Но терпеть тыканье моей прачки, хлебать спартанскую похлебку из одного котла с моим кучером?.. Нет, этого я никогда не приму. Равенство – прекрасная вещь, но необходимо договориться о значении слова «равенство». Если это означает, что все будут получать одинаковое образование за счет родины – это хорошо, что все люди будут равны перед законом – это прекрасно! Но если это значит, что все французские граждане будут скроены на один лад в физическом и нравственном смысле, то это закон Прокруста, а не Декларация прав человека. Если уж выбирать между конституциями Ликурга и Солона, между Спартой и Афинами, то я выбираю Афины, и к тому же Афины Перикла, а не Писистрата.
– Ну что ж, – с лукавой улыбкой возразил красивый белокурый юноша, которому была адресована эта гражданская отповедь и который впоследствии стал известным Бенжаменом Констаном, – вы не правы, дорогая баронесса, вы говорите об Афинах в пору заката, вместо того чтобы посмотреть на этот город в начале пути.
– В пору заката! В эпоху Перикла! Мне кажется, что, напротив, я говорю об Афинах в пору расцвета.
– Это так, но ничто, сударыня, не начинается с расцвета. Расцвет – это зрелый плод, а до плода существуют почка, листья, цветок. Вам не нравится Писистрат? Вы заблуждаетесь. Это он, встав во главе неимущих классов, подготовил почву для грядущего возвышения Афин. Что касается двух его сыновей, Гиппия и Гиппарха, я оставляю их на ваше усмотрение. Но Клисфен, который довел число сенаторов до пятисот, как только что сделал Конвент, ведь именно он открывает великую эпоху войн против персов. Мильтиад разбивает персов при Марафоне – Пишегрю только что разбил пруссаков и австрийцев. Фемистокл уничтожает их флот у Саламина – Моро только что захватил флот голландцев в кавалерийской атаке. Это еще одна странность. Свобода Греции родилась в борьбе, которая, казалось, должна была привести к гибели, подобно тому как наша свобода родилась в борьбе с иностранными монархиями.
В ту же эпоху были расширены права; тогда же архонты и судьи были избраны из представителей всех классов. Кроме того, вы забываете, что именно в этот плодотворный период явился Эсхил; с беспечным ясновидением гения он создает Прометея, то есть символ бунта человека против тирании; Эсхил – это младший брат Гомера, но кажется его старшим братом!
– Браво! Браво! – воскликнул чей-то голос. – Право, вы прекрасно сочиняете. Между тем в квартале Фейдо и в секции Лепелетье люди убивают друг друга. Вы слышите бой колоколов? Они вернулись из Рима.
– А, это вы, Барбе-Марбуа, – сказала г-жа де Сталь мужчине лет сорока, чья красота была величественной и безжизненной (такого рода красота встречается среди придворных и дипломатов); впрочем, это был очень порядочный человек, зять президента-губернатора Пенсильвании Уильяма Мура. – Откуда вы?
– Прямо из Конвента.
– Что там делают?
– Спорят. Объявляют секционеров вне закона, вооружают патриотов. Что касается секционеров (они уже отыскали колокола, и вы их слышите), то это переодетые монархисты. Завтра они отыщут свои ружья, и, думаю, у нас начнется славная пальба!
– Что поделать! – сказал очень некрасивый мужчина с гладкими волосами, впалыми висками, мертвенно-бледным лицом и кривым ртом; уродство этого лица было одновременно и человеческим и звериным, – я повторяю им в Конвенте изо дня в день: «До тех пор пока у вас не будет четко налаженного полицейского ведомства и министра полиции, действующего не по долгу службы, а по призванию, дела будут идти из рук вон плохо». В конце концов, поглядите на меня: я обзавелся дюжиной молодцов ради своего удовольствия, занимаюсь сыском как любитель, ибо меня забавляет игра в полицию и я осведомлен лучше правительства.
– И что же вам известно, господин Фуше? – спросила г-жа де Сталь.
– Ах, госпожа баронесса, по правде сказать, мне известно, что шуаны были созваны в Париж из всех частей королевства, и позавчера у Леметра… Вы знаете Леметра, баронесса?
– Это агент принцев?
– Он самый. Так вот, Юра и Морбиан обменялись там рукопожатиями.
– И что это значит? – спросил Барбе-Марбуа.
– Это значит, что Кадудаль снова дал там присягу на верность, а граф де Сент-Эрмин снова поклялся отомстить.
Посетители других салонов поспешили перейти в главный салон и столпились вокруг трех-четырех новых гостей, которые принесли свежие новости.
– Нам прекрасно известно, кто такой Кадудаль, – ответила г-жа де Сталь, – это шуан; он сражался в Вандее, а затем переправился через Луару, но кто такой граф де Сент-Эрмин?
– Граф де Сент-Эрмин – это молодой дворянин одной из лучших семей Юры, средний из трех сыновей. Его отец был гильотинирован, мать умерла от горя, брата расстреляли в Ауэнхайме, и он поклялся отомстить за брата и отца. Таинственный председатель секции Лепелетье, знаменитый Морган, тот, что нанес Конвенту оскорбление, явившись в зал заседаний, – знаете ли вы, кто это?
– Нет.
– Ну так это он!
– По правде говоря, господин Фуше, – сказал Бенжамен Констан, – вы неправильно выбрали свое призвание. Вам следовало быть не моряком, не священником, не депутатом, не преподавателем, не комиссаром Конвента. Вам следовало бы быть министром полиции.
– Если бы я им был, – ответил Фуше, – в Париже было бы спокойнее, чем сейчас. Я спрашиваю вас: разве не в высшей степени нелепо отступать перед секциями? Мену следовало бы расстрелять.
– Гражданин, – сказала г-жа де Крюденер, любившая прибегать к республиканским формам обращения, – к нам пришел гражданин Гара; возможно, он что-то знает. Тара, что вам известно?
Она втолкнула в круг мужчину чуть старше тридцати лет, одетого с безупречным вкусом.
– Ему известно, что половина ноты равна двум четвертям, – насмешливо произнес Бенжамен Констан.
Гара поднялся на цыпочки, чтобы разглядеть автора недоброй шутки.
Гара был силен в музыкальной грамоте; это был самый удивительный их всех когда-либо живших певцов и, к тому же один из наиболее законченных типов «невероятных», которых запечатлела остроумная кисть Ораса Берне. Он был племянником члена Конвента Гара, со слезами на глазах зачитавшего Людовику XVI смертный приговор.
Его отец, видный адвокат, хотел, чтобы сын тоже стал адвокатом, но природа и образование сделали из него певца.
Природа наградила его изумительным тенором.
Итальянец по имени Ламберти давал ему уроки совместно с Франсуа Беком, директором театра в Бордо, и эти уроки внушили Гара-сыну такую страсть к музыке, что, приехав в Париж учиться праву, он стал учиться пению. Узнав об этом, отец лишил его содержания.
В то же время граф д'Артуа назначил его своим личным секретарем и устроил ему прослушивание у королевы Марии Антуанетты, и та немедленно пригласила его участвовать в своих частных концертах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228
– Ну что ж, – с лукавой улыбкой возразил красивый белокурый юноша, которому была адресована эта гражданская отповедь и который впоследствии стал известным Бенжаменом Констаном, – вы не правы, дорогая баронесса, вы говорите об Афинах в пору заката, вместо того чтобы посмотреть на этот город в начале пути.
– В пору заката! В эпоху Перикла! Мне кажется, что, напротив, я говорю об Афинах в пору расцвета.
– Это так, но ничто, сударыня, не начинается с расцвета. Расцвет – это зрелый плод, а до плода существуют почка, листья, цветок. Вам не нравится Писистрат? Вы заблуждаетесь. Это он, встав во главе неимущих классов, подготовил почву для грядущего возвышения Афин. Что касается двух его сыновей, Гиппия и Гиппарха, я оставляю их на ваше усмотрение. Но Клисфен, который довел число сенаторов до пятисот, как только что сделал Конвент, ведь именно он открывает великую эпоху войн против персов. Мильтиад разбивает персов при Марафоне – Пишегрю только что разбил пруссаков и австрийцев. Фемистокл уничтожает их флот у Саламина – Моро только что захватил флот голландцев в кавалерийской атаке. Это еще одна странность. Свобода Греции родилась в борьбе, которая, казалось, должна была привести к гибели, подобно тому как наша свобода родилась в борьбе с иностранными монархиями.
В ту же эпоху были расширены права; тогда же архонты и судьи были избраны из представителей всех классов. Кроме того, вы забываете, что именно в этот плодотворный период явился Эсхил; с беспечным ясновидением гения он создает Прометея, то есть символ бунта человека против тирании; Эсхил – это младший брат Гомера, но кажется его старшим братом!
– Браво! Браво! – воскликнул чей-то голос. – Право, вы прекрасно сочиняете. Между тем в квартале Фейдо и в секции Лепелетье люди убивают друг друга. Вы слышите бой колоколов? Они вернулись из Рима.
– А, это вы, Барбе-Марбуа, – сказала г-жа де Сталь мужчине лет сорока, чья красота была величественной и безжизненной (такого рода красота встречается среди придворных и дипломатов); впрочем, это был очень порядочный человек, зять президента-губернатора Пенсильвании Уильяма Мура. – Откуда вы?
– Прямо из Конвента.
– Что там делают?
– Спорят. Объявляют секционеров вне закона, вооружают патриотов. Что касается секционеров (они уже отыскали колокола, и вы их слышите), то это переодетые монархисты. Завтра они отыщут свои ружья, и, думаю, у нас начнется славная пальба!
– Что поделать! – сказал очень некрасивый мужчина с гладкими волосами, впалыми висками, мертвенно-бледным лицом и кривым ртом; уродство этого лица было одновременно и человеческим и звериным, – я повторяю им в Конвенте изо дня в день: «До тех пор пока у вас не будет четко налаженного полицейского ведомства и министра полиции, действующего не по долгу службы, а по призванию, дела будут идти из рук вон плохо». В конце концов, поглядите на меня: я обзавелся дюжиной молодцов ради своего удовольствия, занимаюсь сыском как любитель, ибо меня забавляет игра в полицию и я осведомлен лучше правительства.
– И что же вам известно, господин Фуше? – спросила г-жа де Сталь.
– Ах, госпожа баронесса, по правде сказать, мне известно, что шуаны были созваны в Париж из всех частей королевства, и позавчера у Леметра… Вы знаете Леметра, баронесса?
– Это агент принцев?
– Он самый. Так вот, Юра и Морбиан обменялись там рукопожатиями.
– И что это значит? – спросил Барбе-Марбуа.
– Это значит, что Кадудаль снова дал там присягу на верность, а граф де Сент-Эрмин снова поклялся отомстить.
Посетители других салонов поспешили перейти в главный салон и столпились вокруг трех-четырех новых гостей, которые принесли свежие новости.
– Нам прекрасно известно, кто такой Кадудаль, – ответила г-жа де Сталь, – это шуан; он сражался в Вандее, а затем переправился через Луару, но кто такой граф де Сент-Эрмин?
– Граф де Сент-Эрмин – это молодой дворянин одной из лучших семей Юры, средний из трех сыновей. Его отец был гильотинирован, мать умерла от горя, брата расстреляли в Ауэнхайме, и он поклялся отомстить за брата и отца. Таинственный председатель секции Лепелетье, знаменитый Морган, тот, что нанес Конвенту оскорбление, явившись в зал заседаний, – знаете ли вы, кто это?
– Нет.
– Ну так это он!
– По правде говоря, господин Фуше, – сказал Бенжамен Констан, – вы неправильно выбрали свое призвание. Вам следовало быть не моряком, не священником, не депутатом, не преподавателем, не комиссаром Конвента. Вам следовало бы быть министром полиции.
– Если бы я им был, – ответил Фуше, – в Париже было бы спокойнее, чем сейчас. Я спрашиваю вас: разве не в высшей степени нелепо отступать перед секциями? Мену следовало бы расстрелять.
– Гражданин, – сказала г-жа де Крюденер, любившая прибегать к республиканским формам обращения, – к нам пришел гражданин Гара; возможно, он что-то знает. Тара, что вам известно?
Она втолкнула в круг мужчину чуть старше тридцати лет, одетого с безупречным вкусом.
– Ему известно, что половина ноты равна двум четвертям, – насмешливо произнес Бенжамен Констан.
Гара поднялся на цыпочки, чтобы разглядеть автора недоброй шутки.
Гара был силен в музыкальной грамоте; это был самый удивительный их всех когда-либо живших певцов и, к тому же один из наиболее законченных типов «невероятных», которых запечатлела остроумная кисть Ораса Берне. Он был племянником члена Конвента Гара, со слезами на глазах зачитавшего Людовику XVI смертный приговор.
Его отец, видный адвокат, хотел, чтобы сын тоже стал адвокатом, но природа и образование сделали из него певца.
Природа наградила его изумительным тенором.
Итальянец по имени Ламберти давал ему уроки совместно с Франсуа Беком, директором театра в Бордо, и эти уроки внушили Гара-сыну такую страсть к музыке, что, приехав в Париж учиться праву, он стал учиться пению. Узнав об этом, отец лишил его содержания.
В то же время граф д'Артуа назначил его своим личным секретарем и устроил ему прослушивание у королевы Марии Антуанетты, и та немедленно пригласила его участвовать в своих частных концертах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228