В десять часов вечера полковник Червони прибыл на место.
Завтра я сообщу вам больше подробностей. Да здравствует Республика!»
– Да здравствует Республика! – вскричали офицеры.
– Да здравствует Республика! – подхватил центр и весь правый фланг. Прозвучала третья канонада, и далеко не один возглас «Да здравствует Республика!» был прерван на полуслове.
– Ну, а теперь, – продолжал Сен-Жюст, – вот письмо нашего коллеги Барраса, которому поручено наказать город Тулон; оно также адресовано Национальному конвенту.
«Граждане депутаты,
большая часть подлых тулонцев погрузилась на корабли Худа и Сиднея Смита, и, следовательно, народное правосудие не свершится должным образом; но, к счастью, дома не смогли сойти со своих фундаментов; город остался на месте, дабы возмездие Республики сровняло его с землей, подобно другим проклятым городам, от которых не осталось ни следа. Сначала поступило предложение взорвать город с помощью мин, однако было опасно поджигать склады и арсенал. Тогда было решено, что все каменщики шести окрестных округов получат приказ срочно явиться со своим рабочим инструментом для быстрого и полного разрушения города. Армия из двенадцати тысяч каменщиков живо сделает свое дело, и через две недели Тулон должен исчезнуть с лица земли.
Завтра начнутся расстрелы, они будут продолжаться до тех пор, пока не останется ни одного предателя!
Привет и братство! Да здравствует Республика!»
Неприятель продолжал наступать; слышался бой барабанов, раздавались раскаты труб, и время от времени ветер доносил звуки военных маршей.
Вскоре все потонуло в грохоте пушек; град картечи обрушился на ряды французов и особенно на офицерский корпус.
Видя, что ряды несколько расстроились, Пишегрю приподнялся в стременах и вскричал:
– Держать равнение!
– Держать равнение! – подхватили офицеры. Ряды выровнялись.
– К ноге! – приказал Пишегрю.
Послышался стук десяти тысяч прикладов: все они одновременно ударились о землю.
– Теперь, – продолжал Сен-Жюст, в голосе которого не слышалось ни малейшего волнения, – вот сообщение из военного министерства; оно адресовано мне, но я должен передать его генералам Гошу и Пишегрю:
«Гражданин депутат!
Я получил это письмо от гражданина Дютея-младшего:
«Тулон – во власти Республики; подлость и вероломство ее врагов не знает предела; артиллерия была бесподобной, именно ей мы обязаны победой; нет ни единого солдата, который не проявил бы героизма; офицеры подавали им в этом пример; у меня не хватает слов, чтобы рассказать тебе о доблести полковника Бонапарта. Масса знаний, бездна ума и много храбрости – вот далеко не полный перечень достоинств этого редкого офицера; именно ты, министр, должен беречь его во имя славы Республики…»
Я произвел полковника Бонапарта в бригадные генералы и прошу тебя предложить Гошу и Пишегрю объявить ему благодарность в приказе по Рейнской армии. Той же чести будет удостоен смельчак, что первым преодолеет виссамбурские линии, когда мне сообщат его имя».
– Вы слышите, граждане, – сказал Пишегрю, – полковнику Бонапарту объявляется благодарность в приказе по армии! Пусть каждый возвращается на свои позиции и сообщит это имя солдатам! Теперь, когда англичане разбиты, настал черед пруссаков и австрийцев! Вперед! Да здравствует Республика!
Имя Бонапарта, недавно ставшее известным, но уже овеянное славой, пронеслось по всем рядам; вслед за ним из сорока тысяч уст грянул оглушительный крик «Да здравствует Республика!»; барабаны забили сигнал к атаке, трубы загремели, музыканты заиграли «Марсельезу», и вся армия, которую столь долго удерживали, единым фронтом бросилась навстречу неприятелю.
XXXIV. ГЛАВА, КОТОРАЯ, В СУЩНОСТИ СОСТАВЛЯЕТ ОДНО ЦЕЛОЕ СО СЛЕДУЮЩЕЙ
Цель кампании – вернуть виссамбурские линии – была достигнута; с интервалом в десять дней на юге и на севере, в Тулоне и Ландау, неприятель был отброшен за пределы Франции; следовательно, теперь можно было дать солдатам отдых, в котором они столь сильно нуждались; кроме того, в Кайзерлаутерне, Гермерсгейме и Ландау имелись склады сукна, обуви, запасы продовольствия и фуража; на одном только складе Кайзерлаутерна нашлось тысяча шерстяных одеял.
Настало время выполнить обещания, которые Пишегрю дал каждому солдату. Расчеты Эстева были закончены; двадцать пять тысяч франков, предназначенные для эндрского батальона, хранились у генерала, и к этой сумме добавились еще две тысячи четыреста франков – стоимость захваченных пушек.
Это была огромная сумма в двадцать семь тысяч четыреста франков золотом; в ту пору, когда в обращении находилось шесть миллиардов ассигнатов, стоимость луидора в ассигнатах составляла семьсот двенадцать франков.
Пишегрю приказал привести Фаро и двух солдат, сопровождавших его всякий раз, когда он обращался к генералу от имени своего батальона.
Все трое явились – Фаро с нашивками старшего сержанта и один из солдат с капральскими галунами, которые он успел получить со времени первой встречи с генералом.
– Вот и я, мой генерал, а вот двое моих товарищей: капрал Грозей и егерь Венсан.
– Добро пожаловать все трое.
– Вы очень добры, мой генерал, – ответил Фаро, как обычно подергивая шеей.
– Вам известно, что сумма в двадцать пять тысяч франков была предназначена вдовам и сиротам убитых эндрского батальона.
– Да, мой генерал, – ответил Фаро.
– К упомянутой сумме батальон добавил еще тысячу двести франков.
– Да, мой генерал, подтверждением служит то, что один дурачок по имени Фаро, который нес деньги в своем носовом платке, выронил их от радости, узнав, что произведен в старшие сержанты.
– Обещаешь ли ты за него, что он больше такого не сделает?
– Слово старшего сержанта, мой генерал, даже если вы сделаете его полковником.
– До этого пока не дошло.
– Тем хуже, мой генерал.
– И все же я дам тебе повышение.
– Мне?
– Да.
– Опять?
– Я назначаю тебя казначеем.
– Вместо гражданина Эстева? – спросил Фаро с присущим ему движением головы. – Спасибо, генерал, это хорошее место.
– Нет, не совсем, – сказал Пишегрю, улыбаясь этой братской вольности в обращении, на которой держится сила армии, вольности, распространившейся в нашей армии благодаря Революции.
– Тем хуже, тем хуже, – повторил Фаро.
– Я назначаю тебя казначеем в департаменте Эндр; в твоем распоряжении будет сумма в размере свыше двадцати семи тысяч четырехсот франков; одним словом, я поручаю тебе и двум твоим товарищам, в награду за удовольствие, которое вы доставили мне своим поведением, распределить эту сумму между перечисленными здесь семьями.
Генерал показал Фаро список, составленный фурьерами.
– Ах, генерал, – промолвил Фаро, – вот так награда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228