Ну, ему передали, что она… и где находится. Сказал, что едет. Там его и возьмут. Все. А у ребят-то на него ничего и не было. Представляешь? Они его знать не знают. Такой подарок… А на тебя, выходит, крыша эфэсбэшная наезжала. Тут мы с тобой верно просчитали. Эх, дали бы мне этого Леву на одну только минуточку, один бы вопросик только задать…
— И что за вопросик тебя интересует, Петя?
— Вокзал. Какой вокзал?
— А ты у меня спроси.
— Ну?
— Ты пленку слушал?
— Да что мне пленка, я разговор их слышал.
— Нет, Петр. — Гурский достал причиндалы, приставил наушник к уху и, найдя нужное место, протянул Волкову. — Слушай.
— Ну и что? — Дослушав, тот опустил наушник.
— Повтори, что ты услышал.
— Ну жара, дождя бы, подвезти до метро…
— Дождя?
— Дождя.
— Это мы с тобой, Петя, так говорим. Потому что родились и выросли в славном городе Санкт-Петербурге, где камни воспитывают культуру речи. У нас даже ханыги у пивной правильно артикулируют и, в соответствии с нормами литературного русского языка, в жару хотят «дождя». А этот? Интеллигент, ебенть…
Петр взял наушник, подмотал, послушал и радостно-растерянно развел руки:
— Дожжя…
— Ну? У них даже дикторы телевидения, пардон, дикторы говорили чисто, а эти, теперешние, обещают непременно «дощь». Или не обещают «дожжя».
— Ну, Москва… Александр, — Волков официально протянул руку. — Уважаю.
— Элементарно… — Гурский отхлебнул из бутылки. — А кстати, забрось-ка меня домой.
— Чего это? — Петр завел машину и вырулил со стоянки.
— А Берзин проявился. Говорит, что, мол, мы в конце концов на Крестовском оказались и весь вечер в волейбол играли на пляже. На песке. Ноги-то у меня болели, помнишь? Ну это я как-то еще… Вот. А потом девок зацепили и стали их, понимаешь, шампанским поить.
— Ну так это ж…
— Так за шампанским-то ездил я. На тачке. Туда и обратно. И, соответственно, надел на себя штаны и все прочее. И вот шампанское-то меня и добило окончательно. Так в одетом виде я на песочке и заснул. Серега меня на себе домой доставил. Непосредственно в саму жилплощадь. С пельменями в совокупности. А сам с девками уехал. Аж с двумя.
— Так…
— …и хочу я поискать.
— Так там же эти дважды все перевернули, я искал, ты искал.
— Не понима-аешь. Ведь искали-то все трезвые. Так? А засунул я ее куда-то пьяный в жопу. А то, что пьяный спрятал, трезвый никогда в жизни не найдет.
— И ты…— Петр показал глазами на бутылку.
— Именно. Необходимо достичь кондиции, адекватной предыдущей ситуации, вот…
— Может, тебе шампанского?
— Нет. Меня от него пучит. Я, Штирлиц, люблю водку. Простую крестьянскую водку. Она греет душу. Кстати, тормозни где-нибудь, для процесса мне необходим запас.
— А еда-то у тебя есть?
— Это отвлекает. Впрочем, должны быть пельмени.
Войдя в свою квартиру вместе с Волковым, Гурский первым делом зашел на кухню, поставил водку на стол, стянул с себя футболку и тоже бросил на стол. Потом открыл холодильник и, заглянув в морозилку, крикнул в комнату:
— Есть пельмени. Аж две пачки.
— Давай помогу прибраться. Время еще есть.
— Ты настоящий друг, Петр.
Вдвоем рассовали по ящикам и ящичкам в шкафу и на вешалке разбросанные вещи и вновь навели в квартире порядок
— А от вторых ребят бардака меньше.
— Так, Саша, у них и времени оказалось меньше.
— Ты не опоздаешь?
— А в Петрозаводске не говорят «дощь»?
— Петя, он не провинциал. И едет он домой. И потом… Ну, есть фонемы, есть морфемы, сонанты, консонанты, есть специфическое московское "а". А «дощь» — это просто как штамп в паспорте. Кто филолог? Ты филолог? Я филолог. Что я тебе объясняю? Я его слушал. Он не приезжий. Он коренной москвич. Езжай на Московский вокзал. И торгуйся, Петр, торгуйся.
— Ладно, если что — немедленно звони на трубу. У меня еще дела кое-какие, потом на вокзал, а потом я к тебе заеду. Никому не открывай, понял? Я тебя очень прошу. Давай… ищи.
Адашев-Гурский запер за Волковым дверь. Снял с себя джинсы и набросил на плечи короткий халат. Потом взял на кухне недопитую поллитровку и непочатую литру, заглянув в холодильник, достал кусок сыру, поставил все это на поднос вместе с низким и широким стаканом тонкого стекла. Еще раз заглянул в холодильник и присовокупил остатки грейпфрутового сока. Затем перенес нагруженный поднос в комнату, поставил на столик, сел в кресло, посмотрел на натюрморт печальным взглядом, тяжело вздохнул и сказал:
— Кушать подано.
Ровно в десять часов вечера, войдя в главный зал Московского вокзала, Волков сразу увидел давешнего знакомца у витрины табачного киоска. Тот рассматривал через толстое стекло дорогие трубки.
Петр не спеша направился к нему.
— Добрый вечер, Валерий Алексеевич.
— Здравствуйте, — удивленно обернулся московский гость на незнакомый голос. — А, простите, с кем имею честь?..
— Волков. Петр Сергеевич.
— Предполагается, что ваше имя должно мне что-то говорить?
— Да это вряд ли. Словом, я к вам некоторым образом от Льва Кирилыча Невельского.
— «Некоторым образом»… Это как? И где он сам, кстати говоря, некоторым образом?
— Я объясню. Не могли бы мы где-нибудь спокойно побеседовать?
— Да, в общем-то, и здесь не так шумно. А о чем, позвольте узнать?
— Да о чем, собственно… О футболке. Лицо гостя непроизвольно передернулось. Он жестко посмотрел Волкову в глаза, очевидно что-то про себя решая. Потом взглянул на часы и, указав рукой на ресторан, коротко сказал:
— Прошу.
В ресторане они сели за дальний столик в глубине зала. Петр заказал себе салат, мясо и минеральную воду, москвич — рюмку коньяку и кофе.
От Волкова не ускользнуло, как, в ожидании заказа, тот, выложив на стол трубку и дорогой табак, якобы невзначай цепким взглядом окинул практически пустой ресторанный зал.
— Один я, Валерий Алексеевич, один.
— Так это не ваши… товарищи сегодня полдня за мной топали?
Петр помотал головой:
— Не мои. Это, скорее всего, товарищи Льва Кирилыча. Бывшие.
— Поясните? — насторожился собеседник.
— Видите ли, вольно или невольно Невельский привлек к себе внимание определенной группы лиц. Самое пристальное. И интерес у этой компании корпоративный, а значит, они своего добьются. От сих до сих. А у меня — чисто личный. Поэтому я сейчас попытаюсь с вами поговорить, но не исключаю, что разговора у нас не получится. Но мне почему-то так не кажется.
— Интересный вы человек, очень интересный… — Собеседник Волкова внимательно в него всматривался. — Знаете, было бы безумно глупо задать сакраментальный вопрос, дескать: «На кого работаете?» Но, поверьте, нет сил сдержаться…
— На себя. В данной конкретной ситуации — исключительно на себя. А как, извините, конечно, за любопытство, вы тех ребяток-то распознали и уйти от них сумели? Они же профессионалы, уж можете мне поверить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
— И что за вопросик тебя интересует, Петя?
— Вокзал. Какой вокзал?
— А ты у меня спроси.
— Ну?
— Ты пленку слушал?
— Да что мне пленка, я разговор их слышал.
— Нет, Петр. — Гурский достал причиндалы, приставил наушник к уху и, найдя нужное место, протянул Волкову. — Слушай.
— Ну и что? — Дослушав, тот опустил наушник.
— Повтори, что ты услышал.
— Ну жара, дождя бы, подвезти до метро…
— Дождя?
— Дождя.
— Это мы с тобой, Петя, так говорим. Потому что родились и выросли в славном городе Санкт-Петербурге, где камни воспитывают культуру речи. У нас даже ханыги у пивной правильно артикулируют и, в соответствии с нормами литературного русского языка, в жару хотят «дождя». А этот? Интеллигент, ебенть…
Петр взял наушник, подмотал, послушал и радостно-растерянно развел руки:
— Дожжя…
— Ну? У них даже дикторы телевидения, пардон, дикторы говорили чисто, а эти, теперешние, обещают непременно «дощь». Или не обещают «дожжя».
— Ну, Москва… Александр, — Волков официально протянул руку. — Уважаю.
— Элементарно… — Гурский отхлебнул из бутылки. — А кстати, забрось-ка меня домой.
— Чего это? — Петр завел машину и вырулил со стоянки.
— А Берзин проявился. Говорит, что, мол, мы в конце концов на Крестовском оказались и весь вечер в волейбол играли на пляже. На песке. Ноги-то у меня болели, помнишь? Ну это я как-то еще… Вот. А потом девок зацепили и стали их, понимаешь, шампанским поить.
— Ну так это ж…
— Так за шампанским-то ездил я. На тачке. Туда и обратно. И, соответственно, надел на себя штаны и все прочее. И вот шампанское-то меня и добило окончательно. Так в одетом виде я на песочке и заснул. Серега меня на себе домой доставил. Непосредственно в саму жилплощадь. С пельменями в совокупности. А сам с девками уехал. Аж с двумя.
— Так…
— …и хочу я поискать.
— Так там же эти дважды все перевернули, я искал, ты искал.
— Не понима-аешь. Ведь искали-то все трезвые. Так? А засунул я ее куда-то пьяный в жопу. А то, что пьяный спрятал, трезвый никогда в жизни не найдет.
— И ты…— Петр показал глазами на бутылку.
— Именно. Необходимо достичь кондиции, адекватной предыдущей ситуации, вот…
— Может, тебе шампанского?
— Нет. Меня от него пучит. Я, Штирлиц, люблю водку. Простую крестьянскую водку. Она греет душу. Кстати, тормозни где-нибудь, для процесса мне необходим запас.
— А еда-то у тебя есть?
— Это отвлекает. Впрочем, должны быть пельмени.
Войдя в свою квартиру вместе с Волковым, Гурский первым делом зашел на кухню, поставил водку на стол, стянул с себя футболку и тоже бросил на стол. Потом открыл холодильник и, заглянув в морозилку, крикнул в комнату:
— Есть пельмени. Аж две пачки.
— Давай помогу прибраться. Время еще есть.
— Ты настоящий друг, Петр.
Вдвоем рассовали по ящикам и ящичкам в шкафу и на вешалке разбросанные вещи и вновь навели в квартире порядок
— А от вторых ребят бардака меньше.
— Так, Саша, у них и времени оказалось меньше.
— Ты не опоздаешь?
— А в Петрозаводске не говорят «дощь»?
— Петя, он не провинциал. И едет он домой. И потом… Ну, есть фонемы, есть морфемы, сонанты, консонанты, есть специфическое московское "а". А «дощь» — это просто как штамп в паспорте. Кто филолог? Ты филолог? Я филолог. Что я тебе объясняю? Я его слушал. Он не приезжий. Он коренной москвич. Езжай на Московский вокзал. И торгуйся, Петр, торгуйся.
— Ладно, если что — немедленно звони на трубу. У меня еще дела кое-какие, потом на вокзал, а потом я к тебе заеду. Никому не открывай, понял? Я тебя очень прошу. Давай… ищи.
Адашев-Гурский запер за Волковым дверь. Снял с себя джинсы и набросил на плечи короткий халат. Потом взял на кухне недопитую поллитровку и непочатую литру, заглянув в холодильник, достал кусок сыру, поставил все это на поднос вместе с низким и широким стаканом тонкого стекла. Еще раз заглянул в холодильник и присовокупил остатки грейпфрутового сока. Затем перенес нагруженный поднос в комнату, поставил на столик, сел в кресло, посмотрел на натюрморт печальным взглядом, тяжело вздохнул и сказал:
— Кушать подано.
Ровно в десять часов вечера, войдя в главный зал Московского вокзала, Волков сразу увидел давешнего знакомца у витрины табачного киоска. Тот рассматривал через толстое стекло дорогие трубки.
Петр не спеша направился к нему.
— Добрый вечер, Валерий Алексеевич.
— Здравствуйте, — удивленно обернулся московский гость на незнакомый голос. — А, простите, с кем имею честь?..
— Волков. Петр Сергеевич.
— Предполагается, что ваше имя должно мне что-то говорить?
— Да это вряд ли. Словом, я к вам некоторым образом от Льва Кирилыча Невельского.
— «Некоторым образом»… Это как? И где он сам, кстати говоря, некоторым образом?
— Я объясню. Не могли бы мы где-нибудь спокойно побеседовать?
— Да, в общем-то, и здесь не так шумно. А о чем, позвольте узнать?
— Да о чем, собственно… О футболке. Лицо гостя непроизвольно передернулось. Он жестко посмотрел Волкову в глаза, очевидно что-то про себя решая. Потом взглянул на часы и, указав рукой на ресторан, коротко сказал:
— Прошу.
В ресторане они сели за дальний столик в глубине зала. Петр заказал себе салат, мясо и минеральную воду, москвич — рюмку коньяку и кофе.
От Волкова не ускользнуло, как, в ожидании заказа, тот, выложив на стол трубку и дорогой табак, якобы невзначай цепким взглядом окинул практически пустой ресторанный зал.
— Один я, Валерий Алексеевич, один.
— Так это не ваши… товарищи сегодня полдня за мной топали?
Петр помотал головой:
— Не мои. Это, скорее всего, товарищи Льва Кирилыча. Бывшие.
— Поясните? — насторожился собеседник.
— Видите ли, вольно или невольно Невельский привлек к себе внимание определенной группы лиц. Самое пристальное. И интерес у этой компании корпоративный, а значит, они своего добьются. От сих до сих. А у меня — чисто личный. Поэтому я сейчас попытаюсь с вами поговорить, но не исключаю, что разговора у нас не получится. Но мне почему-то так не кажется.
— Интересный вы человек, очень интересный… — Собеседник Волкова внимательно в него всматривался. — Знаете, было бы безумно глупо задать сакраментальный вопрос, дескать: «На кого работаете?» Но, поверьте, нет сил сдержаться…
— На себя. В данной конкретной ситуации — исключительно на себя. А как, извините, конечно, за любопытство, вы тех ребяток-то распознали и уйти от них сумели? Они же профессионалы, уж можете мне поверить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21