Значит, он не виновен.., не виновен! Меншиков заболел не от яда, это просто роковая случайность, и руки Федора чисты. Он чист перед своей любовью и судьбой!
* * *
Закинул голову, вдохнул с наслаждением еще пахнущий мятою воздух и засмеялся во весь голос — этот его смех ударил Бахтияра, словно камча.
— Шайтан! — взвизгнул он, потрясая кулаками. — Смеялся? Одурачил меня? Ну, смейся… Поглядим, кто последний смеяться станет. Пусть теперь мы квиты — но все сызнова начнется. Отныне знай: на каждый твой шаг мой капкан поставлен будет! Берегись, знай!
И вылетел из хижины так стремительно, словно ветром его вынесло.
* * *
Князь Федор сел, устало свесив руки меж колен, дыша тяжело, как старик.
В углу послышался тихий стон. Савка-то, он и забыл!.. С трудом поднялся, доковылял до угла, встал на деревянные, негнущиеся колени. Оказывается, спастись от смерти — всего полдела. Надо еще свыкнуться с тем, что живешь.
Первое опьянение радостью прошло — наступило холодное оцепенение, как расплата за удачу. Он приподнял Савку, прислонил к стене, положил одно мокрое полотенце ему на лоб, другое на грудь и сидел теперь рядом, пристально наблюдая, как синеватая бледность сползает с лица Савки, оно приобретает живые краски, дыхание становится ровнее.
— Скоро очнется, — сказал кто-то совсем рядом, и князь Федор недоумевающе покосился.
Перед ним была Сиверга.
…Она слегка улыбнулась измученному князю, а сама так и шарила глазами по хижине, и ноздри ее маленького носа раздувались, втягивая запахи.
Федор подумал, что ее насторожил незнакомый запах мяты, однако Сиверга на него не обратила ни малейшего внимания: запах распаленных ненавистью мужских тел волновал ее до самых глубин естества!
Запах страстной ненависти, близкой смерти… Здесь двое мужчин только что стояли лицом к лицу, а когда двое мужчин желают убить друг друга, почти всегда в деле замешана женщина.
Сиверга хотела быть этой женщиной, но они схватились из-за другой, и нестерпимая ревность терзала ей сердце.
— Что ж ты отпустил его? Или он тебя осилил? — спросила презрительно, однако князь Федор взглянул на не без стыда:
— Судьба нас обоих осилила нынче.., мы теперь снова равны. Теперь опять начинается бой до победы — его ли, моей — богу ведомо!
— Богу богово, — сказала Сиверга, и Федор невольно улыбнулся: так странно прозвучало это расхожее выражение из уст туземки. — Но я — тудин, я помогу, хочешь?
— Как это? — нахмурился князь сердито. — На ловчую яму Бахтияра наведешь? В болотину заманишь, комарьем до смерти заешь? С тебя станется!
— Нет, зачем так? — обиженно передернула плечами Сиверга. — Это-то любой шаман сможет. Да и ведь я вижу: у тебя руки горят, так хочется сразиться с Бахтияром.
— Хочется! — радостно согласился князь Федор. — Я б с ним каждый день бился-ратился!
— Можно, — кивнула Сиверга. — Это просто. Буду каждый день приводить к тебе тень его, пока все восемь десятков теней его злого духа Городе ты не одолеешь. А с последней тенью и сам враг твой сгинет!
Князь Федор глядел на Сивергу, вытаращив глаза.
Много он чего здесь навидался-наслушался, уж, казалось бы, ко всему привыкнуть пора, ко всякой шуточке этой тудин, а поди ж ты — и его оторопь взяла от изумления!
— Ну уж нет! — едва обрел дар речи выкрикнуть возмущенно. — Бахтияр — мой! Ежели нас яд не взял, значит, судьба нам такая: один от руки другого погибнет. И ты в это дело мешаться не смей. Поняла?
— Понятно, что ж! — дернула плечиком Сивер га. — Как хочешь. Пускай и собаки в покое будут. — Она усмехнулась — да и ахнула, увидев искаженные внезапным ужасом глаза князя, его оцепенелый взор:
— Что ты? Что ты?
Руки его были ледяными, Сиверга прижала их к груди, силясь отогреть, но он остался безучастен, словно и не заметил, как горячи, пышны, упруги груди под тонкой тканью, как напряглись, налились они, ожидая его ласки…
— Да что с тобой?! — выкрикнула сердито, даже ногой топнула, но Федор не повернул головы.
* * *
«Яд нас не взял.., яд нас не взял…» — звенело, ухало в голове, и страшное подозрение сковало его покрепче столбняка. Да, их с Бахтияром яд не взял, но ведь Экзили — он помнил, он твердо помнил это! — там, в подвальчике, на улице Сент-Оноре, дважды нарочно предупредил покупателя, что пробки надо завинчивать чрезвычайно крепко, ведь яд легок и летуч.
Прежде чем отравить венец королевы Марго, он ни разу не открывал бутылочки. Что, если на Меншикова яд все же оказал свое пагубное действие, а за последующий год просто-напросто испарился? Что, если он все же виновен?
Кто-то тряс его… Князь Федор с трудом прорвался сквозь оцепенение, поднял голову.
Сиверга. Стоит перед ним на коленях, силится заглянуть в лицо, твердит:
— Очнись! Что с тобой? Очнись!
Князь Федор вяло поднял ресницы — и глаза Сиверги впились в его взор, как пиявицы, вонзились, словно острые ножи, вплелись незримыми путами в мысли, как ересивая трава оплетает пшеницу.
Множество мгновенных картин со страшной скоростью замелькало в голове князя Федора, и каждая была ярче вспышки пламени, и каждая обжигала память.
Вот Экзили повернул свое лукавое, черное, орлиное — нет, дьявольское лицо к молчаливому покупателю, передавая ему тяжелый ларец: «Prenez garde, monsieur!» Он увидел себя, затаившего дыхание, чтобы не вдохнуть ядовитых испарений, и отмеряющего по каплям раствор на шелковый комочек, спрятанный в венце многострадальной Маргариты Наваррской. Он увидел Меншикова, сердито закусившего венец, — и Марию, влюбленную, ревнивую, страстную… Чудилось, весь этот многострадальный год сложился во множество многоцветных картинок, стройным, неведомым образом сделавшихся зримыми и понятными Сиверге. Князь Федор мог бы поклясться, что она знает теперь все, что знает о случившемся он, ибо из ее глаз на него глядели то лживые глаза Экзили, то лукавые и в то же время такие простодушные — Меншикова, и Бахтияр глядел на него со жгучей ненавистью…
Он сморгнул — да нет, что это ударило в голову? Сиверга глядит на него своими длинными, узкими проницательными глазами, бормочет:
— Все видит Око Земли, знает все!
Она провела по его голове, ласково запуталась пальцами в светлых прядях и, как в прошлый раз, выдернула несколько волосков. Подошла к дупельке в углу, повела волосками по воде, оглянулась через плечо на князя Федора — словно позвала взглядом. Он приблизился, опасливо и в то же время с надеждой глянул в темную глубину, думая, что сейчас увидит Машу, и страдая оттого, что опять лежит на пути к ней сомнение и раскаяние.., и отшатнулся: молнии мелькали перед ним, словно решетка, а за этой оградой была другая — из черных туч, но постепенно обе преграды раздвинулись, и, к своему величайшему удивлению, князь Федор увидел тот самый подвальчик на улице Сент-Оноре, в котором сторговался с Экзили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
* * *
Закинул голову, вдохнул с наслаждением еще пахнущий мятою воздух и засмеялся во весь голос — этот его смех ударил Бахтияра, словно камча.
— Шайтан! — взвизгнул он, потрясая кулаками. — Смеялся? Одурачил меня? Ну, смейся… Поглядим, кто последний смеяться станет. Пусть теперь мы квиты — но все сызнова начнется. Отныне знай: на каждый твой шаг мой капкан поставлен будет! Берегись, знай!
И вылетел из хижины так стремительно, словно ветром его вынесло.
* * *
Князь Федор сел, устало свесив руки меж колен, дыша тяжело, как старик.
В углу послышался тихий стон. Савка-то, он и забыл!.. С трудом поднялся, доковылял до угла, встал на деревянные, негнущиеся колени. Оказывается, спастись от смерти — всего полдела. Надо еще свыкнуться с тем, что живешь.
Первое опьянение радостью прошло — наступило холодное оцепенение, как расплата за удачу. Он приподнял Савку, прислонил к стене, положил одно мокрое полотенце ему на лоб, другое на грудь и сидел теперь рядом, пристально наблюдая, как синеватая бледность сползает с лица Савки, оно приобретает живые краски, дыхание становится ровнее.
— Скоро очнется, — сказал кто-то совсем рядом, и князь Федор недоумевающе покосился.
Перед ним была Сиверга.
…Она слегка улыбнулась измученному князю, а сама так и шарила глазами по хижине, и ноздри ее маленького носа раздувались, втягивая запахи.
Федор подумал, что ее насторожил незнакомый запах мяты, однако Сиверга на него не обратила ни малейшего внимания: запах распаленных ненавистью мужских тел волновал ее до самых глубин естества!
Запах страстной ненависти, близкой смерти… Здесь двое мужчин только что стояли лицом к лицу, а когда двое мужчин желают убить друг друга, почти всегда в деле замешана женщина.
Сиверга хотела быть этой женщиной, но они схватились из-за другой, и нестерпимая ревность терзала ей сердце.
— Что ж ты отпустил его? Или он тебя осилил? — спросила презрительно, однако князь Федор взглянул на не без стыда:
— Судьба нас обоих осилила нынче.., мы теперь снова равны. Теперь опять начинается бой до победы — его ли, моей — богу ведомо!
— Богу богово, — сказала Сиверга, и Федор невольно улыбнулся: так странно прозвучало это расхожее выражение из уст туземки. — Но я — тудин, я помогу, хочешь?
— Как это? — нахмурился князь сердито. — На ловчую яму Бахтияра наведешь? В болотину заманишь, комарьем до смерти заешь? С тебя станется!
— Нет, зачем так? — обиженно передернула плечами Сиверга. — Это-то любой шаман сможет. Да и ведь я вижу: у тебя руки горят, так хочется сразиться с Бахтияром.
— Хочется! — радостно согласился князь Федор. — Я б с ним каждый день бился-ратился!
— Можно, — кивнула Сиверга. — Это просто. Буду каждый день приводить к тебе тень его, пока все восемь десятков теней его злого духа Городе ты не одолеешь. А с последней тенью и сам враг твой сгинет!
Князь Федор глядел на Сивергу, вытаращив глаза.
Много он чего здесь навидался-наслушался, уж, казалось бы, ко всему привыкнуть пора, ко всякой шуточке этой тудин, а поди ж ты — и его оторопь взяла от изумления!
— Ну уж нет! — едва обрел дар речи выкрикнуть возмущенно. — Бахтияр — мой! Ежели нас яд не взял, значит, судьба нам такая: один от руки другого погибнет. И ты в это дело мешаться не смей. Поняла?
— Понятно, что ж! — дернула плечиком Сивер га. — Как хочешь. Пускай и собаки в покое будут. — Она усмехнулась — да и ахнула, увидев искаженные внезапным ужасом глаза князя, его оцепенелый взор:
— Что ты? Что ты?
Руки его были ледяными, Сиверга прижала их к груди, силясь отогреть, но он остался безучастен, словно и не заметил, как горячи, пышны, упруги груди под тонкой тканью, как напряглись, налились они, ожидая его ласки…
— Да что с тобой?! — выкрикнула сердито, даже ногой топнула, но Федор не повернул головы.
* * *
«Яд нас не взял.., яд нас не взял…» — звенело, ухало в голове, и страшное подозрение сковало его покрепче столбняка. Да, их с Бахтияром яд не взял, но ведь Экзили — он помнил, он твердо помнил это! — там, в подвальчике, на улице Сент-Оноре, дважды нарочно предупредил покупателя, что пробки надо завинчивать чрезвычайно крепко, ведь яд легок и летуч.
Прежде чем отравить венец королевы Марго, он ни разу не открывал бутылочки. Что, если на Меншикова яд все же оказал свое пагубное действие, а за последующий год просто-напросто испарился? Что, если он все же виновен?
Кто-то тряс его… Князь Федор с трудом прорвался сквозь оцепенение, поднял голову.
Сиверга. Стоит перед ним на коленях, силится заглянуть в лицо, твердит:
— Очнись! Что с тобой? Очнись!
Князь Федор вяло поднял ресницы — и глаза Сиверги впились в его взор, как пиявицы, вонзились, словно острые ножи, вплелись незримыми путами в мысли, как ересивая трава оплетает пшеницу.
Множество мгновенных картин со страшной скоростью замелькало в голове князя Федора, и каждая была ярче вспышки пламени, и каждая обжигала память.
Вот Экзили повернул свое лукавое, черное, орлиное — нет, дьявольское лицо к молчаливому покупателю, передавая ему тяжелый ларец: «Prenez garde, monsieur!» Он увидел себя, затаившего дыхание, чтобы не вдохнуть ядовитых испарений, и отмеряющего по каплям раствор на шелковый комочек, спрятанный в венце многострадальной Маргариты Наваррской. Он увидел Меншикова, сердито закусившего венец, — и Марию, влюбленную, ревнивую, страстную… Чудилось, весь этот многострадальный год сложился во множество многоцветных картинок, стройным, неведомым образом сделавшихся зримыми и понятными Сиверге. Князь Федор мог бы поклясться, что она знает теперь все, что знает о случившемся он, ибо из ее глаз на него глядели то лживые глаза Экзили, то лукавые и в то же время такие простодушные — Меншикова, и Бахтияр глядел на него со жгучей ненавистью…
Он сморгнул — да нет, что это ударило в голову? Сиверга глядит на него своими длинными, узкими проницательными глазами, бормочет:
— Все видит Око Земли, знает все!
Она провела по его голове, ласково запуталась пальцами в светлых прядях и, как в прошлый раз, выдернула несколько волосков. Подошла к дупельке в углу, повела волосками по воде, оглянулась через плечо на князя Федора — словно позвала взглядом. Он приблизился, опасливо и в то же время с надеждой глянул в темную глубину, думая, что сейчас увидит Машу, и страдая оттого, что опять лежит на пути к ней сомнение и раскаяние.., и отшатнулся: молнии мелькали перед ним, словно решетка, а за этой оградой была другая — из черных туч, но постепенно обе преграды раздвинулись, и, к своему величайшему удивлению, князь Федор увидел тот самый подвальчик на улице Сент-Оноре, в котором сторговался с Экзили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97