Сестра Магдалина сидела на устланной подушками скамье, стоявшей у открытого окна в маленькой комнате Джудит. Внушительная фигура в черном одеянии излучала спокойствие и неторопливость. Агата поставила перед монахиней фрукты и вино и ушла, оставив ее одну, потому что слишком благоговела перед ней. Джудит села рядом с гостьей.
— Кадфаэль сообщил мне о том, что тревожит вас и о чем вы поведали ему, — промолвила монахиня. — Боже сохрани, я не стану уговаривать вас выбрать тот или иной путь. Решение должны принять вы, и никто не сделает этого за вас. Я учитываю и то, как тяжелы были ваши потери.
— Завидую тебе, — произнесла Джудит, опустив глаза на сцепленные на коленях руки. — Ты добрая, мудрая и сильная. Боюсь, сейчас у меня нет ни одного из этих качеств, и это вызывает желание опереться на того, у кого они есть. О, я живу, работаю, я не бросила дом, родственников и свои обязанности. Но они прекрасно могут обойтись без меня. Только что, разговаривая с моим кузеном, я еще раз убедилась в том, что права, хоть он и пытался это отрицать. Чувствовать призвание к чему-нибудь было бы таким желанным прибежищем!
— Призвание, которого у вас нет, — промолвила сестра Магдалина понимающе, — иначе вы бы этого не сказали.
Теплая улыбка вдруг осветила ее лицо, на щеках появились и сразу снова исчезли ямочки.
— Да. То же сказал и брат Кадфаэль. Он заявил, что нельзя посвятить свою жизнь церкви от безысходности, это должно быть призванием, не прибежищем, а страстным желанием.
— Он бы не мог сказать этого обо мне, — возразила сестра Магдалина. — Но я никогда не стану советовать другим делать то, что сделала сама. Честно говоря, я не могу служить примером для всех женщин. Я сделала свой выбор, у меня впереди есть еще несколько лет жизни, чтобы заплатить за него. А если не успею выплатить весь долг, я отвечу за остаток потом, не жалуясь. А у вас нет никакого долга, и не думаю, что будет. Цена очень высока. Наверное, вам лучше подождать и обратить свою жизнь на что-нибудь другое.
— Я не знаю ничего такого, чему бы стоило посвятить себя в этом мире, — произнесла Джудит безрадостным тоном после долгого раздумья. — Но и ты, и брат Кадфаэль правы: если я приму постриг, я укроюсь за ложью. Я жду от монастыря лишь покоя, мне так хочется укрыться за его стенами от внешнего мира.
— Тогда помните, что наши двери открыты для любой женщины, которая нуждается в нас, и покой обеспечен не только тем, кто дал обет. Может прийти время, когда вам и впрямь потребуется место, где бы вы могли уединиться, успокоиться, поразмышлять и вернуть себе утраченное мужество, хотя, как мне представляется, у вас его достаточно. Я сказала, что не буду советовать, и вот советую. Подождите, оставьте все как есть. Но если вам понадобится убежище — на короткое время или надолго, — приезжайте к Броду Годрика со всеми своими тревогами. Вы найдете у нас покой и сможете жить, сколько захотите, не давая обета, во всяком случае до тех пор, пока не ощутите всем сердцем, что это ваше призвание. А я буду держать дверь закрытой от внешнего мира, пока вы не почувствуете, что снова готовы вернуться туда.
Этим же вечером, после позднего ужина, в маленьком домике манора Палли, стоявшем на открытом месте у опушки Долгого леса и принадлежавшем зятю Найалла, бронзовых дел мастер открыл дверь и выглянул в сгущавшиеся сумерки. Надвигалась ночь. Ему предстояло проделать обратный путь — примерно три мили. В хорошую погоду это была приятная прогулка, и он привык два или три раза в неделю шагать домой в Форгейт в рано наступавшей темноте, чтобы утром снова приняться за работу. Но в этот вечер он с удивлением обнаружил, что идет дождь, и идет так безостановочно и тихо, что внутри, в доме, они даже не услышали его.
— Оставайся ночевать, — раздался голос сестры у плеча Найалла. — Мокнуть тебе совсем ни к чему, а к утру дождь, наверное, прекратится.
— Я не боюсь дождя, — ответил Найалл. — Ничего мне не сделается.
— Путь-то долгий. Подумай, — мягко настаивала Сесили. — Оставайся. Здесь сухо, места достаточно, и ты знаешь, что мы тебе рады. А завтра встанешь пораньше и уйдешь. Не проспишь, сейчас светает рано.
— Закрой дверь, садись и выпьем еще, — решительно произнес расположившийся за столом Джон. — Лучше промокнуть изнутри, чем снаружи. Нечасто нам удается поговорить вот так, втроем, когда дети уже легли спать.
При четверых ребятишках в доме, беспокойных, как белки, это была чистая правда. Взрослые целиком были в их распоряжении — чинили игрушки, участвовали в разных забавах, рассказывали сказки, пели детские песенки. Мальчикам и девочке Сесили было соответственно десять, восемь и шесть лет, а крошка Найалла была самой младшей и общей любимицей. Сейчас все четверо, свернувшись клубочками, как щенята, спали на чердаке на своих набитых сеном тюфяках. Поэтому взрослые могли спокойно поговорить, сидя в комнате за сколоченным из досок столом.
Для Найалла прошедший день был удачным. Он отлил новую пряжку для пояса Джудит, вычеканил на ней узор, отполировал ее — и был доволен своей работой. Когда завтра Джудит придет за пряжкой, возьмет ее в руки и он увидит радость в ее глазах, он будет вознагражден. А пока почему бы не остаться переночевать в уютном доме, встать на рассвете, выйти в свежеумытый мир и пойти по зеленой траве домой?
Найалл спал крепко. На рассвете его разбудил дикий птичий гомон, веселый и пронзительный. Сесили уже встала и хлопотала на кухне: она приготовила ему завтрак — немного хлеба и эль. Сестра была моложе Найалла, крепкая, здоровая блондинка, счастливая в замужестве, прирожденная хозяйка, очень любящая детей. Неудивительно, что оставшейся без матери племяннице жилось здесь очень хорошо. Стьюри отказывались брать у Найалла деньги на содержание девочки. «Что значит еще один птенчик в переполненном гнезде?» — говорил Джон. Действительно, благодаря его трудам семья была вполне обеспечена. Маленький манор Мортимера процветал: дом был отремонтирован, поля давали хороший урожай, лес расчищен, маленькая роща окружена глубокой канавой, чтобы не забредали олени. Для детей лучше места не придумаешь. И все же Найаллу всегда трудно было, возвращаясь в город, оставлять здесь девочку, и он приходил сюда так часто, как только мог, боясь, как бы малышка не стала забывать, что она его дочка, а не младшая сестричка детей Стьюри.
Найалл отправился в путь. Утренний воздух был влажным и теплым, дождь прекратился, похоже, несколько часов назад. На траве еще блестели капли, а там, где земля была голой, она уже впитала влагу и начала подсыхать. Первые длинные косые лучи солнца пронизывали толщу деревьев и расчерчивали землю рисунком из чередующихся полос света и тени. Воинственность птичьих песен смягчилась, они утеряли свою страстность, стали более деловыми и спокойными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58