Проезжая по Парижу, она слышала приветственные крики горожан, которые рады были увидеть ее снова. Однако всех удивило, как она выглядела. Старики находили, что она сильно изменилась, и покачивали головами; молодежь же, слышавшая столько пикантных историй про Марго, с изумлением взирали на эту огромную пятидесятилетнюю женщину, «чьи непомерные груди иногда вываливались из декольте, когда карету особенно сильно встряхивало на каком-нибудь ухабе».
В Лувре король встретил ее с почестями и выразил неудовольствие Марии Медичи, которая не пожелала пойти навстречу дальше парадной лестницы.
— Сестра моя, — сказал он Маргарите, — моя любовь всегда была с вами. Здесь вы можете чувствовать себя полновластной хозяйкой, как, впрочем, повсюду, где распространяется моя власть.
Она пробыла во дворце немало дней, и все старались сделать ей что-нибудь приятное, кроме, разумеется, маркизы де Верней, которая со свойственной ей ядовитой злобой сказала как-то Генриху IV с улыбкой:
— Извлекая вас из чрева королевы Маргариты, Господь сотворил с вами не меньшее чудо, чем когда спасал Иону из чрева кита!
Шутка была, конечно, остроумной, но довольно плохого вкуса.
Наконец доброй королеве Марго представили дофина.
— Добро пожаловать, матушка, — сказал он и поцеловал ее.
Королева, бросившая когда-то собственных детей, которых родила от Шанваллона и Обиака, подумала о том, скольких радостей себя лишила, и прослезилась.
На другой день она подарила дофину игрушку, довольно странную, надо сказать, для четырехлетнего ребенка, потому что это был маленький Купидон, у которого, по словам одного хрониста, «если дергать за веревочки, двигались крылышки и знак его мужского достоинства»…
В конце августа Маргарита покинула Мадридский замок и поселилась в особняке на улице Фигье, там, где она пересекается с улицей Мортельри . Этот дом принадлежал архиепископу Рено де Бон.
Не прошло и нескольких дней, как по Парижу пронесся слух, что какой-то молодой человек живет с королевой Марго. Слух оказался правдивым. После шести недель вынужденного целомудрия она, чтобы не напугать двор, вызвала из Юссона двадцатилетнего лакея по имени Деа де Сен-Жюльен.
«С его приезда, — рассказывает автор „Сатирического развода“, — чтобы он не слонялся без дела, они часто проводили время вдвоем, запершись в комнате, по семь-восемь дней безвылазно, в ночных рубашках, допуская к себе одну лишь м-м де Шатийон, которая несла неустанную службу у их двери и изо всех сил старалась сохранить тайну, которая всем давно была известна».
Марго обожала этого юнца, который, не особенно всматриваясь, подобно многим в этом возрасте, «пьянил своими ласками ее стареющую плоть» и находил в этом удовольствие.
Но, на его беду, другой паж, восемнадцатилетний Вермон, стал заглядываться на избыточные и многократно побывавшие в употреблении прелести пятидесятилетней королевы. Одним апрельским днем 1606 года ревность толкнула его на убийство. В тот момент, когда королева возвращалась с мессы в карете в сопровождении Сен-Жюльена, Вермон, держа пистолет в руке, внезапно вскочил и в упор выстрелил в фаворита. Забрызганная кровью любовника, Маргарита чуть с ума не сошла. Когда к ней подвели убийцу, почти сразу схваченного, она пришла в неописуемое возбуждение, задрала юбки, сорвала с ног подвязки и, протягивая их уличным стражам, кричала:
— Убейте его! Вот мои подвязки, задушите его!
Наблюдая за этим приступом ярости, Вермон оставался совершенно спокоен.
— Переверните его, — сказал он стражникам, — чтобы я мог убедиться, что он мертв.
Проявив снисхождение, чиновники выполнили его просьбу.
— О, как я доволен, — вскричал убийца. — Если бы он не был мертв, я бы его прикончил.
«Ослепленная гневом», королева вернулась к себе, сказав, «что не желает ни пить, ни есть, пока не увидит, как казнят убийцу ее фаворита», и, не откладывая, написала королю просьбу свершить скорый суд. Через день на том месте, где Вермон совершил свое преступление, был воздвигнут эшафот.
Маргарита, стоя у окна, с нетерпением ждала того мгновения, когда топор палача опустится на шею молодого человека. Но она так сильно нервничала, что с ней случился обморок, испортивший удовольствие. Самое интересное она пропустила.
Через два дня, не имея сил жить дольше в доме, где все напоминало ей дорогого Сен-Жюльена, она переселилась на холмы Исси, в обширное имение, в которой вскоре устроила шумные увеселения.
Чтобы легче было забыть погибшего…
На исходе осени, когда в пожелтевшем парке стало слишком ветрено, «чтобы дамы могли позволить задирать себе юбки и подставлять холодному ветру оголенные места», королева Марго вернулась в Париж.
Она поселилась в поместье, которое недавно приобрела на левом»берегу, на улице» Сены, прямо позади аббатства Сен-Жермен-де-Пре .
Из своих окон она могла видеть Лувр, что послужило анонимному поэту поводом для сочинения довольно злого куплета, смысл которого сводился к тому, что от былой богини осталась лишь похоть, от королевского достоинства — лишь портрет, и теперь, не имея возможности жить в Лувре, как королева, она живет, как потаскуха, напротив дворца.
Стихи были посредственными, но очень позабавили короля. Он даже взял за привычку после каждого визита к Маргарите говорить своим придворным:
— Я вернулся из своего борделя!
И все вокруг «разражались хохотом».
Надо признать, что в новом доме королева Марго вела себя не лучше, чем в Исси. Она взяла себе в любовники юнца из Гаскони по имени Бажомон, которого доброжелательные друзья прислали ей из Ажана, и то и дело просила его «сделать кувырк», как тогда принято было говорить.
Но если как любовник он отличался силой и неутомимостью, заставлявшей Маргариту просить пощады, то в остальном это был совершенно неразвитый и глупый человек. И потому Маргарита попыталась его немного образовать и даже научить светскому разговору. Увы, бедняга оставался таким же неотесанным и совершенно невосприимчивым к тем жеманным манерам, которые тогда начали входить в моду . Испытывая некоторую неловкость, она попыталась внушить своим друзьям, что любовь вовсе не делает ее слепой и что Бажомон если и не блещет умом, зато наделен иными достоинствами. Она даже сочинила что-то вроде маленькой комедии с довольно прозрачным названием «Альковные неприятности, или Любовный диалог между Маргаритой Валуа и Животным с берегов Соммы». Вот маленький отрывок из этой комедии:
«Подойдите же ко мне, мой Пелу, мое сокровище, потому что вблизи вы куда лучше, чем на расстоянии. А так как вы созданы больше для услаждения вкуса, чем слуха, поищем вдвоем среди бесконечного разнообразия поцелуев самый приятный, и пусть он длится бесконечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
В Лувре король встретил ее с почестями и выразил неудовольствие Марии Медичи, которая не пожелала пойти навстречу дальше парадной лестницы.
— Сестра моя, — сказал он Маргарите, — моя любовь всегда была с вами. Здесь вы можете чувствовать себя полновластной хозяйкой, как, впрочем, повсюду, где распространяется моя власть.
Она пробыла во дворце немало дней, и все старались сделать ей что-нибудь приятное, кроме, разумеется, маркизы де Верней, которая со свойственной ей ядовитой злобой сказала как-то Генриху IV с улыбкой:
— Извлекая вас из чрева королевы Маргариты, Господь сотворил с вами не меньшее чудо, чем когда спасал Иону из чрева кита!
Шутка была, конечно, остроумной, но довольно плохого вкуса.
Наконец доброй королеве Марго представили дофина.
— Добро пожаловать, матушка, — сказал он и поцеловал ее.
Королева, бросившая когда-то собственных детей, которых родила от Шанваллона и Обиака, подумала о том, скольких радостей себя лишила, и прослезилась.
На другой день она подарила дофину игрушку, довольно странную, надо сказать, для четырехлетнего ребенка, потому что это был маленький Купидон, у которого, по словам одного хрониста, «если дергать за веревочки, двигались крылышки и знак его мужского достоинства»…
В конце августа Маргарита покинула Мадридский замок и поселилась в особняке на улице Фигье, там, где она пересекается с улицей Мортельри . Этот дом принадлежал архиепископу Рено де Бон.
Не прошло и нескольких дней, как по Парижу пронесся слух, что какой-то молодой человек живет с королевой Марго. Слух оказался правдивым. После шести недель вынужденного целомудрия она, чтобы не напугать двор, вызвала из Юссона двадцатилетнего лакея по имени Деа де Сен-Жюльен.
«С его приезда, — рассказывает автор „Сатирического развода“, — чтобы он не слонялся без дела, они часто проводили время вдвоем, запершись в комнате, по семь-восемь дней безвылазно, в ночных рубашках, допуская к себе одну лишь м-м де Шатийон, которая несла неустанную службу у их двери и изо всех сил старалась сохранить тайну, которая всем давно была известна».
Марго обожала этого юнца, который, не особенно всматриваясь, подобно многим в этом возрасте, «пьянил своими ласками ее стареющую плоть» и находил в этом удовольствие.
Но, на его беду, другой паж, восемнадцатилетний Вермон, стал заглядываться на избыточные и многократно побывавшие в употреблении прелести пятидесятилетней королевы. Одним апрельским днем 1606 года ревность толкнула его на убийство. В тот момент, когда королева возвращалась с мессы в карете в сопровождении Сен-Жюльена, Вермон, держа пистолет в руке, внезапно вскочил и в упор выстрелил в фаворита. Забрызганная кровью любовника, Маргарита чуть с ума не сошла. Когда к ней подвели убийцу, почти сразу схваченного, она пришла в неописуемое возбуждение, задрала юбки, сорвала с ног подвязки и, протягивая их уличным стражам, кричала:
— Убейте его! Вот мои подвязки, задушите его!
Наблюдая за этим приступом ярости, Вермон оставался совершенно спокоен.
— Переверните его, — сказал он стражникам, — чтобы я мог убедиться, что он мертв.
Проявив снисхождение, чиновники выполнили его просьбу.
— О, как я доволен, — вскричал убийца. — Если бы он не был мертв, я бы его прикончил.
«Ослепленная гневом», королева вернулась к себе, сказав, «что не желает ни пить, ни есть, пока не увидит, как казнят убийцу ее фаворита», и, не откладывая, написала королю просьбу свершить скорый суд. Через день на том месте, где Вермон совершил свое преступление, был воздвигнут эшафот.
Маргарита, стоя у окна, с нетерпением ждала того мгновения, когда топор палача опустится на шею молодого человека. Но она так сильно нервничала, что с ней случился обморок, испортивший удовольствие. Самое интересное она пропустила.
Через два дня, не имея сил жить дольше в доме, где все напоминало ей дорогого Сен-Жюльена, она переселилась на холмы Исси, в обширное имение, в которой вскоре устроила шумные увеселения.
Чтобы легче было забыть погибшего…
На исходе осени, когда в пожелтевшем парке стало слишком ветрено, «чтобы дамы могли позволить задирать себе юбки и подставлять холодному ветру оголенные места», королева Марго вернулась в Париж.
Она поселилась в поместье, которое недавно приобрела на левом»берегу, на улице» Сены, прямо позади аббатства Сен-Жермен-де-Пре .
Из своих окон она могла видеть Лувр, что послужило анонимному поэту поводом для сочинения довольно злого куплета, смысл которого сводился к тому, что от былой богини осталась лишь похоть, от королевского достоинства — лишь портрет, и теперь, не имея возможности жить в Лувре, как королева, она живет, как потаскуха, напротив дворца.
Стихи были посредственными, но очень позабавили короля. Он даже взял за привычку после каждого визита к Маргарите говорить своим придворным:
— Я вернулся из своего борделя!
И все вокруг «разражались хохотом».
Надо признать, что в новом доме королева Марго вела себя не лучше, чем в Исси. Она взяла себе в любовники юнца из Гаскони по имени Бажомон, которого доброжелательные друзья прислали ей из Ажана, и то и дело просила его «сделать кувырк», как тогда принято было говорить.
Но если как любовник он отличался силой и неутомимостью, заставлявшей Маргариту просить пощады, то в остальном это был совершенно неразвитый и глупый человек. И потому Маргарита попыталась его немного образовать и даже научить светскому разговору. Увы, бедняга оставался таким же неотесанным и совершенно невосприимчивым к тем жеманным манерам, которые тогда начали входить в моду . Испытывая некоторую неловкость, она попыталась внушить своим друзьям, что любовь вовсе не делает ее слепой и что Бажомон если и не блещет умом, зато наделен иными достоинствами. Она даже сочинила что-то вроде маленькой комедии с довольно прозрачным названием «Альковные неприятности, или Любовный диалог между Маргаритой Валуа и Животным с берегов Соммы». Вот маленький отрывок из этой комедии:
«Подойдите же ко мне, мой Пелу, мое сокровище, потому что вблизи вы куда лучше, чем на расстоянии. А так как вы созданы больше для услаждения вкуса, чем слуха, поищем вдвоем среди бесконечного разнообразия поцелуев самый приятный, и пусть он длится бесконечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84