья — всего у вас вдоволь, в полном избытке! Значит, государь-инок достаточно признает великие ваши заслуги! Когда же вы говорите, будто государь одобрил заговор, затеянный его царедворцами... Позвольте возразить вам — это клевета, измышление зловредных людишек, стремящихся посеять рознь между вами и государем... Мирянам свойственно совершать одну и ту же ошибку72 — верить тому, что слышат уши, и сомневаться в том, что видят глаза. Придавать значение пустым наветам клеветников и отворачиваться от государя, в то время как двор осыпает вас милостями, о каких не смеют даже мечтать другие, — великий грех и в этой, и в будущей вашей жизни! Взгляните на Небо — синева его беспредельна, трудно уразуметь его волю; так же глубоки и непостижимы помыслы государя! Не пристало вассалу перечить воле монарха — это нарушение долга вассала. Поразмыслите же хорошенько об этом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201
Преподобный Дзёкэн отправился с этим поручением в усадьбу Тайра на Восьмую Западную дорогу. С самого утра и до позднего вечера ожидал он свидания с Правителем-иноком, но так и не дождался. «Что ж, придется вернуться...» — подумал он, решив, что все равно, очевидно, ждет понапрасну. Передав смысл высочайшего поручения самураю Суэсаде, приближенному Правителя-инока, он распрощался и уже направился было восвояси, как вдруг вышел Правитель-инок и приказал: «Верните святого отца обратно!» Подозвав преподобного Дзёкэна, он сказал:
— Вот что, святой отец, послушайте и рассудите сами, так ли уж я не прав? После кончины князя Сигэмори пребывал я в великом горе, с горечью размышляя о судьбах нашего рода. Судите сами: начиная с годов Хогэн нет конца смутам, сам император лишен покоя, пребывает в тревоге. На протяжении всех этих лет я давал лишь самые общие советы и указания; не кто иной, как князь Сигэмори, неустанно трудился, не щадя сил, дабы то и дело устранять неудовольствие государя. Больше того, он неизменно улаживал все дела, будь то события чрезвычайные или повседневные, выполнял все управление страной. С какой стороны ни возьми, трудно было бы отыскать более доблестного, заслуженного вассала!
Вот почему невольно приходит на память, как скорбел в древности танский император Тайцзун, когда умер его вассал Вэй Чжэн69; он так горевал, что собственноручно написал эпитафию70 и поместил ее на гробнице Вэй Чжэна: «Некогда иньский государь У-дин во сне обрел доблестного вассала71, а ныне я наяву утратил драгоценнейшего помощника!» Вот как велика была его скорбь! Нечто сходное бывало и в нашей стране. Не так давно покойный государь Тоба горько оплакивал безвременную кончину министра Акиёри, отменил все празднества с пением и музыкой, отложил выезд на богомолье в Яхату. Все государи всегда скорбели, теряя верных вассалов. Недаром говорится, что связь государя с вассалом теснее, сердечнее и ближе, чем между отцом и сыном! Для вассала государь дороже отца, а государю вассал милее родного сына! А как поступает государь-инок Го-Сиракава? Еще и сорока девяти дней не прошло после кончины князя, а он уже совершил выезд в Яхату, устроил празднества с музыкой... Ни малейших признаков печали! Хорошо, допустим, он не сострадает моему горю, но разве можно забыть, как верно, как преданно служил ему покойный князь Сигэмори? Опять же, допустим, он забыл верную службу князя, — но как же вовсе не сочувствовать моей скорби? Если же мы оба, и я, и мой сын, неугодны государеву сердцу, значит, честь моя поругана и погибла! Это во-первых.
Теперь второе: край Этидзэн был дарован покойному князю с обещанием, что землю эту не отнимут ни у его внуков, ни у правнуков, и отмены этому указу не будет. Однако не успел князь скончаться, как землю эту тотчас отбирают — за какую же это, позвольте спросить, провинность? Далее: когда освободилось звание тюнагона, прошение о даровании этого сана подал вельможа Мотомити, и я всячески поддерживал его просьбу. Но все напрасно, государь-инок так и не согласился, звание даровали Мороиэ, сыну канцлера Мотофусы, — по какой же это причине? Хорошо, допустим даже, что просьба моя была неразумной, но ведь можно было бы, кажется, хоть раз уважить мое усердие! Тем более что зять мой, Мотомити, — старший сын и наследник знатного рода, занимает высокую должность и уж по одному этому, да и по справедливости, бесспорно заслужил это звание. Тем не менее государь поступил совсем иначе, что мне весьма прискорбно! Это в-третьих.
Дальше: дайнагон Наритика и другие заговорщики собирались в Оленьей долине вовсе не только по своему личному разумению — заговор их возник целиком и полностью с ведома его величества государя. Повторю еще раз — у государя-инока нет и не может быть никаких оснований отвергать наш род Тайра ни ныне, ни присно, вплоть до самых отдаленных потомков... Так нет же, уже теперь, когда я перевалил на седьмой десяток, он, того и гляди, готов извести весь наш род в тот недолгий срок, который отпущен мне еще жить на свете! Как же мне надеяться, что после моей смерти дети и внуки мои смогут по-прежнему служить при дворе? Терять детей в старости — все равно что сохнущему дереву терять ветви... как погляжу окрест, вижу, что в нашем мире, где век мой уже недолог, вовсе не стоит болеть душой, убиваться, трудиться — все совершенно напрасно! Вот я и решил — пусть все идет как угодно, больше я ни до чего не касаюсь! — так говорил °н, то гневаясь, то печалясь, а преподобный Дзёкэн, слушая его речи, то жалел его, то замирал от страха, да так, что пот его прошибал.
Любой человек на его месте не нашелся бы что ответить. Вдобавок он думал: «Ведь я тоже один из самых приближенных люДеи государя... Я и вправду видел, как собирались заговорщики в леньей долине, слышал их речи... Вот сейчас он скажет: „Ты же из их числа!“ — и меня схватят...» — и при этой мысли чувствовал себя так, словно теребил за усы дракона или наступал на хвост тигру. Но преподобный Дзёкэн тоже отличался храбростью и бесстрашием и потому, внешне сохраняя спокойствие, с невозмутимым видом ответил:
— Поистине велики, беспредельны ваши многочисленные заслуги и служба трону! И для обиды вашей в какой-то мере, возможно, есть основания! Но ведь и званий, и жалованья — всего у вас вдоволь, в полном избытке! Значит, государь-инок достаточно признает великие ваши заслуги! Когда же вы говорите, будто государь одобрил заговор, затеянный его царедворцами... Позвольте возразить вам — это клевета, измышление зловредных людишек, стремящихся посеять рознь между вами и государем... Мирянам свойственно совершать одну и ту же ошибку72 — верить тому, что слышат уши, и сомневаться в том, что видят глаза. Придавать значение пустым наветам клеветников и отворачиваться от государя, в то время как двор осыпает вас милостями, о каких не смеют даже мечтать другие, — великий грех и в этой, и в будущей вашей жизни! Взгляните на Небо — синева его беспредельна, трудно уразуметь его волю; так же глубоки и непостижимы помыслы государя! Не пристало вассалу перечить воле монарха — это нарушение долга вассала. Поразмыслите же хорошенько об этом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201