Он не вспоминал о своей юношеской любви почти пятнадцать лет, вернее не позволял себе о ней вспоминать. Воспоминания могли заставить его усомниться в правильности принятого когда-то решения. Прошлое все равно нельзя было изменить. Так стоило ли терзать себя сомнениями и сожалениями?
Сейчас логичность и ясность мысли, которыми Богдан так гордился, подводили его. На мгновение ему даже показалось, что время повернуло вспять, что можно было переиграть прошлое, все исправить и вернуть. Он не должен был просить врача скрыть от Марины его визит. Надо было остаться в больнице рядом с ней, дождаться, пока Маруська придет в себя, все объяснить. Хотя бы попытаться. Возможно, она бы поняла, а если бы и не поняла, то хотя бы простила.
Если бы он тогда не поступил, как трус, возможно, сейчас Маруська была бы совсем другой, красивой, уверенной в себе, счастливой женщиной. Она могла выйти замуж за хорошего человека, родить детей, осуществить все свои мечты. В том, что этого не произошло, есть доля и его вины.
Сжимая в потеющей от волнения ладони телефонную трубку, Пасюк, к своему удивлению, чувствовал себя так же, как пятнадцать лет назад, когда, сидя в отделении реанимации у больничной койки, он держал за руку спящую после промывания желудка Марину.
Трубка выдала несколько длинных гудков, а затем с пленки автоответчика зазвучал жесткий и безжизненный голос женщины, которую он когда-то любил.
«Даже хорошо, что это автоответчик», — с трусливым облегчением подумал Богдан.
— Маруська, — произнес он предательски дрогнувшим голосом, и растерянно замолчал, не зная, что сказать.
«Так нельзя, — мысленно одернул себя Пасюк. — Так будет только хуже».
— Маруська, это я. Я понимаю, что не имею права ни о чем тебя просить, но, ради всего святого, ради того, что когда-то было между нами, перестань меня разыскивать. Сегодня я уезжаю из страны и скорее всего больше никогда сюда не вернусь. Поверь, я забочусь о тебе, а не о себе. Я…
В трубке раздались гудки, означающие, что минута, отпущенная для записи сообщения, истекла.
— Проклятье, — выругался Пасюк, в бессильной ярости откидывая голову на обтянутую желтой кожей спинку сиденья. — Это не сработает. Она не послушается и не остановится. Похоже, я все окончательно испортил.
Вечернее застолье в апокалиптическом магазинчике достигло зенита.
Сотрудники ТОО «Лотос» возбужденно обсуждали убийство генерала Красномырдикова, смерть Лады Воронец, лесбиянок, сектанток, сдвинутых по фазе эстрадных звезд и прочие животрепещущие темы. Глеб намеренно не упоминал о том, что рядом с трупами милиция обнаружила кассету, на которой была записана сцена убийства кошки. Также он не стал описывать внешность зарезанной Ладой девушки.
Бычков внимательно наблюдал за Биомицином, но Женька не проявлял ни малейших признаков озабоченности или беспокойства. Судя по всему, он был не в курсе, что его любовница пыталась шантажировать Ладу. Биомицин, как, впрочем, и все остальные, решил, что последнее убийство, совершенное Ладой, было убийством из ревности — лесбы, они ведь все немного вольтанутые.
«Надо проверить, действительно ли зарезанная девушка была Женькиной подружкой», — решил продавец.
— Биомицин, помнишь, ты рассказывал, что у тебя любовница была, блондинка, тоже хотела певицей стать? Ты еще встречаешься с ней? — забросил пробный шар Глеб.
— А как же, — ухмыльнулся Женька. — Позавчера вечером ко мне забегала. Говорила, скоро станет звездой. Вроде, ей предложили сниматься в каком-то фильме вместе с Ладой Воронец. Жаль, теперь все сорвется. Представляете, если бы она через несколько лет прославилась, я мог бы хвастаться, что трахал звезду эстрады. Даже мемуары мог бы написать.
— А она хорошенькая? — спросил Бычков. — Для шоу-бизнеса ведь одного голоса мало, главное — внешность иметь.
— Ну, с этим у нее все в порядке, — гордо сказал Биомицин. — Такая девочка, что просто пальчики оближешь. На Наташу Королеву похожа. Фигуристая — все при ней. Тоже хохлушка, только светловолосая, глаза голубые, в самом соку — ни один мужик мимо спокойно не пройдет. Такой и петь не надо, лишь бы рот умела открывать.
«Не станет она звездой», — подумал Глеб, но вслух ничего не сказал.
Катя с Денисом лежали на траве около озера под склонившейся над водой плакучей ивой, словно сошедшей с изображенного на шелке китайского пейзажа. К вечеру жара спала, и народу было немного. Отдыхающие в основном кучковались на песчаном пляже, расположенном на противоположном берегу.
— Знаешь, это даже странно, — сказал Денис. — Мне безумно нравятся работники магазина.
— Что же в этом странного? — удивилась Катя. — Мне они тоже нравятся. На редкость милые люди.
— Милые? — недоверчиво посмотрел на нее Зыков. — Ты называешь их милыми?
— А чем, интересно, тебя не устраивает такое определение?
— Да ведь добрая половина сотрудников «Лотоса» — это психи, бандиты, воры, бывшие зэки, алкоголики, или деды, даже убийцы есть. Дерутся, жульничают, тащат все, что плохо лежит, покупателей обвешивают. И развлечения у них те еще — Шайбу вешают, фанеру Гляделкину пробивают, крыс жрут. Ты считаешь, что к ним применимо слово «милые»?
— Но ведь они тебе нравятся?
— В этом-то все и дело. Именно это меня и пугает.
— Пугает? Почему?
— Даже не знаю. Все это как-то неправильно. Эти люди словно выворачивают все наизнанку. У них совершенно другие представления о морали, этике, гуманности. Этот магазин дурно влияет на меня. Я проработал в ТОО «Лотос» всего несколько дней, а у меня уже начался необратимый сдвиг в шкале моральных ценностей. Еще немного — и я вообще перестану понимать, что хорошо, а что плохо.
— Так ведь это апокалиптический магазинчик, — усмехнулась Серова. — Он особенный. Не удивительно, что он меняет тебя. Он ломает сложившийся у тебя стереотип восприятия мира.
— Как это? — удивился журналист.
— Очень просто. Что тебе внушали с детства? Преступники плохие, добропорядочные граждане хорошие. Жулики плохие, честные люди хорошие. Алкоголики плохие, трезвенники хорошие. Бандиты плохие, менты хорошие.
— А разве это не так?
— Теоретически оно, может быть, и так, но посмотри, что происходит на практике. В магазинчике ты проработал всего пару дней, а тебе уже кажутся симпатичными бандиты, алкоголики и бывшие зэки. Ты вырос среди преподавателей и научных работников, заложивших в тебя принятые в этой среде представления о морали и аморальности, об этике и гуманности, но ты понятия не имел о том, как живут и какими правилами руководствуются люди из других слоев общества. Скажи, только честно, разве мир научных работников такой уж честный и моральный?
— Лучше не спрашивай! — вздохнул Денис. — Мой отец возглавляет кафедру в институте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Сейчас логичность и ясность мысли, которыми Богдан так гордился, подводили его. На мгновение ему даже показалось, что время повернуло вспять, что можно было переиграть прошлое, все исправить и вернуть. Он не должен был просить врача скрыть от Марины его визит. Надо было остаться в больнице рядом с ней, дождаться, пока Маруська придет в себя, все объяснить. Хотя бы попытаться. Возможно, она бы поняла, а если бы и не поняла, то хотя бы простила.
Если бы он тогда не поступил, как трус, возможно, сейчас Маруська была бы совсем другой, красивой, уверенной в себе, счастливой женщиной. Она могла выйти замуж за хорошего человека, родить детей, осуществить все свои мечты. В том, что этого не произошло, есть доля и его вины.
Сжимая в потеющей от волнения ладони телефонную трубку, Пасюк, к своему удивлению, чувствовал себя так же, как пятнадцать лет назад, когда, сидя в отделении реанимации у больничной койки, он держал за руку спящую после промывания желудка Марину.
Трубка выдала несколько длинных гудков, а затем с пленки автоответчика зазвучал жесткий и безжизненный голос женщины, которую он когда-то любил.
«Даже хорошо, что это автоответчик», — с трусливым облегчением подумал Богдан.
— Маруська, — произнес он предательски дрогнувшим голосом, и растерянно замолчал, не зная, что сказать.
«Так нельзя, — мысленно одернул себя Пасюк. — Так будет только хуже».
— Маруська, это я. Я понимаю, что не имею права ни о чем тебя просить, но, ради всего святого, ради того, что когда-то было между нами, перестань меня разыскивать. Сегодня я уезжаю из страны и скорее всего больше никогда сюда не вернусь. Поверь, я забочусь о тебе, а не о себе. Я…
В трубке раздались гудки, означающие, что минута, отпущенная для записи сообщения, истекла.
— Проклятье, — выругался Пасюк, в бессильной ярости откидывая голову на обтянутую желтой кожей спинку сиденья. — Это не сработает. Она не послушается и не остановится. Похоже, я все окончательно испортил.
Вечернее застолье в апокалиптическом магазинчике достигло зенита.
Сотрудники ТОО «Лотос» возбужденно обсуждали убийство генерала Красномырдикова, смерть Лады Воронец, лесбиянок, сектанток, сдвинутых по фазе эстрадных звезд и прочие животрепещущие темы. Глеб намеренно не упоминал о том, что рядом с трупами милиция обнаружила кассету, на которой была записана сцена убийства кошки. Также он не стал описывать внешность зарезанной Ладой девушки.
Бычков внимательно наблюдал за Биомицином, но Женька не проявлял ни малейших признаков озабоченности или беспокойства. Судя по всему, он был не в курсе, что его любовница пыталась шантажировать Ладу. Биомицин, как, впрочем, и все остальные, решил, что последнее убийство, совершенное Ладой, было убийством из ревности — лесбы, они ведь все немного вольтанутые.
«Надо проверить, действительно ли зарезанная девушка была Женькиной подружкой», — решил продавец.
— Биомицин, помнишь, ты рассказывал, что у тебя любовница была, блондинка, тоже хотела певицей стать? Ты еще встречаешься с ней? — забросил пробный шар Глеб.
— А как же, — ухмыльнулся Женька. — Позавчера вечером ко мне забегала. Говорила, скоро станет звездой. Вроде, ей предложили сниматься в каком-то фильме вместе с Ладой Воронец. Жаль, теперь все сорвется. Представляете, если бы она через несколько лет прославилась, я мог бы хвастаться, что трахал звезду эстрады. Даже мемуары мог бы написать.
— А она хорошенькая? — спросил Бычков. — Для шоу-бизнеса ведь одного голоса мало, главное — внешность иметь.
— Ну, с этим у нее все в порядке, — гордо сказал Биомицин. — Такая девочка, что просто пальчики оближешь. На Наташу Королеву похожа. Фигуристая — все при ней. Тоже хохлушка, только светловолосая, глаза голубые, в самом соку — ни один мужик мимо спокойно не пройдет. Такой и петь не надо, лишь бы рот умела открывать.
«Не станет она звездой», — подумал Глеб, но вслух ничего не сказал.
Катя с Денисом лежали на траве около озера под склонившейся над водой плакучей ивой, словно сошедшей с изображенного на шелке китайского пейзажа. К вечеру жара спала, и народу было немного. Отдыхающие в основном кучковались на песчаном пляже, расположенном на противоположном берегу.
— Знаешь, это даже странно, — сказал Денис. — Мне безумно нравятся работники магазина.
— Что же в этом странного? — удивилась Катя. — Мне они тоже нравятся. На редкость милые люди.
— Милые? — недоверчиво посмотрел на нее Зыков. — Ты называешь их милыми?
— А чем, интересно, тебя не устраивает такое определение?
— Да ведь добрая половина сотрудников «Лотоса» — это психи, бандиты, воры, бывшие зэки, алкоголики, или деды, даже убийцы есть. Дерутся, жульничают, тащат все, что плохо лежит, покупателей обвешивают. И развлечения у них те еще — Шайбу вешают, фанеру Гляделкину пробивают, крыс жрут. Ты считаешь, что к ним применимо слово «милые»?
— Но ведь они тебе нравятся?
— В этом-то все и дело. Именно это меня и пугает.
— Пугает? Почему?
— Даже не знаю. Все это как-то неправильно. Эти люди словно выворачивают все наизнанку. У них совершенно другие представления о морали, этике, гуманности. Этот магазин дурно влияет на меня. Я проработал в ТОО «Лотос» всего несколько дней, а у меня уже начался необратимый сдвиг в шкале моральных ценностей. Еще немного — и я вообще перестану понимать, что хорошо, а что плохо.
— Так ведь это апокалиптический магазинчик, — усмехнулась Серова. — Он особенный. Не удивительно, что он меняет тебя. Он ломает сложившийся у тебя стереотип восприятия мира.
— Как это? — удивился журналист.
— Очень просто. Что тебе внушали с детства? Преступники плохие, добропорядочные граждане хорошие. Жулики плохие, честные люди хорошие. Алкоголики плохие, трезвенники хорошие. Бандиты плохие, менты хорошие.
— А разве это не так?
— Теоретически оно, может быть, и так, но посмотри, что происходит на практике. В магазинчике ты проработал всего пару дней, а тебе уже кажутся симпатичными бандиты, алкоголики и бывшие зэки. Ты вырос среди преподавателей и научных работников, заложивших в тебя принятые в этой среде представления о морали и аморальности, об этике и гуманности, но ты понятия не имел о том, как живут и какими правилами руководствуются люди из других слоев общества. Скажи, только честно, разве мир научных работников такой уж честный и моральный?
— Лучше не спрашивай! — вздохнул Денис. — Мой отец возглавляет кафедру в институте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82