Гонзалес, вечно голодный, взял на себя приготовление еды. Это лучше, чем ждать, когда проснется Луис и Элеонора сможет хлопотать у костра, потому что она отказывалась его будить. Не могла же она на двухфутовой цепи справиться с завтраком, пока он спал.
Луису не становилось лучше, горячка продолжалась, хотя жар был не такой сильный, как раньше. Он не позволял ей осматривать рану, и, поскольку выздоровление шло медленно, все больше впадал в уныние. Но Элеоноре казалось, что рана заживает не так уж плохо. Тем не менее отсутствие жизнерадостности, землистый цвет лица и горячка Луиса ее беспокоили. Она стала выносить соломенный тюфяк на солнце, решив, что Луису это поможет, но помогало мало. И когда закончилась одна неделя и пошла другая, Элеонора часто выходила на крыльцо и стояла, закрыв глаза рукой и молясь, чтобы добрые вести позволили Луису наконец отдаться заботам военного хирурга доктора Джоунса.
Другой причиной беспокойства был Курт. Когда она выходила из хижины, он постоянно следил за ней глазами. А если она оставалась внутри, он усаживался так, чтобы оказаться напротив открытого проема, откуда он мог видеть ее лежащей рядом с Луисом. Шли дни, Элеонора все больше смирялась с цепью и уже склонялась видеть в ней защиту, придуманную Луисом, хотя порой, когда взгляд пруссака падал на Луиса, в ней поднимался перехватывающий горло страх, который долго не отпускал.
Дни второй недели тянулись еще медленнее. Пропасть времени, не занятая ничем, кроме мыслей. Она мысленно следовала за Санчесом и Пабло до Гранады, где они могли позволить себе удобства цивилизации — ванную, прекрасную еду, чистую одежду, щетку для волос, мыло, — то есть все то, что эти два никарагуанца вряд ли могли оценить по достоинству. Элеонора воображала, как они предстанут перед Грантом, будут говорить с ним, расскажут о ней, если он спросит. В такие минуты ее охватывала ревность, нетерпение удтива-лось, ей хотелось вскочить в седло и скакать одной, если понадобится, через всю страну до Гранады. И против такого отчаянного желания опасность была пустым звуком.
Стараясь избавиться от этих волнующих мыслей, она направляла их в другую сторону, через озеро, вниз по реке до Сан-Хуан-дель-Норте, и дальше, через пролив, к Новому Орлеану. С каким наслаждением она сейчас оказалась бы в ласковых лучах солнца животворящих субтропиков, воздух которых напоен душистым ароматом. Марди грас — вторник на масленицу — уже кончился, розы, зимний жасмин, китайская камелия, украшавшие торжественный ход, молодые щеголи в масках, сбрасывающие цветы в воду. Аскетизм великого поста придет в город, мрачными красками расцветятся кладбища, которые люди посещают в эти дни. Дамы из больших домов, что стоят вдоль Роял-стрит и Гарден Дистрикт, американки, выстроившие здесь дома, закроют их на лето и двинутся на плантации, разбросанные по всей стране, на курорт в Уайт-Сулфур-Спрингс или еще дальше, на север, в Саратогу, Эта жизнь казалась такой легкой, свободной от трудов, что Элеонора с удивлением подумала, что некогда сама была ее частью, и ей казалось невозможным, что когда-нибудь она вновь обретет прежний покой.
Иногда, почувствовав уверенность в благородной миссии Санчеса и Пабло, она вспоминала Мейзи и актеров. Что они делают? Продолжают ли работу в своем театре, несмотря на начало войны? Или уже уплыли на пароходе в Новый Орлеан?
Что подумала Мейзи, услышав об ее аресте? Вряд ли она поверила в ее вину. А услышав о ее бегстве, думала ли актриса о том, что с ней сталось?
А как госпиталь? Мысли о нем тоже беспокоили Элеонору. Уволился ли тот светловолосый молодой южанин с военной службы? Сохраняется ли та чистота в палате, которую она навела? Или по возвращении ей придется начать все сначала? Конечно, было бы слишком самоуверенно с ее стороны думать, что им нелегко обходиться без нее, что она незаменима. Элеонора, без сомнения, помогла госпиталю, но доктор Джоунс сможет продолжать лечить больных и калек и один, возвращая их обратно в строй более или менее пригодными для целей Уокера. Амбиции, вой-на, завоевания. Важность всего этого ускользала от нее. Хотелось мира, безопасности, уединенности.
Когда кончалась вторая неделя, а те двое так и не вернулись, все помрачнели. Было решено, что кто-то должен ехать в Гранаду и выяснить, если сможет, что случилось с Санчесом и Пабло. Может быть, бюрократическая машина никарагуанского правительства задержала их возвращение? Но если есть какое-то объяснение, то лучше его знать.
Для такого путешествия лучше всех подходил Молина. Он доберется быстрее всех и со своей индейской внешностью меньше привлечет к себе внимание офицеров, разыскивающих дезертиров.
Молина собрался в тот же вечер, оседлал сильную лошадь для долгой и быстрой езды, поднял руку в прощальном взмахе, развернулся и пустил лошадь в галоп. Но, несмотря на браваду, в глубине его глаз таился страх, передавшийся остальным.
Прошло четыре дня и три ночи. Он вернулся в сумерках четвертого дня. Спешившись прежде, чем лошадь остановилась, большими шагами направился в хижину. Стянув с головы сомбреро, Молина присел возле Луиса. Пыль покрывала его лицо и плечи, рыпалась с полей шляпы на пол, лежала на кончиках ресниц, а вокруг губ засохла грязью.
— Подполковник, мы должны ехать. Женщина Хуанита мертва. Прежде чем они добрались до Гранады, она попыталась стащить у Санчеса револьвер, когда тог спал. Завязалась драка, ее убили. Уокер и большая часть фалангистов еще раз пошли на Ривас и там идет большое сражение. А шлюха маленького генерала командует сейчас в городе вместо него. Это узнали Пабло и Санчес, когда явились туда. Признание Хуаниты не читая бросили в костер, как болтают на улицах, а мужчин, которые привезли эту бумагу, пытали, заставляя сказать, где прячутся остальные, и отвести туда. Не знаю, признались они или нет, но мало кто выдержит, когда пытают щипцами, плетью и горячими углями и дают умереть только после того, как узнают, что хотели. Но Пабло и Санчеса три дня назад расстреляли на площади.
Во внезапно наступившей тишине, в которой не слышалось даже дыхания, Элеонора уставилась на Молину. Санчес с суровым лицом, удачливый Пабло. Их пытали. Расстреляли.
Луис протянул руку так, чтобы Молина помог ему сесть. Вдруг раздался непонятный звук, пронзивший напряженную атмосферу. Жан-Поль стоял в дверях, держась за косяк, чтобы не упасть, и сотрясался от грубого смеха.
Глава 16
Месяц — большой отрезок времени. Часы, дни, недели тянутся слишком медленно, когда находишься в постоянном движении, тяжесть которого удваивается от молчания. Усталость и раздражительность еще более удлиняли время, а однообразная еда претила. Это была уже не та приятная группа людей, которую Молина в свое время привел в долину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103