— Господин Волькофф? — глядя на Петра, мужчина стандартно улыбнулся, но руки не подал.
— Петр Сергеевич.
— Менья зовут Ольгерт, — мужчина коротко кивнул, не опуская глаз.
— Вот… — просто сказал Гурский и протянул пакет.
Ольгерт взял пакет, вынул футболку, не поворачиваясь спиной к присутствующим, что можно было расценить и как вежливость тоже, расстелил ее на столе, достал из кармана прозрачный пластиковый пакетик, вытряхнул из него оторванный лоскуток, приложил его к родному месту и, взяв в руки лупу, быстро и внимательно рассмотрел место отрыва.
— О'кей, — удовлетворенно сказал он наконец, достал сотовый телефон и, набрав длинный номер, стал говорить в микрофон по-немецки.
— О'кей, — еще раз произнес он, закончив говорить по телефону, и обратился к Петру:
— Господин Волькофф дольжен знать цифра. Это так?
— Так, — ответил Петр.
— Момент. — Мужчина, умудряясь все время быть лицом к собеседникам, открыл большой чемодан, вынул из него и с металлическим стуком положил на стол небольшого размера, обтянутый натуральной желтой кожей кейс. Потом вынул из кармана портмоне, а из него — два маленьких ключика, висящих на брелоке, и протянул Волкову:
— Битге.
Петр, повернув ребристые колесики замка, набрал четыре цифры, вставил ключик, повернул его и открыл кейс. В нем ровными рядами, как раз под размер, лежали банковские упаковки долларов. Гурский отметил, что купюры — сотенные.
— Все так?
— Все так, — Волков опустил крышку, запер замок, а ключи положил в карман пиджака. — Ауф видерзейн.
— Чюс.
— До свидания, — сказал Гурский. Выходя в коридор, Петр заметил, что дверь номера, расположенного напротив, плотно закрылась.
Они спокойно спустились на лифте, пересекли холл и при выходе из гостиницы стали свидетелями того, как упакованый в черные бронежилеты и вооруженный короткими автоматами доблестный ОМОН, помогая процессу прикладами, оперативно загружал в фургон явно свежепобитых «лиц кавказской национальности».
— А ведь на их месте должны были быть мы, — изрек Гурский.
— На чьем конкретно? — усмехнулся Петр.
Возле джипа Волков отдал кейс Адашеву, они забрались в машину и отъехали от гостиницы. В полном молчании проехали по набережной Невы, потом — мимо Смольного собора, потом опять выехали на набережную, переехали по Троицкому мосту, вблизи Петропавловской крепости, через Неву и покатились по Каменно-островскому проспекту.
— Поехали на острова? — предложил Гурский.
— Туда и едем.
Проехав станцию метро «Петроградская», Волков с визгом шин заложил в запрещенном месте левый поворот, пролетел на Чкаловском проспекте под два красных светофора, затормозил у круглосуточного магазина и вышел из машины. Гурский сидел и безучастно смотрел прямо перед собой. Петр вернулся с двумя большими пакетами, бросил их на заднее сиденье и сел за руль. Машина тронулась с места.
— А я все ждал, честно говоря, — задумчиво сказал Гурский, — когда же нас грохнут? Или арестуют. Или уж кинут, в конце концов.
— Нас, Саша, просто честно купили. Использовали и расплатились. Как с проституткой.
— Ну и как тебе?
— Да так… — Волков пожал одним плечом.
Через Большой Крестовский мост они попали на Крестовский остров, проехали прямо, повернули налево, пересекли трамвайные рельсы и покатили по парку вдоль воды. Потом сквозь какие-то кусты выехали прямо на пляж.
Остановив машину, Петр протянул руку назад, вынул из пакета бутылку водки, с треском отвинтил и вышвырнул пробку, запрокинул голову и, крутанув бутылку, влил в себя больше половины.
— На, — протянул он Адашеву-Гурскому. — Вот оно, настоящее лекарство от всего этого безумия. Истинное.
Гурский сделал несколько глотков и вернул бутылку.
— Пойду дровишек насобираю. Насобирав сухих палок, щепок и каких-то бумажек, Александр, демонстрируя определенные навыки, сложил все это определенным образом и щелкнул зажигалкой. Скоро, шарахаясь от ветерка бледно-желтым, почти прозрачным в свете белой ночи огнем, разгорелся небольшой костерок.
— Что у тебя там? — спросил он, заглядывая на заднее сиденье и открывая пакеты. — Ух ты! Прутиков бы нарезать…
— А сейчас. — Волков вышел из машины, открыл багажник и выташил из него сверток, завернутый в клеенку, в котором оказались четыре стальные рогульки, две перекладинки и пучок тонких шампуров.
— А солька-горчичка?
— А эва? — Петр показал две пластиковые упаковочки.
— И хлебушек черненький?
— Обижаешь…
Вскоре на шампурах у них, шкворча, жарились охотничьи колбаски, а на расстеленной клеенке лежали порезанный крупными ломтями черный хлеб, огурцы и помидоры.
Водку они налили в пластиковые стаканчики.
— Петя, а ведь радости нету.
— Так ведь нет счастья на свете. Но есть покой и воля.
— Разве что…
Петр Волков и Адашев-Гурский вылили, Петр, предварительно разрезав свежий огурчик вдоль на две половинки и посыпав крупной солью, потер их друг о друга и протянул одну Гурскому. Друзья с хрустом закусили.
— Хоть бы спер кто-нибудь эти деньги, на самом-то деле, что ли… Я специально машину не закрыл.
— Ага… Нас вон, вон смотри! Нас и менты-то за сто метров обходят. Сопрут, губы раскатал… Придется тратить. Не выбрасывать же.
Поспели колбаски.
Адашев, стараясь не заляпаться, аккуратно снял их ножом на картонные тарелки. На тарелки же выдавил и горчицу. Разлил по стаканам водку.
Волков хитро прищурился:
— А футболочка-то — ты говоришь, и на пляже ты в ней валялся, и в морозилке она у тебя комком. А как новенькая, а?
— Так я же, Петя, пока к тебе добирался, ее в химчистку сдавал, в срочную. Потому и опоздал. Уж извини.
— А я знаю.
— Откуда?
— Так от нее же химикатами несло, как… А у тебя же насморк после того, как ты с ней, заледеневшей, всю ночь в обнимку проспал, вот ты и не чувствовал.
— А этот, Ольгерт?
— А я ее, пока ты спал, в машине простирнул. «Омо», — Петр поднял палец, — с липосистемой. Очень хороший порошок. Все химикаты вместе с запахом… к Бениной маме!
— Они посмотрели друг на друга, взяли по помидору, чокнулись, выпили и закусили, брызгая соком.
— Слушай, Петь, а может, хоть пирамидон-то у них получится, а?
— Ай!.. — отмахнулся Волков. Они принялись за вареные колбаски, беря их прямо руками, обмакивая в горчицу, и, стараясь уберечься от капающего жирка, подносили ко ртам, держа над крупными ломтями свежего душистого ржаного хлеба, от которых немедленно и откусывали по большому куску.
Наконец, доев очередную колбаску, Адашев-Гурский тщательно вытер бумажной салфеткой руки. Он наполнил пластиковые стаканчики водкой и, подняв один из них как бы для тоста, склонился к Волкову, протянул в его сторону руку полураскрытой ладонью кверху, как на «Сотворении мира», и негромко напел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21