Зеленое ослепление сводит в фокус лучи. Нитью,
не обрывающей течение сквозь
средостение мысли о "начале-конце",
женщины стирают кожу пальцев до дна, там, где река,
обращаясь в себя, в сновиденьи вьет стебель огня,
расшивающий зеленью, охрой, киноварью, голубизной
плоть нежную знания.
Пар дрожащий стрекоз. Веки меркнут перед дождем.
Точки, вспыхивая, осуществляются в прозрачность фигуры,
повествующей подробно и во множестве уклонений
о руках, сосне, безветрии, как о линиях,
плетущих истории наклонение в прикосновение.
Заткано шелком, пеплом, мокрыми
облаками волос, тьмой восхищения ¦
изумления оттиск в синеве хвои, предмета явность.
Приближение к ресницам ¦ зенице света дня настояние.
Или мгновенное разъединенье частиц
во вздохе, преодолевающем борозду артерии.
"Кому это? ¦ мужчине, мне, ястребу, женщине?" ¦
Высказывание приостановлено в намерении жеста.








* * *

В конце-концов не так уж и важно, что
здесь находилось когда-то.
Разрушение царств, цветенье камней над мостами.
Плечами пожать ¦ стоит же столько, сколько
сказать, что у рта терпнет янтарь,
море в котором преступает предопределение берега:
маятник, поднесенный в полдень к губам,
птичье перо, золотая перга ¦
"субъект" во сне предстает изогнутым, словно весло,
тронутое подводной сурьмой,
или аквариум, в стенах которого лица
сосредоточены в наблюдении рыб.
Разделяются два абсолютно несхожих молчания,
словно желание у горла и глаза,
на два ответвленья ¦ незнания и на безмолвие
бессилья забыть.
Но в этих местах, чье прошлое,
безразлично теперь,
сон приходил, себя повторявший всегда
в первые дни солнцестояния ¦ минуты так,
время минуя, повторяют себя.
Старение снов объясняется многим.
В конце-концов разве существенно, что
листья теперь говорят на других языках,
либо осуществление существительного?
Или колодцы
взыскуют иных отражений, падая бесконечно в зенит?
Говорю ли я о любви, когда говорю о камнях?
Телесный архив в стройном хаосе клеток,
порождающих эхо ¦ явственней
необходимость бумаги, магнитных полей,
засеваемых только незримым
различием тока и силы или же ¦ таянья.
Но кто возражает! Кому?
Располагались здесь дни. Стоял клен.
Светился ракушечник,
у которого мы подбирали окурки. Однако не видно,
чтобы дверь отворяли с тех пор. Надежды,
хоть и в вполголоса,
все же неотличимы, как и места, где все возникало, ¦
впервые? Казалось, только утратим мы цвет ¦ эту
легкую детскую азбуку, эти тысячи змеев воздушных,
танцующих на глотка острие ¦
все сольется в точку исхода расплавленной солью,
куда, сокрушая себя, устремятся глаголы, предлоги,
причастия ¦ словом, все, что обещало "другого".
Бесспорно, все дети
в определенную пору строят жилища в ветвях,
притворяются спящими как ни в чем ни бывало, парят
с закрытыми веками, ¦ шелкоголовые птицеловы в зыбях
изменений, сигналов и связей,
словно крылатые лампы над инеем,
тайным золотом искрясь лиловых зрачков.
Приближение к строению птичьих смещений?
Искусство летанья, Арахны? Предвкушение ночи,
Гекаты, из темных перстов отпускавшей ¦ куда?
Шум дубов побеждал, паутина
в сны пеленала льняные, как кровь и слюна
их же ¦ возлюбленных, но много позднее.
Об этом ли мы пытались потом рассказать,
глядя перед собой, улыбаясь?
Головокружение, да, скорее всего;
до отказа натянутый лук притяженья земного.
Строка все упорней, длиннее, как сад
в поисках причины и следствий. Теплее ад и пчела.
Каждое действие ¦ бегство. Но гул тугой полотна?
Несомненно, тело быстрее, нежели мнится душе.
Хотя на углу все же находит твой взгляд
след, заплывший землею, ¦
камень был выбелен известью тот
и от редких машин защитой служил пешеходам,
когда подступали непроглядные ночи
и в финале от Гайдна несло клеем столярным,
и дождей племена, обещавшие зиму,
несли письмена на флагах озноба.
Сколько надобно времени, чтобы пройти,
но пройти незаметно?
Скажем, по краю? Чтоб не задеть ненароком плечом?
Невзирая на то,
что стала проще теперь постановка вопросов
и невнятней намного песнь Суламифь ¦
словно к гортани вскипает ветвь кислорода
черным эфиром, окаймленным ночною росой,
онемевшей от мяты,
подобной перстам, что всегда на закате
смыкают ресницы каленые ветру,
смыкаясь в кольцо,
в котором не гаснут кленовые листья.
Звучание. Мера. Пояснение. Сноска.
Жужжащие диски.
Изученье гравия под ногами
и сфера, где будто в подмене, в двойничестве
уличенное время грезит вещью как домом.
Все хитрумней изгнание в воск.
Элементы чрезмерности...
В итоге счет не ведется почти ничему,
если кто-то считал это возможным, а так... ¦
в орешник уклон раскисшей дороги,
размокшее в небесной луже письмо,
несколько необязательных фраз,
которые были прочитаны
в канун овладения силой сравненья:
не то "возвращенье", не то "завершенье".
Прекращение ¦ благо. Ни сомненье, ни жалость.
Пустошей спицы. Мерцанье частиц.
Постижение отстающих птиц, как знанье
перемены направления ветра
в созвездий пчелином жужжаньи.


* * *
Но в голоде воздушном облаков,
где голубь иссечен из холода искрою,
дремотный снег, как шелестом иного,
омоет радугу зрачков ¦
отделена мгновением сознанья
от дленья ложного, легка что колея,
уловленная формой колеса,
(не возвращенье ¦ нежная ступица,
вращенье звезд в полуденной пшенице,
стопы невнятный след, надломленный в камнях,
стоящих в постоянстве устья) ¦
как вещь, расторгшая себя
в несметной смальте "чистого значенья",
где угол отраженья правит
единственным во множестве препон
различием в пространстве раздробленья,
когда желание, намеренье и сон
(ни стать, ни быть, ни минуть в расточеньи)
разводит нас ¦ двоякое мгновенье
со-знания не нас, не в солученьи быть ¦
в излучину двойного излученья
глаз, созерцающих себя,
и немоты восхищенья слепого,
в любовном исступленьи языка, ¦
в рассеяньи всевластном отрицанья,
минующего пагубу зерна.

БЫСТРОЕ СОЛНЦЕ

"the sun muves so fast."
Gertruda Stein

1.

Никто не ждет ее,
однако звучит ¦ "вот, наступает осень,
misterium fascinosum, и завесы косых холодов, туманы,
вскипающие к чаше вещей
из створов птичьих зрачков, глядящих долу,
развернутые паруса плодов,
почернелые фасолевые стручки,
несмутные небесные головы в летейских нимбах ботвы
вернут вновь очарование низинам.
Словно некие путники, опускаясь с пятнистых холмов,
рты чьи светлы смолистой сухой пустотой,
на короткое время оживут за спиною
(рассохшейся крови подобно в висках
или, как пальцы, что, не касаясь ни плоскости,
завершающей вещь, ни листа, сливаются в узел усилия,
начал приостанавливая насилие), чтобы
вовлечь в тонкорунную речь сизых стеклянных игл,
равно как ровного звучания восточного ветра
среди виноградно горящих снопов,
читающего по дискам выпуклым глины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9