Шедевр!
— И… как он действует? Какова продолжительность записывания?
Ирландец почесал затылок.
— Скажем… несколько минут.
— Сколько? — вскричал ошеломленный Рикардо.
— Минут пять. Может, шесть.
— Пять минут! По всей видимости, сеньор, мне кажется, вы совсем не поняли, что мне нужно.
— Почему же, звукоулавливатель… А в чем дело? — Он показал на небольшой рупор, выходящий из угла устройства. — Что вы беспокоитесь? Вы приближаете рот в десяти сантиметрах от входного отверстия. Не дальше. Подойдите поближе. Я объясню вам принцип действия.
Вакаресса раздраженно замотал головой:
— Нет. Не стоит.
— Успокойтесь, это очень просто. Достаточно…
— Я сказал: нет. Бесполезно. Я не это искал.
— Теперь я вас не понимаю. Вам был нужен звукоулавливатель?
— Оставим это. Примите мои извинения за то, что оторвал вас от дела. Adios, сеньор.
Тот попытался удержать его за руку:
— Может, вас не устраивает цена…
— Нет.
Рикардо произнес это таким непоколебимым тоном, что ирландец быстро попятился.
— Ну что ж, — проблеял он. — Я вам не навязываю…
15
Необычно прозрачное небо отражалось в это утро на поверхности воды. Солнце запуталось в кустарниках, будоражащие запахи земли переполняли воздух. Весна окончательно обосновалась в парках Палермо.
Рикардо пригласил Флору посидеть прямо на траве лужайки.
— Я предпочитаю стоять. Если слова твои мне не понравятся, я всегда могу убежать.
Он никогда и не предполагал, что за столь короткий срок черты молодой женщины могли измениться до такой степени. Ее осунувшееся лицо выдавало внутреннее напряжение, о котором он ни разу не подозревал. Прошло-то всего полчаса с тех пор, как он предложил поговорить с ней в открытую. «В открытую? — с раздраженной улыбкой повторила она. — Когда кто-то из молодой пары начинает с таких слов, не жди ничего хорошего». Он предпочел увести ее сюда, в парк, наивно полагая, что на свежем воздухе неприятности менее заметны. Достаточно было взглянуть на ее опустившееся лицо, чтобы понять его заблуждение.
Он глубоко вздохнул. Хватит с него недомолвок.
«Вы пришлись мне по душе, а Флору я люблю больше всех на свете. Она мой ребенок. Моя дочка».
Слова, произнесенные двумя днями раньше Марсело де Мендосой, озадачили его и воздвигли между ним и Флорой непреодолимое препятствие.
— Ну, — нетерпеливо спросила она, скрестив на груди руки, — это так трудно?
Он решился:
— Я не могу жениться на тебе, Флора. Не надо… Лицо ее застыло.
— Ты сказал: «Не надо…» — спокойно повторила она. — Могу я знать смысл этого утверждения?
— Мы совершили бы огромную ошибку, в которой впоследствии раскаялись бы.
— Мы? Стало быть, ты влез в мою шкуру, в мои мысли? — Она окинула его печальным взглядом. — Нет, Рикардо. С моей стороны ошибки не будет, не будет и раскаяния. Ты все забыл? Я ведь люблю тебя. Знаю, ты считаешь эти слова пошлыми, но все-таки я люблю тебя. Я это знаю, потому что для меня радость сливаться с тобой, чувствовать, как ты входишь в меня, испытывать дикое желание зачать от тебя ребенка. Я почувствовала это желание, когда ты впервые соединился со мной. Возможно, это чересчур. Но это так. И еще — не посвящай меня в свое душевное состояние. Я не хочу ничего знать о нем, и никогда не хотела.
— Дело не в моем душевном состоянии. Просто я осознал некоторые истины, скрытые до сегодняшнего дня. Речь не идет только о нас двоих. Переменились мои взгляды на жизнь, видение мира. Я утратил свои ценности. Достоинства, приоритеты, желания, амбиции — все, чем я руководствовался, все это разлетелось вдребезги. Остался 9 ни на что не годный корпус от компаса. Я не испытываю никаких угрызений совести. Сожаление — может быть. И главное — я не могу продолжать обманывать.
— Ты никогда не говорил мне о любви. Следовательно, можешь не терзаться тем, что обманывал меня.
Однако именно ты захотел сделать меня своей женой, это было твое желание. Ты что, тогда обманывал?
— Нет. Временами я был искренен, только временами. Признаю, мои объяснения довольно путаные, и все же прошу меня понять. Дорогу мне проложили с самого рождения и воспитали так, чтобы я не терял ее из виду. Красивая дорога, конечно, вымощенная комфортом и беззаботностью, с бордюрами уверенности. Не моей уверенности, а той, что мне внушали. По сути, я слишком долго ходил в чужой одежде. Хотя она и была отлично сшита, мне уже тесно в ней.
Он помолчал, прежде чем продолжить:
— Я привязался к тебе, хотел, чтобы ты стала моей женой, хотел создать семью, иметь детей и все прочее. Однако этого недостаточно. Мне нужны объятия. Знаешь ли ты, почему я никогда не мог произнести слова «я тебя люблю»? Потому что мне и в самом деле непонятен их смысл. Потому что я всегда был уверен: произнесенные слова ослабляют чувства. Боясь недоразумений, я предпочитал молчать. Мне сказали однажды: «Когда любишь, рушится привычный мир, границы стираются». Сказал это не кто иной, как твой отец. Свои границы я приблизил к тебе, Флора, но не перешел их. И никогда не перейду.
Молодая женщина, обмякнув, села на траву. Выражение ее лица не изменилось, только глаза выдавали чувства. Глаза испуганного воробья.
— Я довольствовалась бы и тем, что ты мне дашь… — Помолчав, она устало спросила: — Да и чего жаловаться? Разве не я сама виновата? Надо было помалкивать. Скрывать беспокойство. Если бы я не рассказала о твоих кошмарах доктору Толедано, сегодня было бы все по-другому. Я запустила адскую машину, не подозревая, что паду ее жертвой. Как все это было необдуманно! — Тут же она призналась: — Надо же, я ревновала…
— Ревновала?
— Да. Знаю, это ребячество.
— Ревновала? Но к кому?
— Да к сеньоре Майзани.
Он с нежностью посмотрел на нее:
— Ты обезумела, любовь моя… Ты с ума сошла. Она передернула плечами:
— Возможно. Но разве я не влюблена? — Она с искренней опаской спросила: — Что с тобой будет?
— Не знаю. Еще не знаю.
— Будь осторожен. Я чувствую, ты попал под власть неизвестной силы. Куда она хочет тебя увлечь, к какой цели?
— Я убежден, что должен идти до конца. Однажды Горацио, гаучо с плантации, упрекнул меня: «Сразу видно, что вы еще ребенок. Вы думаете, что по жизни продвигаются как по дороге и что в какой-то момент надо остановиться и смириться, а не продолжать путь». Мне уже сорок лет. А я никогда не двигался.
Флора заметила с печальной улыбкой:
— Ненавижу психоанализ. Ненавижу сны. Ненавижу случайности. — Она сжала пальцами руку Рикардо и повторила: — Что с тобой будет?
— Мое будущее зависит от меня самого. Подумай лучше о своем. Ты держишь весь мир в своей ладошке. Я был бы в отчаянии, если бы из-за меня ты уронила его.
Мимолетная улыбка скользнула по ее губам.
— Ты что, забыл, что я прежде всего женщина? Мне двадцать семь лет, но инстинктивно я знаю много такого, что недоступно зрелым мужчинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
— И… как он действует? Какова продолжительность записывания?
Ирландец почесал затылок.
— Скажем… несколько минут.
— Сколько? — вскричал ошеломленный Рикардо.
— Минут пять. Может, шесть.
— Пять минут! По всей видимости, сеньор, мне кажется, вы совсем не поняли, что мне нужно.
— Почему же, звукоулавливатель… А в чем дело? — Он показал на небольшой рупор, выходящий из угла устройства. — Что вы беспокоитесь? Вы приближаете рот в десяти сантиметрах от входного отверстия. Не дальше. Подойдите поближе. Я объясню вам принцип действия.
Вакаресса раздраженно замотал головой:
— Нет. Не стоит.
— Успокойтесь, это очень просто. Достаточно…
— Я сказал: нет. Бесполезно. Я не это искал.
— Теперь я вас не понимаю. Вам был нужен звукоулавливатель?
— Оставим это. Примите мои извинения за то, что оторвал вас от дела. Adios, сеньор.
Тот попытался удержать его за руку:
— Может, вас не устраивает цена…
— Нет.
Рикардо произнес это таким непоколебимым тоном, что ирландец быстро попятился.
— Ну что ж, — проблеял он. — Я вам не навязываю…
15
Необычно прозрачное небо отражалось в это утро на поверхности воды. Солнце запуталось в кустарниках, будоражащие запахи земли переполняли воздух. Весна окончательно обосновалась в парках Палермо.
Рикардо пригласил Флору посидеть прямо на траве лужайки.
— Я предпочитаю стоять. Если слова твои мне не понравятся, я всегда могу убежать.
Он никогда и не предполагал, что за столь короткий срок черты молодой женщины могли измениться до такой степени. Ее осунувшееся лицо выдавало внутреннее напряжение, о котором он ни разу не подозревал. Прошло-то всего полчаса с тех пор, как он предложил поговорить с ней в открытую. «В открытую? — с раздраженной улыбкой повторила она. — Когда кто-то из молодой пары начинает с таких слов, не жди ничего хорошего». Он предпочел увести ее сюда, в парк, наивно полагая, что на свежем воздухе неприятности менее заметны. Достаточно было взглянуть на ее опустившееся лицо, чтобы понять его заблуждение.
Он глубоко вздохнул. Хватит с него недомолвок.
«Вы пришлись мне по душе, а Флору я люблю больше всех на свете. Она мой ребенок. Моя дочка».
Слова, произнесенные двумя днями раньше Марсело де Мендосой, озадачили его и воздвигли между ним и Флорой непреодолимое препятствие.
— Ну, — нетерпеливо спросила она, скрестив на груди руки, — это так трудно?
Он решился:
— Я не могу жениться на тебе, Флора. Не надо… Лицо ее застыло.
— Ты сказал: «Не надо…» — спокойно повторила она. — Могу я знать смысл этого утверждения?
— Мы совершили бы огромную ошибку, в которой впоследствии раскаялись бы.
— Мы? Стало быть, ты влез в мою шкуру, в мои мысли? — Она окинула его печальным взглядом. — Нет, Рикардо. С моей стороны ошибки не будет, не будет и раскаяния. Ты все забыл? Я ведь люблю тебя. Знаю, ты считаешь эти слова пошлыми, но все-таки я люблю тебя. Я это знаю, потому что для меня радость сливаться с тобой, чувствовать, как ты входишь в меня, испытывать дикое желание зачать от тебя ребенка. Я почувствовала это желание, когда ты впервые соединился со мной. Возможно, это чересчур. Но это так. И еще — не посвящай меня в свое душевное состояние. Я не хочу ничего знать о нем, и никогда не хотела.
— Дело не в моем душевном состоянии. Просто я осознал некоторые истины, скрытые до сегодняшнего дня. Речь не идет только о нас двоих. Переменились мои взгляды на жизнь, видение мира. Я утратил свои ценности. Достоинства, приоритеты, желания, амбиции — все, чем я руководствовался, все это разлетелось вдребезги. Остался 9 ни на что не годный корпус от компаса. Я не испытываю никаких угрызений совести. Сожаление — может быть. И главное — я не могу продолжать обманывать.
— Ты никогда не говорил мне о любви. Следовательно, можешь не терзаться тем, что обманывал меня.
Однако именно ты захотел сделать меня своей женой, это было твое желание. Ты что, тогда обманывал?
— Нет. Временами я был искренен, только временами. Признаю, мои объяснения довольно путаные, и все же прошу меня понять. Дорогу мне проложили с самого рождения и воспитали так, чтобы я не терял ее из виду. Красивая дорога, конечно, вымощенная комфортом и беззаботностью, с бордюрами уверенности. Не моей уверенности, а той, что мне внушали. По сути, я слишком долго ходил в чужой одежде. Хотя она и была отлично сшита, мне уже тесно в ней.
Он помолчал, прежде чем продолжить:
— Я привязался к тебе, хотел, чтобы ты стала моей женой, хотел создать семью, иметь детей и все прочее. Однако этого недостаточно. Мне нужны объятия. Знаешь ли ты, почему я никогда не мог произнести слова «я тебя люблю»? Потому что мне и в самом деле непонятен их смысл. Потому что я всегда был уверен: произнесенные слова ослабляют чувства. Боясь недоразумений, я предпочитал молчать. Мне сказали однажды: «Когда любишь, рушится привычный мир, границы стираются». Сказал это не кто иной, как твой отец. Свои границы я приблизил к тебе, Флора, но не перешел их. И никогда не перейду.
Молодая женщина, обмякнув, села на траву. Выражение ее лица не изменилось, только глаза выдавали чувства. Глаза испуганного воробья.
— Я довольствовалась бы и тем, что ты мне дашь… — Помолчав, она устало спросила: — Да и чего жаловаться? Разве не я сама виновата? Надо было помалкивать. Скрывать беспокойство. Если бы я не рассказала о твоих кошмарах доктору Толедано, сегодня было бы все по-другому. Я запустила адскую машину, не подозревая, что паду ее жертвой. Как все это было необдуманно! — Тут же она призналась: — Надо же, я ревновала…
— Ревновала?
— Да. Знаю, это ребячество.
— Ревновала? Но к кому?
— Да к сеньоре Майзани.
Он с нежностью посмотрел на нее:
— Ты обезумела, любовь моя… Ты с ума сошла. Она передернула плечами:
— Возможно. Но разве я не влюблена? — Она с искренней опаской спросила: — Что с тобой будет?
— Не знаю. Еще не знаю.
— Будь осторожен. Я чувствую, ты попал под власть неизвестной силы. Куда она хочет тебя увлечь, к какой цели?
— Я убежден, что должен идти до конца. Однажды Горацио, гаучо с плантации, упрекнул меня: «Сразу видно, что вы еще ребенок. Вы думаете, что по жизни продвигаются как по дороге и что в какой-то момент надо остановиться и смириться, а не продолжать путь». Мне уже сорок лет. А я никогда не двигался.
Флора заметила с печальной улыбкой:
— Ненавижу психоанализ. Ненавижу сны. Ненавижу случайности. — Она сжала пальцами руку Рикардо и повторила: — Что с тобой будет?
— Мое будущее зависит от меня самого. Подумай лучше о своем. Ты держишь весь мир в своей ладошке. Я был бы в отчаянии, если бы из-за меня ты уронила его.
Мимолетная улыбка скользнула по ее губам.
— Ты что, забыл, что я прежде всего женщина? Мне двадцать семь лет, но инстинктивно я знаю много такого, что недоступно зрелым мужчинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57