»
На Пасху 1773 г. король вместе со всем двором присутствовал на проповеди, и священник, задетый, видимо, за живое, рассказал поучительную библейскую притчу: «Когда наконец этот царь (Соломон), пресытившись развлечениями, почувствовал себя утомленным, так как бесчисленные удовольствия притупили его ум, он в конце концов попытался найти новый смысл во всей этой грязи всеобщего разврата». В ответ на недовольство придворных и сетования Жанны Людовик ответил, что проповедник был прав.
Еще более сильное впечатление произвела на короля другая проповедь, о смерти, что напомнило ему о ранней кончине его близких родственников и многих фавориток и заставило ужаснуться при мысли о том, что это может вскоре случиться с ним самим. Ведь ему уже было 63 года, то есть это был возраст, который медицина того времени рассматривала как критический и роковой для стариков. К тому же случаи внезапной смерти в его окружении ужасали его: аббата де ла Виля, недавно выразившего королю благодарность за назначение его министром иностранных дел, на глазах Людовика хватил удар. А его старого друга Шовелена постигла та же участь прямо у стола, где король с Жанной играли в пикет...
Чтобы хоть немного поднять все более ухудшающееся настроение короля, Жанна велела дать представление эротической оперы. Однако это помогло только на очень короткий период, и когда подошло время поста 1774 г. и вновь молодой аббат де Бове читал проповедь в Версале, он между прочим сказал: «Еще сорок дней, и Ниневия будет разрушена». Это было воспринято королем как первое предупреждение о суде Божьем, и Жанну тоже охватили тяжелые предчувствия, так что она сказала: «Как бы я хотела, чтобы этот гадкий апрель скорее прошел!» Людовик постоянно жаловался на свое здоровье, говорил о своей скорой смерти и иногда даже «о пугающем его отчете, который надо будет давать высшим силам о том, как он распорядился своей жизнью, которая нам дана на этом свете».
Жанна затеяла путешествие в Трианон, чтобы развеселить его, но уже на второй день он почувствовал себя очень плохо. Его врач нашел, что у него небольшой жар, и ничего больше внушающего опасения. На следующий день, 28 апреля, по указанию дофина прибыл хирург ла Мартиньер и забрал короля в Версаль, где он провел весьма беспокойную ночь, и ему предписали кровопускание, чтобы избавить от постоянных головных болей.
В первый вечер Жанна была еще с ним, а на другой день врачи запретили ей посещать его.
30 апреля у короля появились оспины, и тогда врачи решили, что постельный режим в течение недели поможет выздоровлению. Один из врачей, Борде, сказал: «Оспа в 64 года, да еще при таком, как у него, состоянии здоровья – ужасная болезнь!» И в самом деле, Людовик больше почти не разговаривал, его застывший взгляд уставился куда-то в пустоту, и он не выказывал особого желания видеть свою последнюю фаворитку, которая тем не менее каждый вечер с помощью подкупленного партией дю Барри камердинера короля ла Борда проникала в его комнату. Король боялся, что архиепископ Парижа придет его исповедовать, не поставив в известность, и это как будто придало ему новые силы, он тотчас велел позвать Жанну, усадил ее рядом и самозабвенно целовал ее прекрасные руки... Однако болезнь прогрессировала быстро и безостановочно, его тело покрылось отвратительными гнойными язвами, что наполнило его душу смертельным ужасом и отвращением. 3 мая он жалобным голосом потребовал привести Жанну, и, когда она вечером пришла, ей пришлось склониться к нему, чтобы разобрать, что он хотел ей сказать: «Мадам, мои дела плохи, я знаю, что я должен сделать. Нам предстоит расстаться. Отправляйтесь к господину д'Эгийону! Будьте уверены, что я навсегда сохраню самые искренние дружеские чувства к вам!» При этом он еще смог коснуться своей гноящейся рукой ее прекрасной груди...
Едва Жанна вышла, как он снова потребовал ее. Речь его стала бессвязной и прерывистой: «Ах, она такая сильная... вот как умирают... выходить, в церкви св. Женевьевы можно было так долго не молиться!» И неделю спустя его не стало. Итак, Жанна Бекю, графиня дю Барри доиграла свою роль королевской куртизанки. Ее господство, которое, как по праву говорили, не было тираническим, отличалось обычным всемогуществом, способствовавшим всего лишь удовлетворению женских капризов, и никогда не переходило в борьбу за власть. Теперь оно пришло к концу.
12 мая курьер передал ей письмо из Версаля, где ей предписывалось отправляться в аббатство бернардинцев Пон-о-Дам.
«Проклятое правительство, которое начинает борьбу с женщиной такими приказами!» – воскликнула она в ярости.
Ее друзья и родственники после смерти Людовика разлетелись в разные стороны, преследуемые издевательствами и насмешками народа и придворными нового короля. После очень неприятного переходного периода Жанна, благодаря любезности аббатисы и сестер-монахинь, снова вернулась к своему безмятежному существованию юных лет. Легкие условия ссылки в аббатстве совершенно не обременяли ее, и вскоре она получила разрешение выбирать место жительства по своему усмотрению, при условии, что оно должно находиться не менее чем в десяти часах езды от двора и Парижа. Однако пребывание в Люсьенне ей было пока запрещено. На выручку от продажи своего дома в Версале она купила поместье в окрестностях Арпажона с роскошным парком в английском стиле и переехала туда летом 1775 г. Отсутствие привычного общества было ей в тягость, что не могли скрасить даже живописные окрестности ее поместья, и она с каждым днем все больше скучала по своему любимому Люсьенну. Она была также глубоко озабочена неустроенностью своих имущественных отношений, огромными долгами, которые продолжали увеличиваться, так как она продолжала хозяйничать все так же бездумно. Чтобы хоть как-то поправить свои дела, Жанна была вынуждена продать множество самых красивых предметов убранства из Люсьенна. Она также попыталась попробовать удачу в картах, и проиграла фантастические суммы, которые никто из выигравших тактично не стал с нее требовать.
Жанна дю Барри была по-прежнему доброжелательной и снисходительной, поэтому ее прислуга делала что хотела: так как одна из камеристок постоянно заливала за воротник, а другая была постоянно беременной, она наняла третью, которая оказалась нисколько не лучше.
И она была вне себя от радости, когда в ноябре 1775 г. получила разрешение отправиться в Люсьенн. Здесь в ее жизни вскоре произошли примечательные перемены...
Очень медленно развивались ее любовные отношения с английским послом лордом Сеймуром, и она в своих письмах находит такие проникновенные слова для выражения своих чувств, которые непривычно слышать из ее уст, и на ум приходит воспоминание о Жюли Леспинасс (1732–1776), в салоне которой собирались энциклопедисты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
На Пасху 1773 г. король вместе со всем двором присутствовал на проповеди, и священник, задетый, видимо, за живое, рассказал поучительную библейскую притчу: «Когда наконец этот царь (Соломон), пресытившись развлечениями, почувствовал себя утомленным, так как бесчисленные удовольствия притупили его ум, он в конце концов попытался найти новый смысл во всей этой грязи всеобщего разврата». В ответ на недовольство придворных и сетования Жанны Людовик ответил, что проповедник был прав.
Еще более сильное впечатление произвела на короля другая проповедь, о смерти, что напомнило ему о ранней кончине его близких родственников и многих фавориток и заставило ужаснуться при мысли о том, что это может вскоре случиться с ним самим. Ведь ему уже было 63 года, то есть это был возраст, который медицина того времени рассматривала как критический и роковой для стариков. К тому же случаи внезапной смерти в его окружении ужасали его: аббата де ла Виля, недавно выразившего королю благодарность за назначение его министром иностранных дел, на глазах Людовика хватил удар. А его старого друга Шовелена постигла та же участь прямо у стола, где король с Жанной играли в пикет...
Чтобы хоть немного поднять все более ухудшающееся настроение короля, Жанна велела дать представление эротической оперы. Однако это помогло только на очень короткий период, и когда подошло время поста 1774 г. и вновь молодой аббат де Бове читал проповедь в Версале, он между прочим сказал: «Еще сорок дней, и Ниневия будет разрушена». Это было воспринято королем как первое предупреждение о суде Божьем, и Жанну тоже охватили тяжелые предчувствия, так что она сказала: «Как бы я хотела, чтобы этот гадкий апрель скорее прошел!» Людовик постоянно жаловался на свое здоровье, говорил о своей скорой смерти и иногда даже «о пугающем его отчете, который надо будет давать высшим силам о том, как он распорядился своей жизнью, которая нам дана на этом свете».
Жанна затеяла путешествие в Трианон, чтобы развеселить его, но уже на второй день он почувствовал себя очень плохо. Его врач нашел, что у него небольшой жар, и ничего больше внушающего опасения. На следующий день, 28 апреля, по указанию дофина прибыл хирург ла Мартиньер и забрал короля в Версаль, где он провел весьма беспокойную ночь, и ему предписали кровопускание, чтобы избавить от постоянных головных болей.
В первый вечер Жанна была еще с ним, а на другой день врачи запретили ей посещать его.
30 апреля у короля появились оспины, и тогда врачи решили, что постельный режим в течение недели поможет выздоровлению. Один из врачей, Борде, сказал: «Оспа в 64 года, да еще при таком, как у него, состоянии здоровья – ужасная болезнь!» И в самом деле, Людовик больше почти не разговаривал, его застывший взгляд уставился куда-то в пустоту, и он не выказывал особого желания видеть свою последнюю фаворитку, которая тем не менее каждый вечер с помощью подкупленного партией дю Барри камердинера короля ла Борда проникала в его комнату. Король боялся, что архиепископ Парижа придет его исповедовать, не поставив в известность, и это как будто придало ему новые силы, он тотчас велел позвать Жанну, усадил ее рядом и самозабвенно целовал ее прекрасные руки... Однако болезнь прогрессировала быстро и безостановочно, его тело покрылось отвратительными гнойными язвами, что наполнило его душу смертельным ужасом и отвращением. 3 мая он жалобным голосом потребовал привести Жанну, и, когда она вечером пришла, ей пришлось склониться к нему, чтобы разобрать, что он хотел ей сказать: «Мадам, мои дела плохи, я знаю, что я должен сделать. Нам предстоит расстаться. Отправляйтесь к господину д'Эгийону! Будьте уверены, что я навсегда сохраню самые искренние дружеские чувства к вам!» При этом он еще смог коснуться своей гноящейся рукой ее прекрасной груди...
Едва Жанна вышла, как он снова потребовал ее. Речь его стала бессвязной и прерывистой: «Ах, она такая сильная... вот как умирают... выходить, в церкви св. Женевьевы можно было так долго не молиться!» И неделю спустя его не стало. Итак, Жанна Бекю, графиня дю Барри доиграла свою роль королевской куртизанки. Ее господство, которое, как по праву говорили, не было тираническим, отличалось обычным всемогуществом, способствовавшим всего лишь удовлетворению женских капризов, и никогда не переходило в борьбу за власть. Теперь оно пришло к концу.
12 мая курьер передал ей письмо из Версаля, где ей предписывалось отправляться в аббатство бернардинцев Пон-о-Дам.
«Проклятое правительство, которое начинает борьбу с женщиной такими приказами!» – воскликнула она в ярости.
Ее друзья и родственники после смерти Людовика разлетелись в разные стороны, преследуемые издевательствами и насмешками народа и придворными нового короля. После очень неприятного переходного периода Жанна, благодаря любезности аббатисы и сестер-монахинь, снова вернулась к своему безмятежному существованию юных лет. Легкие условия ссылки в аббатстве совершенно не обременяли ее, и вскоре она получила разрешение выбирать место жительства по своему усмотрению, при условии, что оно должно находиться не менее чем в десяти часах езды от двора и Парижа. Однако пребывание в Люсьенне ей было пока запрещено. На выручку от продажи своего дома в Версале она купила поместье в окрестностях Арпажона с роскошным парком в английском стиле и переехала туда летом 1775 г. Отсутствие привычного общества было ей в тягость, что не могли скрасить даже живописные окрестности ее поместья, и она с каждым днем все больше скучала по своему любимому Люсьенну. Она была также глубоко озабочена неустроенностью своих имущественных отношений, огромными долгами, которые продолжали увеличиваться, так как она продолжала хозяйничать все так же бездумно. Чтобы хоть как-то поправить свои дела, Жанна была вынуждена продать множество самых красивых предметов убранства из Люсьенна. Она также попыталась попробовать удачу в картах, и проиграла фантастические суммы, которые никто из выигравших тактично не стал с нее требовать.
Жанна дю Барри была по-прежнему доброжелательной и снисходительной, поэтому ее прислуга делала что хотела: так как одна из камеристок постоянно заливала за воротник, а другая была постоянно беременной, она наняла третью, которая оказалась нисколько не лучше.
И она была вне себя от радости, когда в ноябре 1775 г. получила разрешение отправиться в Люсьенн. Здесь в ее жизни вскоре произошли примечательные перемены...
Очень медленно развивались ее любовные отношения с английским послом лордом Сеймуром, и она в своих письмах находит такие проникновенные слова для выражения своих чувств, которые непривычно слышать из ее уст, и на ум приходит воспоминание о Жюли Леспинасс (1732–1776), в салоне которой собирались энциклопедисты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79