Мортимер сам пописывает статейки в этот еженедельник. Уходя, он попросил у меня разрешения напечатать кое-что из рассказанных…тобой забавных историй, разумеется, со ссылкой на источник. Я ему разрешил.
– Ты сделал это? Почему ты не спросил у меня, Филип?
– Я не думал, что ты будешь против, дорогая… – Не открывая глаз, он с ленивым удовлетворением; поднес стакан к губам и после большого глотка продолжил: – Это великолепно, великолепно.
– Что великолепно? Бренди?
– Нет-нет. Хотя бренди тоже. Ты была великолепной, вот что я хочу сказать, ты завладела их вниманием. Это чертовски хорошо для моей карьеры.
– Для твоей карьеры?
– Конечно. Ты всех покорила. Они приехали, чтобы увидеть американскую дикарку и все такое прочее. Большинство из этих гостей до этого не бывали в нашем доме. Их нечем было привлечь сюда.
Констанс ничего не ответила, а он продолжал размышлять вслух, закрыв глаза и предавшись приятным воспоминаниям:
– Это было замечательно. Я не удивлюсь, если последует приглашение от принца Уэльского. Тебе известно, что ему очень нравятся американцы. Он любитель всяческой экзотики. А если это произойдет, считай, что мы уже там.
– Где там, уточни?
– Как же, в самых элитарных кругах, в Мальборо-Хаусе, где собираются сливки общества. Отлично! Великолепно!
– Я, пожалуй, пойду спать, Филип.
Наконец он открыл глаза и улыбнулся ей:
– Ты заслужила отдых, дорогая.
Он поднялся, но продолжал держать в руках сигару и стакан с бренди.
Констанс внезапно увидела свое и Филипа отражение в зеркале над камином. Портрет по пояс. Даже великолепное платье не смогло изменить замкнутого выражения ее лица. Филип же смотрел в свой стакан, как всегда элегантный, бывалый светский щеголь.
Но все, однако, было не так. Дело даже не только в том, что одежда не гармонировала с выражением их лиц. Здесь таилось что-то более серьезное. Он наклонился и поцеловал ее в щеку. Их лица были так близко.
Но ничего не произошло. Никакой искры, позволившей бы сказать: «Эти двое принадлежат друг другу». Никакие неуловимые нити не связывали их воедино. Его глаза не искали ее глаз, между ними не было ничего, даже когда его губы слегка коснулись ее щеки.
– Спокойной ночи, дорогая. – Филип опустился в кресло, не дожидаясь, когда она покинет комнату.
Оглянувшись, Констанс, увидела, как он снова наполнил стакан бренди и закрыл глаза, предаваясь, должно быть, мечтаниям о будущих успехах.
«Почему же я, – подумала Констанс, поднимаясь по лестнице, – не могу, а главное, не хочу даже заглянуть в свое будущее?»
– Черт возьми, – Джозеф сплюнул сквозь зубы.
Он повторил опыт, но совсем потерял последовательность стадий эксперимента.
В мыслях была Констанс, а не работа, и поэтому он пролил последний образец краски из Балморала.
Без него вся остальная серия опытов будет бессмысленной.
Он устало провел рукой по глазам. В последнее время его, Джозефа Смита, который обладал удивительной способностью быстро засыпать, даже стоя, если этого требовали обстоятельства, начала мучить бессонница. Такое бывало с ним раз или два в жизни. Сон до сих пор никогда не подводил его. Пока не появилась в его жизни Констанс Ллойд.
– Нет, – сказал он себе. – Это не должно случиться.
Даже Абигайль не удалось обольстить его. А она была прелестна, как волшебный сон, как видение, им самим придуманное. Он то и дело удивлялся, как ее реальная сущность неумолимо разрушала тот образ, который он носил в себе во время их долгах разлук.
Но никто, даже человек, наделенный огромным воображением, не смог бы создать нечто похожее на Констанс Ллойд. Даже ее имя как бы подтверждало, констатировало постоянство в ней того, что присуще женщине, – ее способность удивлять и вызывать восхищение.
Именно этими двумя качествами она и покорила Джозефа во время их короткого путешествия. Когда он закрывал глаза, в памяти всплывали отдельные моменты их совместного путешествия: улыбка Констанс, ее взгляд, устремленный вдаль, голубизна ее глаз, удивительно чистых, когда она, часто моргая, смотрела на него и ждала ответа на какой-то свой вопрос.
Он слышал ее голос, обаятельно-ироничные замечания, вспоминал ее здравомыслие и постоянную доброжелательность. В Констанс Ллойд не было ничего неестественного и заученного, ничего, что говорило бы о том, что она долго практиковалась в искусстве вести беседу. Она говорила то, что думала, и, к сожалению, иногда говорила то, о чем в той среде, куда она попала, стоило бы прежде подумать, а потом сказать вслух.
Она была восхитительна, что там говорить.
Но она была невестой Филипа, той, о ком ему, Джозефу, не стоило бы думать.
А это оказалось нелегко…
Если бы он не отдавал себе отчета: брак с Филипом погубит ее.
Не в мелодраматическом смысле этого слова, без всяких зловещих ужасов. Просто Констанс неминуемо утратит в этом браке свою природную непосредственность и непредсказуемость. Одного года жизни в Гастингс-Хаусе будет достаточно, чтобы все это в ней угасло. Долгие скучные вечера в обществе герцогини, подвергающей ее и себя всем испытаниям светского общения. Джозеф представил себе Диши в кресле, Филипа, читающего позавчерашние газеты, и Констанс, которая отчаянно пытается не потерять здравый рассудок.
Другая перспектива была еще ужаснее: вхождение Констанс в круг принца Уэльского, скучнее чего и придумать нельзя. Сюда входили аристократические титулы, воспитанные не думать, держаться подальше от книг и произведений искусства, да и от всего, что может нарушить их замкнутый и ограниченный образ жизни.
Констанс была остроумна в самом лучшем смысле этого слова, а не просто остра на язык или любила говорить колкости. Как отнесется она к идиотским развлечениям высокой знати: дуэль джентльменов, вооруженных сифонами с содовой водой, или спуск по парадной лестнице Мальборо-Хауса на серебряном подносе. И все это – от одуряющей скуки. Но более всего беспокоило губительное воздействие на Констанс этой порочной части светского общества в том случае, если она сама предпочтет сделать сплетни и злословие любимым занятием. Или она сама будет уничтожена за все то, что в ней достойно восхищения.
Филип не понимал, какое сокровище подарила ему судьба.
На губах Джозефа появилась легкая улыбка, затем он снова углубился в работу.
Глава 6
Дни для Констанс были полны удручающего однообразия. Время после молчаливого завтрака и до одиннадцати часов вечера, того обязательного часа, когда наконец разрешалось удалиться в свои комнаты, было истинным испытанием. Вместо того чтобы в конце концов привыкнуть к скучной рутине повседневности, она не особенно желала примириться с ней. Наконец она дошла до того, что после ужина стала незаметно переводить на несколько минут вперед стрелку часов в красной гостиной, лишь бы приблизить время, когда можно уйти в свою комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Ты сделал это? Почему ты не спросил у меня, Филип?
– Я не думал, что ты будешь против, дорогая… – Не открывая глаз, он с ленивым удовлетворением; поднес стакан к губам и после большого глотка продолжил: – Это великолепно, великолепно.
– Что великолепно? Бренди?
– Нет-нет. Хотя бренди тоже. Ты была великолепной, вот что я хочу сказать, ты завладела их вниманием. Это чертовски хорошо для моей карьеры.
– Для твоей карьеры?
– Конечно. Ты всех покорила. Они приехали, чтобы увидеть американскую дикарку и все такое прочее. Большинство из этих гостей до этого не бывали в нашем доме. Их нечем было привлечь сюда.
Констанс ничего не ответила, а он продолжал размышлять вслух, закрыв глаза и предавшись приятным воспоминаниям:
– Это было замечательно. Я не удивлюсь, если последует приглашение от принца Уэльского. Тебе известно, что ему очень нравятся американцы. Он любитель всяческой экзотики. А если это произойдет, считай, что мы уже там.
– Где там, уточни?
– Как же, в самых элитарных кругах, в Мальборо-Хаусе, где собираются сливки общества. Отлично! Великолепно!
– Я, пожалуй, пойду спать, Филип.
Наконец он открыл глаза и улыбнулся ей:
– Ты заслужила отдых, дорогая.
Он поднялся, но продолжал держать в руках сигару и стакан с бренди.
Констанс внезапно увидела свое и Филипа отражение в зеркале над камином. Портрет по пояс. Даже великолепное платье не смогло изменить замкнутого выражения ее лица. Филип же смотрел в свой стакан, как всегда элегантный, бывалый светский щеголь.
Но все, однако, было не так. Дело даже не только в том, что одежда не гармонировала с выражением их лиц. Здесь таилось что-то более серьезное. Он наклонился и поцеловал ее в щеку. Их лица были так близко.
Но ничего не произошло. Никакой искры, позволившей бы сказать: «Эти двое принадлежат друг другу». Никакие неуловимые нити не связывали их воедино. Его глаза не искали ее глаз, между ними не было ничего, даже когда его губы слегка коснулись ее щеки.
– Спокойной ночи, дорогая. – Филип опустился в кресло, не дожидаясь, когда она покинет комнату.
Оглянувшись, Констанс, увидела, как он снова наполнил стакан бренди и закрыл глаза, предаваясь, должно быть, мечтаниям о будущих успехах.
«Почему же я, – подумала Констанс, поднимаясь по лестнице, – не могу, а главное, не хочу даже заглянуть в свое будущее?»
– Черт возьми, – Джозеф сплюнул сквозь зубы.
Он повторил опыт, но совсем потерял последовательность стадий эксперимента.
В мыслях была Констанс, а не работа, и поэтому он пролил последний образец краски из Балморала.
Без него вся остальная серия опытов будет бессмысленной.
Он устало провел рукой по глазам. В последнее время его, Джозефа Смита, который обладал удивительной способностью быстро засыпать, даже стоя, если этого требовали обстоятельства, начала мучить бессонница. Такое бывало с ним раз или два в жизни. Сон до сих пор никогда не подводил его. Пока не появилась в его жизни Констанс Ллойд.
– Нет, – сказал он себе. – Это не должно случиться.
Даже Абигайль не удалось обольстить его. А она была прелестна, как волшебный сон, как видение, им самим придуманное. Он то и дело удивлялся, как ее реальная сущность неумолимо разрушала тот образ, который он носил в себе во время их долгах разлук.
Но никто, даже человек, наделенный огромным воображением, не смог бы создать нечто похожее на Констанс Ллойд. Даже ее имя как бы подтверждало, констатировало постоянство в ней того, что присуще женщине, – ее способность удивлять и вызывать восхищение.
Именно этими двумя качествами она и покорила Джозефа во время их короткого путешествия. Когда он закрывал глаза, в памяти всплывали отдельные моменты их совместного путешествия: улыбка Констанс, ее взгляд, устремленный вдаль, голубизна ее глаз, удивительно чистых, когда она, часто моргая, смотрела на него и ждала ответа на какой-то свой вопрос.
Он слышал ее голос, обаятельно-ироничные замечания, вспоминал ее здравомыслие и постоянную доброжелательность. В Констанс Ллойд не было ничего неестественного и заученного, ничего, что говорило бы о том, что она долго практиковалась в искусстве вести беседу. Она говорила то, что думала, и, к сожалению, иногда говорила то, о чем в той среде, куда она попала, стоило бы прежде подумать, а потом сказать вслух.
Она была восхитительна, что там говорить.
Но она была невестой Филипа, той, о ком ему, Джозефу, не стоило бы думать.
А это оказалось нелегко…
Если бы он не отдавал себе отчета: брак с Филипом погубит ее.
Не в мелодраматическом смысле этого слова, без всяких зловещих ужасов. Просто Констанс неминуемо утратит в этом браке свою природную непосредственность и непредсказуемость. Одного года жизни в Гастингс-Хаусе будет достаточно, чтобы все это в ней угасло. Долгие скучные вечера в обществе герцогини, подвергающей ее и себя всем испытаниям светского общения. Джозеф представил себе Диши в кресле, Филипа, читающего позавчерашние газеты, и Констанс, которая отчаянно пытается не потерять здравый рассудок.
Другая перспектива была еще ужаснее: вхождение Констанс в круг принца Уэльского, скучнее чего и придумать нельзя. Сюда входили аристократические титулы, воспитанные не думать, держаться подальше от книг и произведений искусства, да и от всего, что может нарушить их замкнутый и ограниченный образ жизни.
Констанс была остроумна в самом лучшем смысле этого слова, а не просто остра на язык или любила говорить колкости. Как отнесется она к идиотским развлечениям высокой знати: дуэль джентльменов, вооруженных сифонами с содовой водой, или спуск по парадной лестнице Мальборо-Хауса на серебряном подносе. И все это – от одуряющей скуки. Но более всего беспокоило губительное воздействие на Констанс этой порочной части светского общества в том случае, если она сама предпочтет сделать сплетни и злословие любимым занятием. Или она сама будет уничтожена за все то, что в ней достойно восхищения.
Филип не понимал, какое сокровище подарила ему судьба.
На губах Джозефа появилась легкая улыбка, затем он снова углубился в работу.
Глава 6
Дни для Констанс были полны удручающего однообразия. Время после молчаливого завтрака и до одиннадцати часов вечера, того обязательного часа, когда наконец разрешалось удалиться в свои комнаты, было истинным испытанием. Вместо того чтобы в конце концов привыкнуть к скучной рутине повседневности, она не особенно желала примириться с ней. Наконец она дошла до того, что после ужина стала незаметно переводить на несколько минут вперед стрелку часов в красной гостиной, лишь бы приблизить время, когда можно уйти в свою комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72