– Ну что, мы не такие уж важные и влиятельные, как оказалось? – Теодор Альтманн посмотрел на меня свысока (фокус нетрудный) и ополоснул пальцы в миске с водой. – Видимо, тебе место рядом со слугами. И чей же ты фаворит? Кухаркин?
Казначейский писарь слева от меня внимательно изучал баранью лопатку у себя на тарелке, прислушиваясь к нашей перепалке; а это была именно перепалка, потому что мой дерзкий соперник сильно меня разозлил.
– Я в Фельсенгрюнде всего три месяца, герр Альтманн. А у вас, чтобы добиться того же положения, ушло тридцать лет.
– Неправда, неправда. Когда-то я сидел выше…
– Подушку, что ли, подкладывали?
– Я имею в виду – ближе к герцогу. Я учил его сына.
– Жаль, что здесь нет музыкантов. – Я повернулся к писарю. – У меня что-то жужжит в ушах, и сладкие звуки музыки могли бы помочь.
– У нас в Фельсенгрюнде нет музыки, – ответил писарь, – кроме, разве что, звона монет.
Несколько человек рассмеялись над шуткой; в меня полетели хрящ и обгрызенная кость. Теодор Альтманн безуспешно пытался высосать мозг из кости. Соперничество со старым дураком вызвало ко мне презрение сидящих рядом, не менее жгучее, чем у знати. Холодно глядя на меня, участники пира бурчали: «гном», «коротышка» – и кривили жирные губы.
И тут наш новый герцог раскрыл свой сюрприз. Я не знаю, слышал ли он эти выкрики – на таком расстоянии, да еще и сквозь гомон застолья. Или какой-то невидимый шпион донес до его стола гадости, творимые его подданными? Но смотрелось все именно так, потому что он вдруг вскочил, словно обиду нанесли ему лично.
– Друзья, благородные господа, дамы, фельсенгрюндцы. Я, ваш новый герцог, стою перед вами в печали.
Никто из придворных не встал и даже не поднял бокал, чтобы поприветствовать герцога, произносящего речь.
– Я всегда оставался верен своему долгу. Как вы, мои благородные друзья, остаетесь верны своему. И я твердо верю, что и менее родовитые люди тоже способны достойно исполнить свой долг. Среди вас есть один человек, сидящий не на своем месте.
Я не видел, чтобы кто-то решился раскрыть рот, и все же пространство наполнилось шепотом.
– Этот человек, – продолжал герцог, – достоин большего. Тем не менее все вы… он скользнул взглядом по пышным бюстам присутствующих дам, -…горячо любимы Альбрехтом Рудольфусом. – Герцог широким жестом указал на несуществующий промежуток между казначеем и оберкамергером, в трех ярдах от его стола. – Встань, Томмазо Грилли, и займи место, принадлежащее тебе по праву.
Под мрачными взглядами собравшихся я перекинул через скамью левую ногу, скакнул, чтобы освободить ее застрявшую сестру, и затем – сохранив на добрую память вид побелевших кулаков Теодора Альтманна, его склоненную голову, взбешенный взгляд – прошел эти двенадцать ярдов, которые показались мне целой милей. Я мысленно благодарил Небеса (впервые в жизни) за свое уродство. Никто из сидевших за моим столом не решился обернуться, чтобы обозвать меня нехорошим словом, а женщины на противоположной стороне зала не могли меня видеть из-за сутулых спин своих мужей. При моем приближении казначей, Вильгельм Штрудер, и Мартин Грюненфельдер, оберкамергер, слегка потеснились, подвинув свои почтенные ляжки. Кланяясь направо и налево, прижимая руку к груди подобно правоверному магометанину, я занял свое место среди фельсенгрюндской знати. Как только моя упрямая правая нога присоединилась к своей двойняшке под столом, Альбрехт Рудольфус своим примером призвал всех присутствующих к аплодисментам. Я украдкой взглянул на пораженных венецианских купцов, которые, без сомнения, были удивлены, услышав мое итальянское имя. Еще какое-то время я улыбался, несмотря на головокружение, пока аплодисменты не стихли и герцог не уселся на место. Вскоре слуги снова загомонили, но мои соседи хранили молчание. Понадобятся годы и годы, сказал я себе, чтобы загладить этот момент. Враждебность, порожденная моим стремительным продвижением, угаснет до фамильярности или в худшем случае до ее близнеца из пословицы – пренебрежения. Передо мной поставили тарелку и кубок. Серебряные.
У меня вошло в привычку посещать нового герцога в приватной приемной, где я потчевал его рассказами о художественных собраниях императора Рудольфа. Интерес герцога к подобного рода историям подхлестывал мое – и без того, скажем прямо, богатое – воображение. Разумеется, я умалчивал обо всех проявлениях несостоятельности Рудольфа: о постоянном недостатке средств, о пренебрежении долгом. Моему покровителю нужен был образец для подражания, однажды был случай, когда ради историй тосканского враля он «завернул» своего казначея, Вильгельма Штрудера (с которым я столкнулся в Риттерштубе – он, как всегда, нес в своих испачканных чернилами руках ворох свитков и груз проблем).
– Давай, – сказал Альбрехт Рудольфус, развалившись на подушках. – Рассказывай дальше.
– Да, милорд, и мне еще есть, что рассказывать! Император мудр и милосерден. У него утонченный вкус, и ради пополнения своей коллекции он готов буквально на все. Я помню, когда он приобрел «Праздник венков из роз» Дюрера, то нанял четырех человек, чтобы они на руках перенесли картину, тщательно упакованную и укрепленную на жердях, через горы и не допустили ни малейшего повреждения полотна. Его величество никому не позволяет осматривать свое собрание – если только этот человек не заслужил его особого отношения. Меня самого несколько раз приглашали полюбоваться этими произведениями искусства – гравюрами, рисунками и картинами. Но помимо рукотворных шедевров там есть еще и чудеса природы.
– Покажи мне, Томмазо.
В герцогской библиотеке нашлась небольшая, но зато отборная коллекция книг, приобретенная давным-давно Альбрехтом IX. В частности, там была «Космография» Себастьяна Мюнстера – ее-то я и притащил своему патрону, и раскрыл перед ним, и принялся нанизывать чудищ, что водились в ее пергаментных морях, на гарпун своего указующего перста. Я описывал наиболее выдающиеся образчики, купленные императором у путешественников. Из одного литературного источника, название которого я затрудняюсь теперь привести, я почерпнул сведения про морского епископа, выловленного балтийским рыбаком: он умолял польского короля отпустить его обратно в его просоленный приход. Рудольф заполучил себе похожее создание, но, увы, по прибытии оно оказалось мертвым. На полях «Космографии» я рисовал императорские мандрагоры, вылепленные землей по человеческому образу и подобию; я подделал загадочную подпись, которая, судя по всему, была отпечатана на гранитной плите рукой самой Природы. Часами я сплетал легенды, пока не стал – по своему собственному утверждению – задушевным приятелем венценосного тезки герцога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125