Это будет выглядеть вполне правдоподобно. Господи, о чем она думает? Главное — догнать, а там она уж сообразит, что сказать.
Шагнув обратно на берег, Червячук надела рюкзак и осторожно ступила в бурлящую реку.
«Не спеши. Только не спеши, — подбадривала она себя. — Нужно старательно выбирать опору».
На середине реки вода доходила ей уже до колен. Теперь пенистые бурунчики не напоминали игривых пушистых щенков. Они грубо пихали ее под колени, как сердитые молодые барашки.
Острый склизкий камень перевернулся у нее под ногой, и, издав короткий испуганный вскрик, девушка упала в воду. С довольным насмешливым рокотом река накрыла ее с головой и, бросая из стороны в сторону, стремительно поволокла по камням.
Марина пыталась встать или за что-либо уцепиться, но река, зловеще хохоча, хлестала ее по бокам, животу и спине, в корне пресекая любую попытку.
«Нет, только не это, — молилась Марина. — Я не могу так умереть, я не могу умереть сейчас. Если я продержусь еще немного, на повороте меня выбросит на берег. Главное — не удариться головой, не потерять сознание».
Течение грубо толкнуло ее в бок, и острый обломок базальта врезался Марине в висок. В глазах у нее вспыхнул ослепительный свет, сменившийся непроглядной чернотой.
— Ты… — слабым голосом прошептала Марина и улыбнулась. — Я знала…
— Что, интересно, ты знала? — с легким раздражением поинтересовался высокий загорелый парень с прилипшими ко лбу намокшими прядями жестких черных волос.
— Ничего, — улыбнулась девушка. — Это я так.
— Зачем ты полезла в реку? Разве ты не знаешь, что это опасно?
— Знаю.
Марина снова улыбнулась, понимая, что выглядит, наверное, как последняя идиотка.
— Как ты? Вроде ничего не сломано, только ссадины и ушибы.
Червячук подвигала руками и ногами, потом приподнялась. Тело саднило и ныло, в виске застыла тупая боль, но это не имело значения в сравнении с переполнявшим ее счастьем. Она тонула, а он ее спас. Господи, так бывает только в книгах. Теперь она не сомневалась, что их свела судьба. Они были предназначены друг для друга, и вот они встретились. Когда-нибудь они будут рассказывать об этом своим внукам, а может даже и правнукам.
— Ты в порядке? Сможешь идти?
— Я потеряла туфли. Наверное, водой унесло.
— У меня есть запасные кеды. Конечно, они будут тебе великоваты, но до лагеря доберешься.
«Я не хочу в лагерь. Я хочу к тебе», — хотела крикнуть Марина, но промолчала.
— Откуда ты?
— Из Шхельды.
— Так далеко? И ты пришла сюда одна?
— Одна.
— Тебя не предупреждали, что это опасно? В горы нельзя ходить одной, неужели тебе этого не говорили?
— Но ведь ты тоже один.
— Это другое дело.
— Почему? Потому что я женщина, а ты — мужчина? — В Марине неожиданно взыграло феминистское начало.
Спаситель посмотрел на нее, как на идиотку, и предпочел не вступать в дискуссию.
— Подожди меня здесь. Я сбегаю за запасными кедами, а потом провожу тебя до дороги на Шхельду. Выше по течению есть мост.
— Куда ты сбегаешь?
— У меня здесь неподалеку палатка.
— Ты живешь один?
— Тебе не кажется, что ты задаешь слишком много вопросов?
Марина смотрела, как он легко и красиво бежал вверх по склону и думала о том, что до сих пор не знает, как зовут ее будущего мужа.
— Я обязательно верну тебе кеды, — пообещала Марина.
— Не стоит ради этого тащиться в такую даль. Можешь их выбросить. Все равно они уже старые.
Окутанные начинающимися сумерками, они стояли на широкой грунтовой дороге, ведущей к Шхельде.
— Ты спас мне жизнь. Я просто обязана тебя отблагодарить.
— Ты мне ничем не обязана. Мы не в Японии.
— При чем тут Япония? — удивилась Марина.
— Там существует свой кодекс благодарности. Если японец, проходя по улице, увидит, что прохожий уронил кошелек, он не скажет ему об этом, иначе этот прохожий станет его должником, и над ним будет довлеть долг благодарности, а это значительно хуже, чем потеря кошелька. Если же один японец спасет другому жизнь, то по кодексу чести жизнь спасенного будет принадлежать спасителю, так что не всегда понятно, что лучше — умереть, или до конца дней чувствовать себя рабом своего долга.
«Я согласна навеки быть твоей рабой», — подумала Марина.
— Все равно, я верну тебе кеды.
— Как хочешь, — пожал плечами мужчина, имени которого она до сих пор не знала. — Если не найдешь меня, можешь оставить их на том месте, где я вытащил тебя из реки.
«Я найду тебя, — мысленно пообещала Марина. — Обязательно найду».
В коридоре послышались шаги, затем стук в дверь. Червячук встрепенулась, провела руками по лицу, словно отбрасывая прочь навязчивые воспоминания, и заняла место за столом.
Дверь распахнулась.
— Богдан Антонович Пасюк, собственной персоной, — бодро отрапортовал один из конвоирующих заключенного милиционеров.
Усадив Удмурта на привинченный к полу крепкий металлический стул, милиционер приковал его правую руку наручниками к спинке стула, и конвойные ушли, оставив Марину Александровну наедине с подозреваемым.
Стук захлопнувшейся за ними двери орудийной канонадой отозвался в ушах побледневшей, как смерть, Червячук.
Он почти не изменился за эти пятнадцать лет. Хотя нет, изменился. Он стал еще привлекательнее. Юношеское очарование сменилась зрелой красотой уверенного в себе, полного сил и энергии мужчины. Ни одной сединки в жестких и густых черных волосах. Ни единой морщинки на лбу. Разве что кожа чуть погрубела, чуть сильнее обтягивает высокие скулы и гладко выбритый волевой подбородок.
Человек, которого она любила.
Человек, который обвиняется в убийстве.
Человек, имя которого она узнала только сейчас.
Удмурт смотрел на нее со спокойной насмешкой. О, как хорошо она помнила этот взгляд!
«Он не узнал меня, — подумала Марина. — Не удивительно. Иногда я сама себя не узнаю».
Томительная пауза висела в воздухе, затягиваясь до бесконечности, мучительно, как итальянская удавка на шее приговоренного к казни через медленное многочасовое удушение.
На лице Пасюка появилось выражение легкого недоумения. Баба-мент решила поиграть в молчанку? Пожалуйста. У него достаточно времени. Хотя нет. Что-то здесь не так. Слишком уж она бледна. И смотрит на него таким взглядом, словно он живьем слопал ее любимую бабушку. Откуда такая ненависть? Ненависть? Это не только ненависть…
— Почему? — глухо спросила Червячук.
Богдан недоуменно нахмурил брови. Странная форма вести допрос. Что же все-таки происходит с этой бабой?
— Почему?
Голос Марины сорвался и зазвенел.
Какие знакомые интонации! Когда-то он слышал их. Но когда? И где?
Неужели…
— Маруська? Не может быть! Маруська — это ты?
Узнал! Все-таки узнал! Боже, как изменилось его лицо! Он словно стал на пятнадцать лет моложе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Шагнув обратно на берег, Червячук надела рюкзак и осторожно ступила в бурлящую реку.
«Не спеши. Только не спеши, — подбадривала она себя. — Нужно старательно выбирать опору».
На середине реки вода доходила ей уже до колен. Теперь пенистые бурунчики не напоминали игривых пушистых щенков. Они грубо пихали ее под колени, как сердитые молодые барашки.
Острый склизкий камень перевернулся у нее под ногой, и, издав короткий испуганный вскрик, девушка упала в воду. С довольным насмешливым рокотом река накрыла ее с головой и, бросая из стороны в сторону, стремительно поволокла по камням.
Марина пыталась встать или за что-либо уцепиться, но река, зловеще хохоча, хлестала ее по бокам, животу и спине, в корне пресекая любую попытку.
«Нет, только не это, — молилась Марина. — Я не могу так умереть, я не могу умереть сейчас. Если я продержусь еще немного, на повороте меня выбросит на берег. Главное — не удариться головой, не потерять сознание».
Течение грубо толкнуло ее в бок, и острый обломок базальта врезался Марине в висок. В глазах у нее вспыхнул ослепительный свет, сменившийся непроглядной чернотой.
— Ты… — слабым голосом прошептала Марина и улыбнулась. — Я знала…
— Что, интересно, ты знала? — с легким раздражением поинтересовался высокий загорелый парень с прилипшими ко лбу намокшими прядями жестких черных волос.
— Ничего, — улыбнулась девушка. — Это я так.
— Зачем ты полезла в реку? Разве ты не знаешь, что это опасно?
— Знаю.
Марина снова улыбнулась, понимая, что выглядит, наверное, как последняя идиотка.
— Как ты? Вроде ничего не сломано, только ссадины и ушибы.
Червячук подвигала руками и ногами, потом приподнялась. Тело саднило и ныло, в виске застыла тупая боль, но это не имело значения в сравнении с переполнявшим ее счастьем. Она тонула, а он ее спас. Господи, так бывает только в книгах. Теперь она не сомневалась, что их свела судьба. Они были предназначены друг для друга, и вот они встретились. Когда-нибудь они будут рассказывать об этом своим внукам, а может даже и правнукам.
— Ты в порядке? Сможешь идти?
— Я потеряла туфли. Наверное, водой унесло.
— У меня есть запасные кеды. Конечно, они будут тебе великоваты, но до лагеря доберешься.
«Я не хочу в лагерь. Я хочу к тебе», — хотела крикнуть Марина, но промолчала.
— Откуда ты?
— Из Шхельды.
— Так далеко? И ты пришла сюда одна?
— Одна.
— Тебя не предупреждали, что это опасно? В горы нельзя ходить одной, неужели тебе этого не говорили?
— Но ведь ты тоже один.
— Это другое дело.
— Почему? Потому что я женщина, а ты — мужчина? — В Марине неожиданно взыграло феминистское начало.
Спаситель посмотрел на нее, как на идиотку, и предпочел не вступать в дискуссию.
— Подожди меня здесь. Я сбегаю за запасными кедами, а потом провожу тебя до дороги на Шхельду. Выше по течению есть мост.
— Куда ты сбегаешь?
— У меня здесь неподалеку палатка.
— Ты живешь один?
— Тебе не кажется, что ты задаешь слишком много вопросов?
Марина смотрела, как он легко и красиво бежал вверх по склону и думала о том, что до сих пор не знает, как зовут ее будущего мужа.
— Я обязательно верну тебе кеды, — пообещала Марина.
— Не стоит ради этого тащиться в такую даль. Можешь их выбросить. Все равно они уже старые.
Окутанные начинающимися сумерками, они стояли на широкой грунтовой дороге, ведущей к Шхельде.
— Ты спас мне жизнь. Я просто обязана тебя отблагодарить.
— Ты мне ничем не обязана. Мы не в Японии.
— При чем тут Япония? — удивилась Марина.
— Там существует свой кодекс благодарности. Если японец, проходя по улице, увидит, что прохожий уронил кошелек, он не скажет ему об этом, иначе этот прохожий станет его должником, и над ним будет довлеть долг благодарности, а это значительно хуже, чем потеря кошелька. Если же один японец спасет другому жизнь, то по кодексу чести жизнь спасенного будет принадлежать спасителю, так что не всегда понятно, что лучше — умереть, или до конца дней чувствовать себя рабом своего долга.
«Я согласна навеки быть твоей рабой», — подумала Марина.
— Все равно, я верну тебе кеды.
— Как хочешь, — пожал плечами мужчина, имени которого она до сих пор не знала. — Если не найдешь меня, можешь оставить их на том месте, где я вытащил тебя из реки.
«Я найду тебя, — мысленно пообещала Марина. — Обязательно найду».
В коридоре послышались шаги, затем стук в дверь. Червячук встрепенулась, провела руками по лицу, словно отбрасывая прочь навязчивые воспоминания, и заняла место за столом.
Дверь распахнулась.
— Богдан Антонович Пасюк, собственной персоной, — бодро отрапортовал один из конвоирующих заключенного милиционеров.
Усадив Удмурта на привинченный к полу крепкий металлический стул, милиционер приковал его правую руку наручниками к спинке стула, и конвойные ушли, оставив Марину Александровну наедине с подозреваемым.
Стук захлопнувшейся за ними двери орудийной канонадой отозвался в ушах побледневшей, как смерть, Червячук.
Он почти не изменился за эти пятнадцать лет. Хотя нет, изменился. Он стал еще привлекательнее. Юношеское очарование сменилась зрелой красотой уверенного в себе, полного сил и энергии мужчины. Ни одной сединки в жестких и густых черных волосах. Ни единой морщинки на лбу. Разве что кожа чуть погрубела, чуть сильнее обтягивает высокие скулы и гладко выбритый волевой подбородок.
Человек, которого она любила.
Человек, который обвиняется в убийстве.
Человек, имя которого она узнала только сейчас.
Удмурт смотрел на нее со спокойной насмешкой. О, как хорошо она помнила этот взгляд!
«Он не узнал меня, — подумала Марина. — Не удивительно. Иногда я сама себя не узнаю».
Томительная пауза висела в воздухе, затягиваясь до бесконечности, мучительно, как итальянская удавка на шее приговоренного к казни через медленное многочасовое удушение.
На лице Пасюка появилось выражение легкого недоумения. Баба-мент решила поиграть в молчанку? Пожалуйста. У него достаточно времени. Хотя нет. Что-то здесь не так. Слишком уж она бледна. И смотрит на него таким взглядом, словно он живьем слопал ее любимую бабушку. Откуда такая ненависть? Ненависть? Это не только ненависть…
— Почему? — глухо спросила Червячук.
Богдан недоуменно нахмурил брови. Странная форма вести допрос. Что же все-таки происходит с этой бабой?
— Почему?
Голос Марины сорвался и зазвенел.
Какие знакомые интонации! Когда-то он слышал их. Но когда? И где?
Неужели…
— Маруська? Не может быть! Маруська — это ты?
Узнал! Все-таки узнал! Боже, как изменилось его лицо! Он словно стал на пятнадцать лет моложе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82