- Да-а?.. Я слушаю... Я вас слушаю... Коксовая станция, да-а... Кто говорит? Кто-кто? Да-у-тов?
И она отняла вдруг стремительно трубку от уха и поглядела на Леню совершенно испуганными глазами.
- Даутов - это директор металлургического завода, - сказал, подойдя, Леня. - Чего ты испугалась?
Он тут же взял трубку сам и сказал Даутову:
- Говорит инженер Слесарев. В чем дело?.. Ага... Да... Да, это приписывается плохому качеству кокса... А? Объяснить? Объяснить это явление трудно... Хорошо, приехать... Но что же я могу сделать?.. Посмотреть кокс?.. Наш кокс я отлично знаю... По внешнему виду кокс неплохой. Пришлите сюда образцы кокса, мы тут его рассмотрим...
- Мы сами поедем туда, - вдруг громко сказала Таня и поглядела на обернувшегося Леню так умоляюще-требовательно и так непобедимо-ярко, что Леня добавил:
- Впрочем, мы можем и сами приехать... Бригадой из двух человек...
- Сейчас, - требовательно подсказала Таня.
- Сейчас же и приедем, - добавил Леня и после нескольких слов еще повесил трубку.
- Что случилось? - удивленно спросил он Таню. - Там горят фурмы доменных печей, что мы там можем сделать?
- Там - Даутов, - с большой выразительностью сказала Таня. - Даутов! Понимаете, Леонид Михайлыч? (Она продолжала называть его, как и прежде, "вы, Леонид Михайлыч".)
- Нет, ничего не понимаю.
- Даутов, да... А я только что получила письмо от мамы... из Крыма письмо... поискать здесь Даутова или вообще справиться о нем где-нибудь... Тут есть музей революции, и я уж хотела идти туда справляться, нет ли его в списке убитых: он был красным командиром... А он оказался совсем не убит, а директор завода, и тут же, где я. Тогда сюда, может быть, отважится приехать мама.
- Ну, хорошо, Даутов, директор завода, твоя мама - какая, в общем, тут связь событий?
- Просто это ее старый знакомый, по Крыму - моей мамы... И мой тоже, если вы хотите, только я тогда была еще ребенком и плохо помню... Я все-таки помню, как мы с ним играли в поезд... нет, я кое-что помню. Я так рада буду его увидеть!.. Я сейчас же напишу открытку маме, что Даутов здесь.
Леня видел, что для нее это было желанное открытие, давно лелеянное в мечтах, - до того она, и без того легкая, стала совершенно невесомой, до того она, раньше только изредка и на миг зажигавшая свои Сириусы, стала теперь ослепляюще лучистой.
- Послушай, Таня, да ты теперь какое-то "Первое мая" в подвале, а совсем не лаборантка, - изумленно глядя на нее, говорил Леня. - Ну идем, идем. Выключим пока ток. Посмотрю и я на твоего Даутова, а то я его никогда не видал: он у нас на заводе недавно. А если плавятся фурмы, то это авария серьезная. И что он хватается за такую соломинку, как наш подвал в его теперешнем виде, это показывает только, что очень он растерян.
- Как? Серьезная авария? - сразу померкла Таня.
- Ну еще бы! Фурмы - медные. В доменной печи их много. Фурма сгорела, надо сейчас же вставить новую, а это значит остановить дело минут на десять - пятнадцать, смотря по опытности рабочих, а потом ведь раз кокс виноват, так он и будет виноват в дальнейшем: кокс будет доставляться исправно, вид у кокса будет вполне надежный, а фурмы будут гореть...
- Почему?
- Потому, что не какая-то несчастная коксостанция у нас нужна тут, а настоящий, серьезно поставленный исследовательский институт... А то вот Голубинский уехал в Германию, Шамов от подвала отстал, Близнюк с Зелендубом тоже весьма отвиливают, как я вижу, - потому что я их что-то давно уже не видал... Что же это за станция? А Лапин еще упорствовал. Теперь только и надежды, что на филиал...
Когда они ехали на завод в вагоне трамвая, Леня говорил:
- Я твое состояние понимаю отчасти. Один художник, товарищ моего отца по Академии, будем звать его "Дядя Черный", как я его назвал, когда был по третьему году, - заезжал к отцу... Давно это было, очень давно... Потом из тогдашнего Петербурга он прислал мне лодку с парусами, типа кеча с рейковой бизанью... Благодаря этой лодке, может быть, с детства я пристрастился к лодкам и к гребному спорту... "Дядя Черный" этот был жанрист и портретист... И вот, когда я поехал в Ленинград, отец мне дал тоже поручение разыскать его во что бы то ни стало... Конечно, столько событий с того времени, как он у нас был, прошло, так всех поразвеяло в разные стороны, что я думал, где же мне его найти. Оказалось, что он еще в восемнадцатом году выехал за границу, там и живет.
- Он был известный художник? - с любопытством спросила Таня.
- Да, по-видимому... Ведь вот же в Ленинграде художники мне о нем сказали... Значит, среди художников-то он был во всяком случае известен.
- А Даутова не могут снять с директорства за эту аварию? - заметно встревоженно спросила Таня.
- Чем же он лично виноват в этой аварии? Виновато качество кокса, а не он.
Наконец, показался металлургический завод, и Леня видел, как заволновалась Таня, прилипшая своими яркими глазами к раскрытому окну вагона: даже побледнела она от волнения, и губы ее стали сухие.
- Я сказала маме, что найду Даутова, и вот я его нашла, - с большой торжественностью в голосе говорила Таня, когда они подходили к будочке за пропусками на завод.
И Леня отозвался на это тоном человека с огромным житейским опытом:
- Бывают такие счастливые случайности в жизни. - И добавил: - Теперь уж и мне самому любопытно посмотреть, что это за Даутов такой, с каким ты в поезда когда-то играла.
Управдел, болезненного вида человек с острыми скулами и желтыми белками, - в одной руке перо, в другой папироса, - мутно посмотрел на вошедших, спросил, по какому вопросу хотят видеть директора, сказал:
- Да, мы вам звонили туда, на коксостанцию... А директор сейчас занят, присядьте.
И снова начал весьма деятельно затягиваться папиросой и что-то быстро писать на бумажках. Куча коротеньких бумажек лежала перед ним на столе, и он сбрасывал их к себе одну за другой, ловко действуя только безымянным пальцем левой руки. То и дело приходили к нему за указанием, за разъяснением, за резолюцией - это был страшно занятый человек.
Но Таня взглядывала на него только мельком: все ее внимание было здесь, на этой высокой коричневой двери, на которой белела фаянсовая дощечка с крупными буквами: "Директор". Очень строгая была эта дверь и строгая дощечка. И Таня все восстанавливала в памяти старую фотографическую карточку Даутова, представляя до осязательности ясно, как он сидит вот сейчас в своем кабинете за строгим столом, строгий и важный, каким только и может быть директор такого большого завода.
Ей казалось даже, что ни одного слова сейчас не нужно говорить ему о себе, о матери и о Крыме, - только приглядеться к нему как следует, чтобы описать его матери в длинном письме, а потом... лучше всего и ему послать письмо на квартиру, чтобы узнать, когда можно будет к нему зайти.
Вот вышли из кабинета двое с бумагами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73