о чем, ну о чем он мог сейчас ее попросить?
А Агнесса подумала о том, что Орвил не был прав, говоря, что она дает Джеку надежду. Нет, она, напротив, отняла у него все надежды, что и явилось, возможно, одной из главных причин его болезни, — без надежды человек не может жить.
— Неужели тебе ничего не нужно? — спросила она. — Хочешь, я привезу Керби? Думаю, вы оба будете рады.
Джек кивнул.
— И Джессику, — добавил он, глядя Агнессе, в глаза. Она вздрогнула и изменилась в лице. Ее руки бессильно упали на колени.
— Да, но…— Она не знала, как выпутаться из своих обещаний. Она совершенно не ожидала, что Джек потребует приезда Джессики.
— Ты думаешь, я поправлюсь, а я думаю иначе. Я хочу увидеть ее еще раз. Я ничего не скажу — точно. Я уже все понял.
«Одного я тебе не позволю: впутывать в это дело детей», — пришли на память слова Орвила. Орвила, жестоко обманутого ею.
«Если ты будешь пытаться сделать всем хорошо, в результате всем будет плохо», — говорила Филлис, твердо знающая, что ей нужно в жизни.
«Ты опять обманула меня, Агнес!» — прочитала она в полуугасших глазах смертельно больного человека.
— Хорошо, Джекки, — вздохнула она, — я постараюсь выполнить твою просьбу.
Через день Агнесса поджидала дочь возле школы. Она нервничала, расхаживая по тротуару, у края которого стоял наемный экипаж. Она была уверена, что совершает очередную ошибку, пробивает новую брешь в щите, защищавшем ее от жестокой жизненной бури.
Она чуть было не пропустила появление девочки: Джессика шла среди соучениц, не выделяясь ничем; скромно, даже строго одетая и причесанная (это был итог скрытой войны между Агнессой и Рейчел, возомнившей о себе и своих правах, как считала Агнесса, неимоверно много). Несколько раз Рейчел, пользуясь тем, что мать не всегда сама собирала девочку в школу, выкроив минутку, подменяла Лизеллу или Полли — и в результате Джессика подъезжала к школе разодетая, как принцесса, с локонами, рассыпавшимися по плечам. Рейчел хвалила свою любимицу в открытую; по мнению Агнессы, развивая в ней нездоровое самолюбие и раннее кокетство; в школе же, как заметила Агнесса, даже Дженнифер Хейфорд одевалась куда скромнее. Что будет, если ее дочь станет разгуливать по школе в бархате и шелках и с гривой до пояса?! И Агнесса в один прекрасный день положила этому конец. Джессика не сопротивлялась, а вот Рейчел, всю жизнь выглядевшая серенькой птичкой, обиделась всерьез. «Ладно, если никто не может поставить на место зарвавшихся слуг, я сама сделаю это!» — рассудила Агнесса, и последовал возмутивший Рейчел нагоняй.
Джессика, увидев мать, обрадовалась и подбежала к ней. Разговор, наверное, следовало начать издалека, но Агнесса не сумела. Она напрямую выложила дочери все, что от нее требовалось, причем, довольно несвязно, с какими-то несущественными оговорками, прекрасно понимая, что обрывает еще одну тонкую нить, привязывающую к правильной и незыблемой, благополучной жизни; но она не подумала о том, что, возможно, так же перерезает свои путы, мешающие ей поднять голову и посмотреть правде в глаза.
Но Джессику, конечно, в любом случае не следовало ранить.
— Зачем я должна туда ехать?! — воскликнула девочка, задрожав от страшных воспоминаний. Она ничего тогда не поняла и в то же время поняла все, но понимание это было ужасно для нее и совершенно не нужно, поэтому она постаралась себя обмануть, и ей удалось этого добиться — дети легко обманываются. И вот теперь мать своими собственными руками возвращала ей это проклятое знание!
Джессика воспротивилась внутренне и внешне; она инстинктивно, как всякое существо, противилась попытке разрушить ее привычную жизнь.
— Он мне не понравился тогда, совсем нет! Что ему нужно от меня?! — Но глаза ее, как видела Агнесса, говорили еще кое-что: «Зачем ты это делаешь, мама?! Ты же знаешь, что я не хочу! Зачем, почему это тебе понадобилось вдруг, тебе, которая все и всегда понимает?!»
И Агнесса, сжавшись в комок, жалко произнесла:
— Джесси, он очень болен, не нужен никому, он совсем один. Он хочет увидеть тебя…
— Опять?!
Агнесса поняла, что значит это «опять».
— Может быть, он хочет попросить прощения за то, что когда-то тебя обидел.
— Передай ему, что я не сержусь, — сказала Джессика и добавила: — Мама, я не пойду.
Разговор происходил внутри экипажа; немного высунувшись из окна, Агнесса попросила кучера остановиться.
— Ладно, дорогая, — произнесла она сдавленно и с таким тяжким вздохом, что Джессика, встрепенувшись, посмотрела ей в лицо. — Прости, я не должна заставлять тебя. Мы едем домой.
Экипаж остановился на мосту, где было большое движение; прижатый к краю, он стоял словно остров посреди реки — другие кареты вынуждены были его объезжать.
И Джессика точно только сейчас увидела, какие у матери глаза: окруженные темной каймою, они были внутри неоднородного цвета, светились десятками переливчатых зеленых точек, через которые будто бы лился, просачивался в мир свет невидимого факела, заключенного внутри ее существа. И девочке казалось, что прозрачные капли, вытекающие из этих глаз, первоначально горячие, пройдя сквозь живую зеленую ткань, остывают, становясь чуть теплыми… Сочетание холода и огня, соединение несоединимого — именно к этому стремилась Агнесса.
А у Джессики были еще более удивительные, по-детски чистые глаза, переливающиеся двумя цветами — и травы; выражение упрямства исчезло из них, когда она увидела, как плачет мать.
— Мама…— просунула свою руку под локоть Агнессы и, ласково прижавшись к матери, произнесла:— Почему ты плачешь? Не надо, а то я тоже заплачу сейчас! Ты обиделась, да?
Агнесса мотнула головой.
— Прости, — повторила она, — я плачу оттого, что так поступаю с тобой, моя маленькая.
— Поедем, — сказала Джессика, — туда, куда ты хотела. Только обещай, что не уйдешь, как тогда, будешь рядом.
— Хорошо, дорогая.
После непродолжительного молчания Агнесса произнесла то, без чего нельзя было обойтись:
— Доченька… Только не говори ничего папе! Джессика, смотревшая в окно, обернулась.
— Почему?
— Он рассердится. И вообще, никому ничего не говори. Ты ведь умеешь хранить тайны!
— Но папа никогда не сердится на меня, — заметила девочка, — значит, это действительно плохо.
— Он рассердится не на тебя, а на меня за то, что я тебя туда отвезла. Понимаешь, он очень не любит этогочеловека.
Джессика, хмуро посмотрев на мать, проворчала:
— Ты, что ли, любишь? Агнесса покраснела.
— Он мой старый друг.
Один уголок рта девочки пополз вверх, и на лице ее было написано: «Ну у тебя и друзья, мама!»
— Знакомый, вернее, — поправилась Агнесса, увязая еще глубже, — он когда-то мне очень помог и…
— Как его зовут? — перебила Джессика.
— Джек.
— Когда говорят о взрослых, то называют не «Джек», а «мистер такой-то».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
А Агнесса подумала о том, что Орвил не был прав, говоря, что она дает Джеку надежду. Нет, она, напротив, отняла у него все надежды, что и явилось, возможно, одной из главных причин его болезни, — без надежды человек не может жить.
— Неужели тебе ничего не нужно? — спросила она. — Хочешь, я привезу Керби? Думаю, вы оба будете рады.
Джек кивнул.
— И Джессику, — добавил он, глядя Агнессе, в глаза. Она вздрогнула и изменилась в лице. Ее руки бессильно упали на колени.
— Да, но…— Она не знала, как выпутаться из своих обещаний. Она совершенно не ожидала, что Джек потребует приезда Джессики.
— Ты думаешь, я поправлюсь, а я думаю иначе. Я хочу увидеть ее еще раз. Я ничего не скажу — точно. Я уже все понял.
«Одного я тебе не позволю: впутывать в это дело детей», — пришли на память слова Орвила. Орвила, жестоко обманутого ею.
«Если ты будешь пытаться сделать всем хорошо, в результате всем будет плохо», — говорила Филлис, твердо знающая, что ей нужно в жизни.
«Ты опять обманула меня, Агнес!» — прочитала она в полуугасших глазах смертельно больного человека.
— Хорошо, Джекки, — вздохнула она, — я постараюсь выполнить твою просьбу.
Через день Агнесса поджидала дочь возле школы. Она нервничала, расхаживая по тротуару, у края которого стоял наемный экипаж. Она была уверена, что совершает очередную ошибку, пробивает новую брешь в щите, защищавшем ее от жестокой жизненной бури.
Она чуть было не пропустила появление девочки: Джессика шла среди соучениц, не выделяясь ничем; скромно, даже строго одетая и причесанная (это был итог скрытой войны между Агнессой и Рейчел, возомнившей о себе и своих правах, как считала Агнесса, неимоверно много). Несколько раз Рейчел, пользуясь тем, что мать не всегда сама собирала девочку в школу, выкроив минутку, подменяла Лизеллу или Полли — и в результате Джессика подъезжала к школе разодетая, как принцесса, с локонами, рассыпавшимися по плечам. Рейчел хвалила свою любимицу в открытую; по мнению Агнессы, развивая в ней нездоровое самолюбие и раннее кокетство; в школе же, как заметила Агнесса, даже Дженнифер Хейфорд одевалась куда скромнее. Что будет, если ее дочь станет разгуливать по школе в бархате и шелках и с гривой до пояса?! И Агнесса в один прекрасный день положила этому конец. Джессика не сопротивлялась, а вот Рейчел, всю жизнь выглядевшая серенькой птичкой, обиделась всерьез. «Ладно, если никто не может поставить на место зарвавшихся слуг, я сама сделаю это!» — рассудила Агнесса, и последовал возмутивший Рейчел нагоняй.
Джессика, увидев мать, обрадовалась и подбежала к ней. Разговор, наверное, следовало начать издалека, но Агнесса не сумела. Она напрямую выложила дочери все, что от нее требовалось, причем, довольно несвязно, с какими-то несущественными оговорками, прекрасно понимая, что обрывает еще одну тонкую нить, привязывающую к правильной и незыблемой, благополучной жизни; но она не подумала о том, что, возможно, так же перерезает свои путы, мешающие ей поднять голову и посмотреть правде в глаза.
Но Джессику, конечно, в любом случае не следовало ранить.
— Зачем я должна туда ехать?! — воскликнула девочка, задрожав от страшных воспоминаний. Она ничего тогда не поняла и в то же время поняла все, но понимание это было ужасно для нее и совершенно не нужно, поэтому она постаралась себя обмануть, и ей удалось этого добиться — дети легко обманываются. И вот теперь мать своими собственными руками возвращала ей это проклятое знание!
Джессика воспротивилась внутренне и внешне; она инстинктивно, как всякое существо, противилась попытке разрушить ее привычную жизнь.
— Он мне не понравился тогда, совсем нет! Что ему нужно от меня?! — Но глаза ее, как видела Агнесса, говорили еще кое-что: «Зачем ты это делаешь, мама?! Ты же знаешь, что я не хочу! Зачем, почему это тебе понадобилось вдруг, тебе, которая все и всегда понимает?!»
И Агнесса, сжавшись в комок, жалко произнесла:
— Джесси, он очень болен, не нужен никому, он совсем один. Он хочет увидеть тебя…
— Опять?!
Агнесса поняла, что значит это «опять».
— Может быть, он хочет попросить прощения за то, что когда-то тебя обидел.
— Передай ему, что я не сержусь, — сказала Джессика и добавила: — Мама, я не пойду.
Разговор происходил внутри экипажа; немного высунувшись из окна, Агнесса попросила кучера остановиться.
— Ладно, дорогая, — произнесла она сдавленно и с таким тяжким вздохом, что Джессика, встрепенувшись, посмотрела ей в лицо. — Прости, я не должна заставлять тебя. Мы едем домой.
Экипаж остановился на мосту, где было большое движение; прижатый к краю, он стоял словно остров посреди реки — другие кареты вынуждены были его объезжать.
И Джессика точно только сейчас увидела, какие у матери глаза: окруженные темной каймою, они были внутри неоднородного цвета, светились десятками переливчатых зеленых точек, через которые будто бы лился, просачивался в мир свет невидимого факела, заключенного внутри ее существа. И девочке казалось, что прозрачные капли, вытекающие из этих глаз, первоначально горячие, пройдя сквозь живую зеленую ткань, остывают, становясь чуть теплыми… Сочетание холода и огня, соединение несоединимого — именно к этому стремилась Агнесса.
А у Джессики были еще более удивительные, по-детски чистые глаза, переливающиеся двумя цветами — и травы; выражение упрямства исчезло из них, когда она увидела, как плачет мать.
— Мама…— просунула свою руку под локоть Агнессы и, ласково прижавшись к матери, произнесла:— Почему ты плачешь? Не надо, а то я тоже заплачу сейчас! Ты обиделась, да?
Агнесса мотнула головой.
— Прости, — повторила она, — я плачу оттого, что так поступаю с тобой, моя маленькая.
— Поедем, — сказала Джессика, — туда, куда ты хотела. Только обещай, что не уйдешь, как тогда, будешь рядом.
— Хорошо, дорогая.
После непродолжительного молчания Агнесса произнесла то, без чего нельзя было обойтись:
— Доченька… Только не говори ничего папе! Джессика, смотревшая в окно, обернулась.
— Почему?
— Он рассердится. И вообще, никому ничего не говори. Ты ведь умеешь хранить тайны!
— Но папа никогда не сердится на меня, — заметила девочка, — значит, это действительно плохо.
— Он рассердится не на тебя, а на меня за то, что я тебя туда отвезла. Понимаешь, он очень не любит этогочеловека.
Джессика, хмуро посмотрев на мать, проворчала:
— Ты, что ли, любишь? Агнесса покраснела.
— Он мой старый друг.
Один уголок рта девочки пополз вверх, и на лице ее было написано: «Ну у тебя и друзья, мама!»
— Знакомый, вернее, — поправилась Агнесса, увязая еще глубже, — он когда-то мне очень помог и…
— Как его зовут? — перебила Джессика.
— Джек.
— Когда говорят о взрослых, то называют не «Джек», а «мистер такой-то».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116