Потом долго смотрел на себя в зеркало. Попытался дышать носом. Нос был заложен.
— Ничего, Петя. Успеем. Есть время.
Пошел на кухню.
На столе лежали две расплывшиеся от жары пачки пельменей. Взял их и засунул в морозильник. Потом долго смотрел на оставшуюся в литровой бутылке водку. Несколько раз вдохнул и выдохнул. Взял водку, выплеснул в стакан, выдохнул и быстро выпил тремя большими глотками. Запрокинул голову и, глубоко вдохнув, застыл с зажмуренными глазами. Потом шумно выдохнул. Поставил стакан.
Достал из холодильника визин и закапал в глаза.
Пошел в комнату, сел в кресло и закурил сигарету.
— Все успеем.
Такси остановилось возле дома Волкова где-то около часу пополудни. Из него вышел Ада-шев-Гурский с полиэтиленовым пакетом в руке и медленно вошел в парадную.
— Ну наконец-то, — сказал Петр, открывая дверь.
— Извини.
— Ты хоть ел что-нибудь?
Адашев отрицательно мотнул головой.
— Иди на кухню.
— Вот… — Александр подал пакет. Волков вынул футболку, расправил и принюхался:
— А чем воняет?
— Я дичего де чувствую. У бедя дасморк.
— А где была-то?
Гурский неопределенно взмахнул рукой и пошел на кухню.
Волков засунул футболку в пакет и положил на тумбочку.
— Ладно, — Петя открыл холодильник. — Давай я тебя чинить буду.
Он поставил на стол запотевший графинчик, банку с маленькими-маленькими маринованными огурчиками и, отойдя к плите, стал что-то жарить. Спустя короткое время на столе стояли две большие плоские тарелки с жареными купатами, горчица и миска с салатом. Отдельно пучками лежала зелень.
Адашев выпил вторую рюмку, обильно намазал купаты горчицей и стал есть, прихватывая маринованные огурчики и веточки кинзы с укропом, которые он складывал вдвое, а то и вчетверо, макал в солонку и отправлял в рот.
Потом он выпил третью рюмку, слизнул горчицу с ножа, улыбнулся и сказал:
— А салатные листья резать нельзя. Только ломать. И заправка, я тебе потом покажу, там — уксус, масло постное, немножко горчички, сачь, сахар… и вот так все перемешать.
— Ну? Где была-то?
— В морозилке.
— Где?
— Петя, я бардака не переношу. И свинства.
— Поэтому трусы должны лежать в холодильнике.
— Sure. Это же естественно. Что я сделал, когда мы с тобой вчера ко мне пришли? Ты не помнишь, а я тебе скажу — поставил водку на стол и, поскольку было невыносимо жарко, снял футболку и тоже бросил на стол.
Потом мы прибрались, ты ушел, а я в кондицию входить начал. Ну и… постепенно вошел.
Потом, уже позже гораздо, когда ты от меня ушел, а я уже вполне соответствовал, еще добавил и чувствую — все. Но ведь не оставлять же бардак. Прибраться же надо. Со стола убрать и по местам все расставить. Я на поднос все поставил, а сам сплю уже, чисто механически заношу все на кухню, расставляю, расставляю и вдруг ловлю себя на том, что вместе с оставшейся водкой футболку со стола в холодильник сую. А? Тут я все и понял.
В тот-то раз, мне Берзин говорил, я все пельменей хотел и на том настаивал. Он мне и купил пачку в круглосуточном, я сам был уже не в состоянии. С этой пачкой он меня домой и доставил. Понимаешь?
Я вошел на кухню, положил пельмени на стол, снял потную футболку, бросил туда же, потом пошел дверь запирать за Серегой, но не мог же я пельмени на столе оставить… Вот я все туда и запихнул. А поскольку действовал я на автопилоте, утром — ноль информации.
Я еще удивлялся — откуда у меня вторая пачка?
Но она — в глубине, примерзла, вся в инее, отдирать-то ее лень. А футболка — за ней, в самом углу, тоже вся в инее, белым комком. И за пачкой ее и не видно совсем. Так бы она там и лежала. Я очень не люблю холодильник размораживать. До последнего жду. Пару месяцев точно бы пролежала. Если не до Нового года.
— Как же ты ее выколупал? И не порвал.
— Ну… так и выколупал. Только вот на этот раз все наоборот получилось. Ни футболки в морозилке на ночь, ни пельменей. Петь, я вздремну, а? А то ведь это не спанье было, а беспамятство.
— Ложись.
— Я — там, на диванчике, часок буквально.
— Давай.
— А ты говоришь, что поступки пьяного лишены логики, — бормотал Гурский, засыпая. — Есть логика. Только иная. Кто не знает — не поймет.
— И ничего я не говорю.
Адашев проснулся, взглянул на часы и сел на диване.
— Ничего себе! Десять…
— Нормально. Как раз с полчаса назад звонил некто Ольгерт.
— Ольгерт. Просто Пер Гюнт какой-то.
— Так он и говорил с акцентом. С небольшим таким.
— И что говорил, с акцентом?
— Что ждет в Москве.
— Ни фига себе…
— Да нет, — поправился Волков, — в гостинице «Москва».
— А я уж думал… Ну что, поехали?
— А надо тебе со мной ехать?
— Ну, знаешь! Во всех боевиках как раз в тот момент, когда товар против денег, самая стрельба и начинается. Куда ж ты без меня? Пропадешь.
— Ну, поехали, — Петр надел пиджак, взял пакет с футболкой и ключи.
— А парабеллум? — Александр заправлял рубашку в брюки.
— Нет резона. Если ждут нас, так все равно упредят. А не ждут — глупо волыну таскать. Мы же не к шпане едем.
— Слушай, а она у тебя здесь, дома?
— Имею право.
— Дашь пострелять как-нибудь? Очень люблю. Я же и многоборьем ради этого, в частности, занимался.
— Постреляем. Готов? Поехали. Они спустились вниз, вышли из парадной, сели в машину и не спеша поехали в сторону Каменноостровского проспекта. На часах было около одиннадцати вечера, но ощущалось это только по тому, как опустели улицы.
Оставив машину на стоянке у фасада, Волков и Гурский пошли к главному входу. Петр шел спокойно, а Гурский поглядывал по сторонам, будто бы высматривая знакомых.
— Бессмысленно, Саша. Если здесь засада, все равно не успеем ничего. Да и пока кто-нибудь из них не дернется, ты ничего и не заметишь. А дернутся — уже поздно будет. Так что дыши ровнее.
— Дай-ка мне пакет. Ко мне пришла, пусть от меня и уйдет. Хоть так, хоть эдак. Тебе-то чего подставляться.
— Держи.
Они вошли в просторный холл, подошли к лифтам и поднялись на четвертый этаж. Вышли из кабины лифта и, пройдя по пустому коридору полтора десятка шагов, подошли к нужному номеру.
Гурский собрался.
Волков расслабился и постучал в дверь.
— Да! — ответили из-за двери.
Волков открыл дверь номера и вошел первым, Александр — за ним.
В небольшом прохладном номере их встретил молодой мужчина среднего роста, худощавый, но жилистый. Светло-русые волосы его были зачесаны назад. Голубые глаза служили не для того, чтобы что-нибудь выражать, а для того, чтобы смотреть и оценивать расстояние до собеседника, взаимное расположение относительно окон и двери и многое другое, что отметил, в свою очередь, про себя и Петр Волков, сразу распознав и оценив по достоинству в посланце Валерия Алексеевича профессионала. Увидев, что в комнату вошли двое, тот чуть переместился в пространстве и встал так, что яркий еще свет из окна стал бить Волкову в глаза, а за спиной Адашева-Гурского оказалось кресло, развернутое к нему спинкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
— Ничего, Петя. Успеем. Есть время.
Пошел на кухню.
На столе лежали две расплывшиеся от жары пачки пельменей. Взял их и засунул в морозильник. Потом долго смотрел на оставшуюся в литровой бутылке водку. Несколько раз вдохнул и выдохнул. Взял водку, выплеснул в стакан, выдохнул и быстро выпил тремя большими глотками. Запрокинул голову и, глубоко вдохнув, застыл с зажмуренными глазами. Потом шумно выдохнул. Поставил стакан.
Достал из холодильника визин и закапал в глаза.
Пошел в комнату, сел в кресло и закурил сигарету.
— Все успеем.
Такси остановилось возле дома Волкова где-то около часу пополудни. Из него вышел Ада-шев-Гурский с полиэтиленовым пакетом в руке и медленно вошел в парадную.
— Ну наконец-то, — сказал Петр, открывая дверь.
— Извини.
— Ты хоть ел что-нибудь?
Адашев отрицательно мотнул головой.
— Иди на кухню.
— Вот… — Александр подал пакет. Волков вынул футболку, расправил и принюхался:
— А чем воняет?
— Я дичего де чувствую. У бедя дасморк.
— А где была-то?
Гурский неопределенно взмахнул рукой и пошел на кухню.
Волков засунул футболку в пакет и положил на тумбочку.
— Ладно, — Петя открыл холодильник. — Давай я тебя чинить буду.
Он поставил на стол запотевший графинчик, банку с маленькими-маленькими маринованными огурчиками и, отойдя к плите, стал что-то жарить. Спустя короткое время на столе стояли две большие плоские тарелки с жареными купатами, горчица и миска с салатом. Отдельно пучками лежала зелень.
Адашев выпил вторую рюмку, обильно намазал купаты горчицей и стал есть, прихватывая маринованные огурчики и веточки кинзы с укропом, которые он складывал вдвое, а то и вчетверо, макал в солонку и отправлял в рот.
Потом он выпил третью рюмку, слизнул горчицу с ножа, улыбнулся и сказал:
— А салатные листья резать нельзя. Только ломать. И заправка, я тебе потом покажу, там — уксус, масло постное, немножко горчички, сачь, сахар… и вот так все перемешать.
— Ну? Где была-то?
— В морозилке.
— Где?
— Петя, я бардака не переношу. И свинства.
— Поэтому трусы должны лежать в холодильнике.
— Sure. Это же естественно. Что я сделал, когда мы с тобой вчера ко мне пришли? Ты не помнишь, а я тебе скажу — поставил водку на стол и, поскольку было невыносимо жарко, снял футболку и тоже бросил на стол.
Потом мы прибрались, ты ушел, а я в кондицию входить начал. Ну и… постепенно вошел.
Потом, уже позже гораздо, когда ты от меня ушел, а я уже вполне соответствовал, еще добавил и чувствую — все. Но ведь не оставлять же бардак. Прибраться же надо. Со стола убрать и по местам все расставить. Я на поднос все поставил, а сам сплю уже, чисто механически заношу все на кухню, расставляю, расставляю и вдруг ловлю себя на том, что вместе с оставшейся водкой футболку со стола в холодильник сую. А? Тут я все и понял.
В тот-то раз, мне Берзин говорил, я все пельменей хотел и на том настаивал. Он мне и купил пачку в круглосуточном, я сам был уже не в состоянии. С этой пачкой он меня домой и доставил. Понимаешь?
Я вошел на кухню, положил пельмени на стол, снял потную футболку, бросил туда же, потом пошел дверь запирать за Серегой, но не мог же я пельмени на столе оставить… Вот я все туда и запихнул. А поскольку действовал я на автопилоте, утром — ноль информации.
Я еще удивлялся — откуда у меня вторая пачка?
Но она — в глубине, примерзла, вся в инее, отдирать-то ее лень. А футболка — за ней, в самом углу, тоже вся в инее, белым комком. И за пачкой ее и не видно совсем. Так бы она там и лежала. Я очень не люблю холодильник размораживать. До последнего жду. Пару месяцев точно бы пролежала. Если не до Нового года.
— Как же ты ее выколупал? И не порвал.
— Ну… так и выколупал. Только вот на этот раз все наоборот получилось. Ни футболки в морозилке на ночь, ни пельменей. Петь, я вздремну, а? А то ведь это не спанье было, а беспамятство.
— Ложись.
— Я — там, на диванчике, часок буквально.
— Давай.
— А ты говоришь, что поступки пьяного лишены логики, — бормотал Гурский, засыпая. — Есть логика. Только иная. Кто не знает — не поймет.
— И ничего я не говорю.
Адашев проснулся, взглянул на часы и сел на диване.
— Ничего себе! Десять…
— Нормально. Как раз с полчаса назад звонил некто Ольгерт.
— Ольгерт. Просто Пер Гюнт какой-то.
— Так он и говорил с акцентом. С небольшим таким.
— И что говорил, с акцентом?
— Что ждет в Москве.
— Ни фига себе…
— Да нет, — поправился Волков, — в гостинице «Москва».
— А я уж думал… Ну что, поехали?
— А надо тебе со мной ехать?
— Ну, знаешь! Во всех боевиках как раз в тот момент, когда товар против денег, самая стрельба и начинается. Куда ж ты без меня? Пропадешь.
— Ну, поехали, — Петр надел пиджак, взял пакет с футболкой и ключи.
— А парабеллум? — Александр заправлял рубашку в брюки.
— Нет резона. Если ждут нас, так все равно упредят. А не ждут — глупо волыну таскать. Мы же не к шпане едем.
— Слушай, а она у тебя здесь, дома?
— Имею право.
— Дашь пострелять как-нибудь? Очень люблю. Я же и многоборьем ради этого, в частности, занимался.
— Постреляем. Готов? Поехали. Они спустились вниз, вышли из парадной, сели в машину и не спеша поехали в сторону Каменноостровского проспекта. На часах было около одиннадцати вечера, но ощущалось это только по тому, как опустели улицы.
Оставив машину на стоянке у фасада, Волков и Гурский пошли к главному входу. Петр шел спокойно, а Гурский поглядывал по сторонам, будто бы высматривая знакомых.
— Бессмысленно, Саша. Если здесь засада, все равно не успеем ничего. Да и пока кто-нибудь из них не дернется, ты ничего и не заметишь. А дернутся — уже поздно будет. Так что дыши ровнее.
— Дай-ка мне пакет. Ко мне пришла, пусть от меня и уйдет. Хоть так, хоть эдак. Тебе-то чего подставляться.
— Держи.
Они вошли в просторный холл, подошли к лифтам и поднялись на четвертый этаж. Вышли из кабины лифта и, пройдя по пустому коридору полтора десятка шагов, подошли к нужному номеру.
Гурский собрался.
Волков расслабился и постучал в дверь.
— Да! — ответили из-за двери.
Волков открыл дверь номера и вошел первым, Александр — за ним.
В небольшом прохладном номере их встретил молодой мужчина среднего роста, худощавый, но жилистый. Светло-русые волосы его были зачесаны назад. Голубые глаза служили не для того, чтобы что-нибудь выражать, а для того, чтобы смотреть и оценивать расстояние до собеседника, взаимное расположение относительно окон и двери и многое другое, что отметил, в свою очередь, про себя и Петр Волков, сразу распознав и оценив по достоинству в посланце Валерия Алексеевича профессионала. Увидев, что в комнату вошли двое, тот чуть переместился в пространстве и встал так, что яркий еще свет из окна стал бить Волкову в глаза, а за спиной Адашева-Гурского оказалось кресло, развернутое к нему спинкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21