— Но не слишком. Здесь, для этого пейзажа, не подойдет строго разбитый сад. Во всяком случае, — добавила она, — он никогда не будет таким прекрасным, как в Кинтайре.
Эндрю быстро бросил через плечо:
— Слышишь, Джереми? Я построил для жены лучший дом в колонии, и в первый же день в нем она не может подумать ни о чем лучшем, чем жалкая хибарка на Хоксбери.
Сара подошла с тарелкой к Джереми.
— Если этот дом такой же счастливый, как в Кинтайре, я буду в нем тоже счастлива.
Джереми улыбнулся ей.
— Первая любовь для женщины ни с чем не сравнится, не так ли, Сара?
Губы ее слегка скривились.
— Нет, ни с чем.
Они уселись на ящиках, сдвинув их в кружок, и принялись за еду. Лампа стояла на полу перед ними. Одно широкое окно, выходившее на залив, было открыто, и в него проникал нежный ночной ветерок конца лета. Снаружи мягко покачивались деревья, в доме ни один звук не нарушал тишины. Рабочие ушли с наступлением сумерек, дети уже спали, Энни похрапывала возле них. Они разместились на наскоро устроенных кроватях в комнате над просторным вестибюлем. Над гаванью сияла полная яркая луна, озаряя все своим бледным светом.
Внезапно подняв голову и оглядевшись, Сара встретилась глазами с Джереми.
— Здесь так тихо, — сказала она. — И нигде никаких огней. Как будто мы у себя в Кинтайре.
Эндрю с шумом бросил нож на тарелку.
— Обязательно так говорить о Кинтайре? Как будто он уже не наш. Ты прекрасно знаешь, что он ждет тебя, как только ты туда захочешь.
В голосе его было некоторое раздражение, но этот резкий тон исчез, когда Сара обернулась к нему и улыбнулась. Они обменялись такими взглядами, что Джереми про себя выругался: им следовало учитывать, что они не одни. Они слишком привыкли считать его частью собственного счастья, забывая, что он мужчина, что его сводит с ума желание каждый раз, когда Сара так улыбается. За годы, прошедшие со времени мятежа в Кинтайре, отношения между ними тремя перешли в глубокое доверие и товарищество, которые трудно было бы передать словами. Для всей остальной колонии он был просто надсмотрщиком, работающим на Маклея, и он так и держался в присутствии посторонних; но наедине с ними он был полноправным членом тесного союза троих, боровшихся и трудившихся ради единой цели. Тем не менее для него все еще было мукой наблюдать за их отношениями. Их нежные улыбки и обращенные друг другу взгляды заставляли забыть о годах, прошедших со дня свадьбы, и о трех детях, спавших наверху.
Он нетерпеливо потянулся за бокалом, стоявшим на полу, заговорил, не успев остановить себя, и произнес слова, которые меньше всего хотел напомнить Маклеям: они выдали его разочарование и горечь, накопившиеся за годы, проведенные вдали от женщин его круга.
— Помните?.. — вырвалось у него. И тут он замолчал.
Сара и Эндрю повернулись и вопросительно посмотрели на Джереми. Тот сжал губы и глубоко вздохнул.
— Ну? — спросил Эндрю.
— Помните, — медленно продолжил Джереми, — мы пили тост в лагере у костра в день вашей свадьбы… в честь госпожи Кинтайра?
Эндрю сразу уловил его настроение. Лицо его потеплело от нежности. Наблюдая за ним, Джереми испытал муки ревности. Минуту они все трое сидели, предаваясь воспоминаниям о холодном ветре, который дул в ту ночь, о звездах, слишком больших, слишком близких.
— Помню ли я?.. — пробормотал Эндрю. — Это было почти семь лет назад. — Он повернулся к жене. — Лет, полных стольких событий для нас. Кто бы мог знать?.. — Тут он пожал плечами. — Но эти семь лет всего лишь начало. Так много еще предстоит.
Сара сказала мягко, как бы ни к кому не обращаясь:
— Ты никогда не будешь доволен, да, Эндрю?
— Доволен? — Он рассмеялся. — А зачем? Только дураки бывают довольны достигнутым. Зачем мне сидеть на стуле, наблюдая, как мир вращается вокруг меня?
Он поднялся. Джереми заметил у него вокруг глаз морщины, слишком глубокие и слишком многочисленные для его возраста. Сами глаза были напряженными, блекло-голубыми, как будто солнце долгих путешествий высветлило их.
— Я еще стану богачом, — заявил Эндрю. — Но не таким, как представляют в этом захолустье. Я хочу такого богатства, как полагается по меркам остального мира, такого богатства, которое признал бы даже Лондон!
Эндрю зашагал по комнате, заложив руки за спину. В свете лампы стали заметны пятна на куртке, бахрома на выношенных манжетах, непудреная голова. Но насколько более внушителен он сейчас, подумал Джереми, чем когда появился в великолепии кружев, башмаков с серебряными пряжками и парчового камзола, привезенных из Лондона.
Эндрю повернулся и взглянул на жену.
— Когда-нибудь я отвезу тебя в Лондон, Сара. У тебя будет все, чего ты тогда желала. Когда-нибудь… — губы его расплылись в улыбке. — А пока мы поживем здесь, подальше от шума и грязи. — Он повел рукой в сторону городка, построенного над прилегающим заливом. — У меня будет земля, много земли, и корабли. И я сделаю этот дом великолепным. Таким… ты увидишь!
В нем внезапно вспыхнуло вдохновение, он нагнулся за матросским ножом, которым они разрезали веревки на ящиках, присел на корточки перед ящиком, на котором перед тем сидел, и уверенной рукой, без колебания, стал чертить на твердой древесине кончиком ножа. Твердая поверхность не поддавалась, и он тихонько чертыхался от раздражения. Двое других наблюдали за тем, как становится очевидным план дома.
— Вот… — сказал Эндрю, вонзив нож и повернувшись к ним.
Он замолк и поднял голову. Ручка двери слегка дрогнула, затем наступила тишина. Сара и Джереми повернули головы к двери. Эндрю медленно выпрямился, все еще держа нож в руке. Он тихонько прокрался к двери, резко распахнул ее и замер. Его старший сын стоял перед ним, испуганный, босой, в длинной, до пола, рубашке с вытянутой вперед рукой, как будто все еще держался за ручку.
— Папа…
— Дэвид! — Эндрю воззрился на ребенка. — Мальчик, что ты?
Дэвид шагнул в комнату и взглянул на мать.
— Я проснулся — и услыхал тебя.
Сара вмиг оказалась возле ребенка и подхватила его на руки. Он уютно устроился там, опустив голову ей на плечо, его вопросительный взгляд блуждал по незнакомой комнате. Он переводил глаза с отца на Джереми, а потом возбужденно заерзал.
— Можно я побуду с вами, мама?
Сара через его голову улыбнулась Эндрю.
— Пусть немного побудет. Через несколько дней они привыкнут к этому дому, к тишине, и приспособятся к новой жизни.
Эндрю кивнул, протянув руку, чтобы потрепать льняные кудряшки сына.
— Почему бы и нет? Ты же никогда еще не засиживался допоздна, правда, сынок?
Он вернулся к ящику, и Сара снова села, держа на руках Дэвида. Она натянула ему на ноги ночную рубашку, которую ему сшила Энни, но он быстро выпростал из-под нее одну ногу и выразительно пошевелил пальцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Эндрю быстро бросил через плечо:
— Слышишь, Джереми? Я построил для жены лучший дом в колонии, и в первый же день в нем она не может подумать ни о чем лучшем, чем жалкая хибарка на Хоксбери.
Сара подошла с тарелкой к Джереми.
— Если этот дом такой же счастливый, как в Кинтайре, я буду в нем тоже счастлива.
Джереми улыбнулся ей.
— Первая любовь для женщины ни с чем не сравнится, не так ли, Сара?
Губы ее слегка скривились.
— Нет, ни с чем.
Они уселись на ящиках, сдвинув их в кружок, и принялись за еду. Лампа стояла на полу перед ними. Одно широкое окно, выходившее на залив, было открыто, и в него проникал нежный ночной ветерок конца лета. Снаружи мягко покачивались деревья, в доме ни один звук не нарушал тишины. Рабочие ушли с наступлением сумерек, дети уже спали, Энни похрапывала возле них. Они разместились на наскоро устроенных кроватях в комнате над просторным вестибюлем. Над гаванью сияла полная яркая луна, озаряя все своим бледным светом.
Внезапно подняв голову и оглядевшись, Сара встретилась глазами с Джереми.
— Здесь так тихо, — сказала она. — И нигде никаких огней. Как будто мы у себя в Кинтайре.
Эндрю с шумом бросил нож на тарелку.
— Обязательно так говорить о Кинтайре? Как будто он уже не наш. Ты прекрасно знаешь, что он ждет тебя, как только ты туда захочешь.
В голосе его было некоторое раздражение, но этот резкий тон исчез, когда Сара обернулась к нему и улыбнулась. Они обменялись такими взглядами, что Джереми про себя выругался: им следовало учитывать, что они не одни. Они слишком привыкли считать его частью собственного счастья, забывая, что он мужчина, что его сводит с ума желание каждый раз, когда Сара так улыбается. За годы, прошедшие со времени мятежа в Кинтайре, отношения между ними тремя перешли в глубокое доверие и товарищество, которые трудно было бы передать словами. Для всей остальной колонии он был просто надсмотрщиком, работающим на Маклея, и он так и держался в присутствии посторонних; но наедине с ними он был полноправным членом тесного союза троих, боровшихся и трудившихся ради единой цели. Тем не менее для него все еще было мукой наблюдать за их отношениями. Их нежные улыбки и обращенные друг другу взгляды заставляли забыть о годах, прошедших со дня свадьбы, и о трех детях, спавших наверху.
Он нетерпеливо потянулся за бокалом, стоявшим на полу, заговорил, не успев остановить себя, и произнес слова, которые меньше всего хотел напомнить Маклеям: они выдали его разочарование и горечь, накопившиеся за годы, проведенные вдали от женщин его круга.
— Помните?.. — вырвалось у него. И тут он замолчал.
Сара и Эндрю повернулись и вопросительно посмотрели на Джереми. Тот сжал губы и глубоко вздохнул.
— Ну? — спросил Эндрю.
— Помните, — медленно продолжил Джереми, — мы пили тост в лагере у костра в день вашей свадьбы… в честь госпожи Кинтайра?
Эндрю сразу уловил его настроение. Лицо его потеплело от нежности. Наблюдая за ним, Джереми испытал муки ревности. Минуту они все трое сидели, предаваясь воспоминаниям о холодном ветре, который дул в ту ночь, о звездах, слишком больших, слишком близких.
— Помню ли я?.. — пробормотал Эндрю. — Это было почти семь лет назад. — Он повернулся к жене. — Лет, полных стольких событий для нас. Кто бы мог знать?.. — Тут он пожал плечами. — Но эти семь лет всего лишь начало. Так много еще предстоит.
Сара сказала мягко, как бы ни к кому не обращаясь:
— Ты никогда не будешь доволен, да, Эндрю?
— Доволен? — Он рассмеялся. — А зачем? Только дураки бывают довольны достигнутым. Зачем мне сидеть на стуле, наблюдая, как мир вращается вокруг меня?
Он поднялся. Джереми заметил у него вокруг глаз морщины, слишком глубокие и слишком многочисленные для его возраста. Сами глаза были напряженными, блекло-голубыми, как будто солнце долгих путешествий высветлило их.
— Я еще стану богачом, — заявил Эндрю. — Но не таким, как представляют в этом захолустье. Я хочу такого богатства, как полагается по меркам остального мира, такого богатства, которое признал бы даже Лондон!
Эндрю зашагал по комнате, заложив руки за спину. В свете лампы стали заметны пятна на куртке, бахрома на выношенных манжетах, непудреная голова. Но насколько более внушителен он сейчас, подумал Джереми, чем когда появился в великолепии кружев, башмаков с серебряными пряжками и парчового камзола, привезенных из Лондона.
Эндрю повернулся и взглянул на жену.
— Когда-нибудь я отвезу тебя в Лондон, Сара. У тебя будет все, чего ты тогда желала. Когда-нибудь… — губы его расплылись в улыбке. — А пока мы поживем здесь, подальше от шума и грязи. — Он повел рукой в сторону городка, построенного над прилегающим заливом. — У меня будет земля, много земли, и корабли. И я сделаю этот дом великолепным. Таким… ты увидишь!
В нем внезапно вспыхнуло вдохновение, он нагнулся за матросским ножом, которым они разрезали веревки на ящиках, присел на корточки перед ящиком, на котором перед тем сидел, и уверенной рукой, без колебания, стал чертить на твердой древесине кончиком ножа. Твердая поверхность не поддавалась, и он тихонько чертыхался от раздражения. Двое других наблюдали за тем, как становится очевидным план дома.
— Вот… — сказал Эндрю, вонзив нож и повернувшись к ним.
Он замолк и поднял голову. Ручка двери слегка дрогнула, затем наступила тишина. Сара и Джереми повернули головы к двери. Эндрю медленно выпрямился, все еще держа нож в руке. Он тихонько прокрался к двери, резко распахнул ее и замер. Его старший сын стоял перед ним, испуганный, босой, в длинной, до пола, рубашке с вытянутой вперед рукой, как будто все еще держался за ручку.
— Папа…
— Дэвид! — Эндрю воззрился на ребенка. — Мальчик, что ты?
Дэвид шагнул в комнату и взглянул на мать.
— Я проснулся — и услыхал тебя.
Сара вмиг оказалась возле ребенка и подхватила его на руки. Он уютно устроился там, опустив голову ей на плечо, его вопросительный взгляд блуждал по незнакомой комнате. Он переводил глаза с отца на Джереми, а потом возбужденно заерзал.
— Можно я побуду с вами, мама?
Сара через его голову улыбнулась Эндрю.
— Пусть немного побудет. Через несколько дней они привыкнут к этому дому, к тишине, и приспособятся к новой жизни.
Эндрю кивнул, протянув руку, чтобы потрепать льняные кудряшки сына.
— Почему бы и нет? Ты же никогда еще не засиживался допоздна, правда, сынок?
Он вернулся к ящику, и Сара снова села, держа на руках Дэвида. Она натянула ему на ноги ночную рубашку, которую ему сшила Энни, но он быстро выпростал из-под нее одну ногу и выразительно пошевелил пальцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136