Каждой рыдающей матери и сурово молчащему отцу элегантно одетый, но чересчур малорослый итальянец обещал достойную службу в замке для их ненаглядных кровиночек. Да уж, Урсуле и Лотте, Марии и маленькой Илзе уготовано было занятие поистине благородное! Чтобы облегчить им переезд, мои дрожащие помощники в крытой повозке кутали девушек в меховые манто и надевали им на пальцы бронзовые кольца.
Альбрехт Рудольфус, который не решился самолично осмотреть девичий урожай, упивался моими описаниями добытых плодов. Дабы избежать скандальных слухов при дворе, он заплатил за размещение девушек на окраине города, в двухстах ярдах от западной стены замка, что позволяло втащить избранную на вечер девицу по желобу для мусора (каков символ для господ моралистов!) и провести ее в спальню к герцогу, не привлекая внимания.
На Своем островке, омываемом волнами слухов и сплетен, четыре девушки, вверенные моему попечению, погрустнели и потолстели. Целыми днями они скучали или скандалили из-за какой-нибудь стеклянной безделушки. Иногда я подумывал, а не послать ли кого-нибудь в Нюрнберг, чтобы разыскать моих прежних прелестниц. (Годы вряд ли были милостивы к Анне и Гретель: пиком их карьеры могла бы стать должность «мадам» в борделе.) Но мне не хватило духу. И дело отнюдь не в уколах совести, к тому времени совести как таковой у меня уже не было. Скорее я опасался печальных известий о судьбе своих бывших пассий. Вместо этого я прочесал улицу Таубенштрассе в районе ферм, единственном месте, где, по информации Клауса, можно было найти практикующих шлюх: жалких созданий со слезящимися глазами и гнилостным дыханием, которые, хоть и не годились для передовой, все же были способны поддерживать боевой дух пехоты хотя бы в тылу, С помощью почти трезвой «мамаши» (она была не старше меня, но постарела до времени и обладала изящной фигурой доярки) я принялся обставлять обиталище моих куртизанок.
Все эти труды отвлекали меня от насущных задач. Мне нужно было найти постоянных работников – отборный отряд мастеров, – чтобы заменить плотников и рабочих, которые рано или поздно отправятся восвояси, недовольные мизерной платой. Для этого я написал доверенным людям из нескольких городов, в том числе и своим надежным друзьям, Шпенглеру и Майринку, надеясь завлечь с их помощью художников, садовников, изготовителей масок – любых искусников и умельцев, чье мастерство может развлечь томного герцога.
В то утро, когда начались первые собеседования, я сидел рядом с Альбрехтом Рудольфусом в завешанной гобеленами полутьме герцогского зеркального коридора. Мой патрон, вспомнив маскировку студенческих лет, снял с себя все регалии и внешние признаки своего положения и велел не сообщать кандидатам, кто он на самом деле. Он не желал, чтобы почтение перед герцогской властью повлияло на их выступления. Он сменил свой скрипучий трон на обычный стул (такой же, как у меня, но без стопки подушек) и сказал, что проводить аудиенцию буду я, а он – только молчать и слушать.
Через несколько часов настроение у нас испортилось; первый день оказался полностью провальным – мы не нашли ни единого подходящего человека. Осталось ждать еще двадцать дней, пока не прибудет следующий, столь же жалкий отряд робких неумех…
Стражник, объявивший его, наградил меня таким многозначительным взглядом, что я тут же сбросил тупое оцепенение. После множества щелкоперов, штукатуров и третьесортных жуликов; после катастрофы с метателем ножей (зубы которого находили на полу и три недели спустя) и бородатой женщины с зажатым между ног членом; после всех горьких разочарований я снова был полон надежды.
– Войдите, – крикнул я.
Человек, вошедший в кабинет, был полностью лишен волос. Его голубые глаза казались голыми без ресниц; брови были отмечены лишь тонким валиком плоти. Чтобы подчеркнуть свой поразительный внешний вид, этот господин – кальвинист, надо думать, – облачился в мрачный черный костюм. Заинтригованный Альбрехт Рудольфус подался вперед. Мне захотелось нарисовать голову этого водяного, блестящую в пляшущем свете факелов, – голову, голую, как у зародыша.
– Синьор, у меня есть помощник, – сказал незнакомец. – Могу ли я?…
– Да, пригласите.
Он улыбнулся и, непрестанно кланяясь, завел в комнату маленького негритенка. Мальчик был одет так же, как и его хозяин. Он толкал тележку, содержимое которой – два шара на каком-то непонятном холмике – было накрыто мешковиной.
– Давай быстрее. Только не зацепи стену. – Незнакомец, улыбаясь, подошел ближе к нам. Его маленький помощник семенил следом с укрытой тележкой. Ее колеса посвистывали и скрипели, как колесики кресла, на котором возили старого герцога.
– Как вас зовут, сударь?
Незнакомец пожевал губы, словно пробуя что-то на вкус; откашлялся, прочищая горло, а потом прикусил заусенец на пальце, чтобы как-то заполнить паузу.
– Адольфо… гм… Адольф Бреннер.
– Вы сомневаетесь, сударь?
– Я? – Гость закрыл рот ладонью, словно пытаясь сдержать отрыжку. – Сомневаюсь, синьор?
– Вы как будто не знаете собственного имени.
– Моего имени? – Посетитель рассмеялся: это было звонкое, переливчатое, почти женское хихиканье, уместное скорее в дамской гостиной, нежели в этой мрачной келье с двумя инквизиторами. – Знает ли собака, что она собака?
– Пожалуйста, без загадок.
– Никаких загадок, синьор. Я хочу сказать, что человек, не знающий своего имени, немногим лучше собаки. – Он покачал головой и продолжил, еле заметно притопнув ногой: – Меня зовут Адольф Бреннер.
Я не смог удержаться от улыбки. Пока что этот несчастный шарлатан держался очень даже неплохо.
– Вы в этом уверены?
– Совершенно уверен, синьор.
Герцог привстал со стула, зачарованный непонятным предметом на тележке у негритенка.
– Так каков ваш род деятельности, герр Бреннер?
– Monstrorum Artifex, синьор. Я делаю чудовищ. Искусственных мужчин, женщин, детей. Собачек. Русалок. Однажды я сделал летающего навозного жука.
– Навозного жука? – охнул Альбрехт Рудольфус.
– Так, развлечения ради. Как у доктора Ди в Англии. Только этот летал без привязанных струн.
– Герр Бреннер, – прервал я его. – Вы выражаетесь чересчур туманно. Скажите прямо, немецким языком, что вы делаете?
– Автоматы, синьор.
Рука моего патрона тяжело легла мне на запястье.
– Томмазо, это ведь именно то, что ты мне обещал, помнишь? Тогда, с кошками, на мой день рождения?
Улыбка Адольфа Бреннера заняла прочное место у него на лице, как только он понял, кто сидит перед ним. Этот великовозрастный ребенок и есть герцог?! Наш посетитель искал подтверждения в моих глазах – и нашел его.
– Ваша светлость, – сказал он, рассыпавшись в поклонах. – На этой тележке приготовлен образчик моего искусства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Альбрехт Рудольфус, который не решился самолично осмотреть девичий урожай, упивался моими описаниями добытых плодов. Дабы избежать скандальных слухов при дворе, он заплатил за размещение девушек на окраине города, в двухстах ярдах от западной стены замка, что позволяло втащить избранную на вечер девицу по желобу для мусора (каков символ для господ моралистов!) и провести ее в спальню к герцогу, не привлекая внимания.
На Своем островке, омываемом волнами слухов и сплетен, четыре девушки, вверенные моему попечению, погрустнели и потолстели. Целыми днями они скучали или скандалили из-за какой-нибудь стеклянной безделушки. Иногда я подумывал, а не послать ли кого-нибудь в Нюрнберг, чтобы разыскать моих прежних прелестниц. (Годы вряд ли были милостивы к Анне и Гретель: пиком их карьеры могла бы стать должность «мадам» в борделе.) Но мне не хватило духу. И дело отнюдь не в уколах совести, к тому времени совести как таковой у меня уже не было. Скорее я опасался печальных известий о судьбе своих бывших пассий. Вместо этого я прочесал улицу Таубенштрассе в районе ферм, единственном месте, где, по информации Клауса, можно было найти практикующих шлюх: жалких созданий со слезящимися глазами и гнилостным дыханием, которые, хоть и не годились для передовой, все же были способны поддерживать боевой дух пехоты хотя бы в тылу, С помощью почти трезвой «мамаши» (она была не старше меня, но постарела до времени и обладала изящной фигурой доярки) я принялся обставлять обиталище моих куртизанок.
Все эти труды отвлекали меня от насущных задач. Мне нужно было найти постоянных работников – отборный отряд мастеров, – чтобы заменить плотников и рабочих, которые рано или поздно отправятся восвояси, недовольные мизерной платой. Для этого я написал доверенным людям из нескольких городов, в том числе и своим надежным друзьям, Шпенглеру и Майринку, надеясь завлечь с их помощью художников, садовников, изготовителей масок – любых искусников и умельцев, чье мастерство может развлечь томного герцога.
В то утро, когда начались первые собеседования, я сидел рядом с Альбрехтом Рудольфусом в завешанной гобеленами полутьме герцогского зеркального коридора. Мой патрон, вспомнив маскировку студенческих лет, снял с себя все регалии и внешние признаки своего положения и велел не сообщать кандидатам, кто он на самом деле. Он не желал, чтобы почтение перед герцогской властью повлияло на их выступления. Он сменил свой скрипучий трон на обычный стул (такой же, как у меня, но без стопки подушек) и сказал, что проводить аудиенцию буду я, а он – только молчать и слушать.
Через несколько часов настроение у нас испортилось; первый день оказался полностью провальным – мы не нашли ни единого подходящего человека. Осталось ждать еще двадцать дней, пока не прибудет следующий, столь же жалкий отряд робких неумех…
Стражник, объявивший его, наградил меня таким многозначительным взглядом, что я тут же сбросил тупое оцепенение. После множества щелкоперов, штукатуров и третьесортных жуликов; после катастрофы с метателем ножей (зубы которого находили на полу и три недели спустя) и бородатой женщины с зажатым между ног членом; после всех горьких разочарований я снова был полон надежды.
– Войдите, – крикнул я.
Человек, вошедший в кабинет, был полностью лишен волос. Его голубые глаза казались голыми без ресниц; брови были отмечены лишь тонким валиком плоти. Чтобы подчеркнуть свой поразительный внешний вид, этот господин – кальвинист, надо думать, – облачился в мрачный черный костюм. Заинтригованный Альбрехт Рудольфус подался вперед. Мне захотелось нарисовать голову этого водяного, блестящую в пляшущем свете факелов, – голову, голую, как у зародыша.
– Синьор, у меня есть помощник, – сказал незнакомец. – Могу ли я?…
– Да, пригласите.
Он улыбнулся и, непрестанно кланяясь, завел в комнату маленького негритенка. Мальчик был одет так же, как и его хозяин. Он толкал тележку, содержимое которой – два шара на каком-то непонятном холмике – было накрыто мешковиной.
– Давай быстрее. Только не зацепи стену. – Незнакомец, улыбаясь, подошел ближе к нам. Его маленький помощник семенил следом с укрытой тележкой. Ее колеса посвистывали и скрипели, как колесики кресла, на котором возили старого герцога.
– Как вас зовут, сударь?
Незнакомец пожевал губы, словно пробуя что-то на вкус; откашлялся, прочищая горло, а потом прикусил заусенец на пальце, чтобы как-то заполнить паузу.
– Адольфо… гм… Адольф Бреннер.
– Вы сомневаетесь, сударь?
– Я? – Гость закрыл рот ладонью, словно пытаясь сдержать отрыжку. – Сомневаюсь, синьор?
– Вы как будто не знаете собственного имени.
– Моего имени? – Посетитель рассмеялся: это было звонкое, переливчатое, почти женское хихиканье, уместное скорее в дамской гостиной, нежели в этой мрачной келье с двумя инквизиторами. – Знает ли собака, что она собака?
– Пожалуйста, без загадок.
– Никаких загадок, синьор. Я хочу сказать, что человек, не знающий своего имени, немногим лучше собаки. – Он покачал головой и продолжил, еле заметно притопнув ногой: – Меня зовут Адольф Бреннер.
Я не смог удержаться от улыбки. Пока что этот несчастный шарлатан держался очень даже неплохо.
– Вы в этом уверены?
– Совершенно уверен, синьор.
Герцог привстал со стула, зачарованный непонятным предметом на тележке у негритенка.
– Так каков ваш род деятельности, герр Бреннер?
– Monstrorum Artifex, синьор. Я делаю чудовищ. Искусственных мужчин, женщин, детей. Собачек. Русалок. Однажды я сделал летающего навозного жука.
– Навозного жука? – охнул Альбрехт Рудольфус.
– Так, развлечения ради. Как у доктора Ди в Англии. Только этот летал без привязанных струн.
– Герр Бреннер, – прервал я его. – Вы выражаетесь чересчур туманно. Скажите прямо, немецким языком, что вы делаете?
– Автоматы, синьор.
Рука моего патрона тяжело легла мне на запястье.
– Томмазо, это ведь именно то, что ты мне обещал, помнишь? Тогда, с кошками, на мой день рождения?
Улыбка Адольфа Бреннера заняла прочное место у него на лице, как только он понял, кто сидит перед ним. Этот великовозрастный ребенок и есть герцог?! Наш посетитель искал подтверждения в моих глазах – и нашел его.
– Ваша светлость, – сказал он, рассыпавшись в поклонах. – На этой тележке приготовлен образчик моего искусства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125