— Ты звонила страховым агентам насчет старой машины?
— Конечно. Я еще звонила ремонтным мастерам. Думаю, они уже там.
— Прости меня за то, что вмешиваюсь, но, может быть, лучше вначале оценить стоимость работ?
— Я знаю Билла Гоннелса с детства. Мы вместе ходили в школу. Он строительный подрядчик и, к моему счастью, взялся за ремонт.
— Я тоже знаю Билла. Квартира в гараже, где ты сейчас живешь, — его рук дело, — сказал, улыбнувшись, Доналд. — Ну а как быть с деревом?
— Волонтеры из гражданской обороны должны первым делом убрать его с поврежденных проводов, — сказала она. — Они собираются распилить его и устроить дровяную лотерею, а на вырученные деньги купить нужные инструменты для аварийного отрада.
— Бог мой, какая рациональность!
— Мне ведь не нужны дрова, — сказала она. — А так они пойдут на благое дело — я пообещала сделать сообщение для печати.
— Твои вечные благие дела, — вздохнул Доналд.
— Трудно избавиться от старых репортерских привычек. Я с огромным уважением отношусь к добровольцам-пожарным, полицейским и людям из аварийных служб. Они тратят на тренировки свое свободное время, покупают оборудование за свой счет и готовы ехать на вызов в любое время суток. Правда, рабочие, получающие за это плату, надо отдать им должное, трудятся не менее самоотверженно.
— Как часто ты сражаешься с ветряными мельницами? — насмешливо спросил Доналд.
— Только один раз в день, — ответила она. — Очевидно, я старею.
Она подъехала к своему дому, чтобы взять машинку и черновые записи; пробираясь мимо работающих там аварийной команды и бригады подрядчиков, она с благодарностью улыбнулась им. Ее маленький желтый «фольксваген» стоял уже без крыши, которая лежала тут же рядом на земле, похожая на расколотую дыню. Машину вот-вот должны были отвезти на свалку, и Мадлен казалось, будто она прощается со старым другом.
Она остановилась, положила руку на помятое крыло, вспоминая, сколько было смеха и веселья, когда Джон впервые сел за руль этой машины, и тот день сенокоса, когда он опустился рядом с ней на сиденье и целовал ее так страстно.
Нахмурившись, она двинулась к дому, быстро собрала необходимые вещи и тут же отправилась обратно.
Прошло два дня, а от Джона не было ни слуху ни духу. Мадлен сидела за машинкой и упорно пыталась набросать характеры и места действия ее следующего романа — продолжения «Башни пыток». У нее выпала целая неделя, и теперь ей было адски трудно заставить себя писать.
В какой-то мере ей было легче писать вечерами, когда она работала в редакции газеты. Тогда она разумнее распределяла свое время. Но как только она полностью посвятила себя литературному труду, у нее появилось много дурных привычек, и едва ли не самая худшая — ранняя поездка на почту за газетами и письмами. Это означало, что она садилась за стол лишь поздним утром, а перерыв на второй завтрак окончательно выбивал ее из колеи.
Воспоминания тоже мешали ей сосредоточиться. Воспоминания о долгой бурной ночи, проведенной в объятиях Джона Дуранго.
Она склонилась над машинкой, мысли путались, все тело горело, когда она начинала думать о нем. Даже будучи неискушенной в отношениях с мужчинами, она почувствовала, что у него давно не было женщины. Он был с ней нежен, терпелив и держал себя в узде до тех пор, пока не вызвал в ней ответной реакции — она полностью отдалась ему, когда они наконец медленно слились воедино. Но и тогда он продолжал держать себя в руках, хотя давалось это ему нелегко и пот градом лился с него. А когда во второй раз в порыве страсти он утратил над собой контроль, то извинился перед ней, что ее немало удивило.
Она не ожидала такой дикой мучительной радости, которую он дал ей. Память о когда-то испытанной боли была все еще сильна и побудила ее поначалу сопротивляться, однако его голос успокоил ее, а руки заставили смягчиться так умело, что при одном воспоминании об этом у нее перехватывало дыхание. Он гладил, ласкал и целовал ее, пока она сама не стала умолять его кончить эту сладкую пытку.
Он ни разу не пошутил, не посмеялся над ее полной капитуляцией или же над ее мольбой. Он обращался с ней как с бесценным сокровищем, нежно лаская ее, пока сквозь занавеси не пробился рассвет, сменивший ночь, полную дождя, ветра и молний.
Джон не проспал и часа, когда резко и настойчиво зазвонил будильник, призывая его торопиться на деловое совещание в Денвер.
Еще не совсем проснувшись, она смотрела, как он одевался, не решаясь выбраться из постели под его пристальным взглядом. Он это понял и оставил ее одну.
Они не сказали друг другу и десяти слов, когда он посадил ее в такси, и во взгляде, брошенном ей вслед, как в зеркале, отразилось чувство вины, сожаления и странной тревоги.
Она покачала головой, бессмысленно уставясь на один-единственный абзац — плод ее утренних стараний. Накануне вечером он был совсем другим: нежным, внимательным.
«Не позволяй мне делать тебе больно, — шептал он. Голос его дрожал от страстного желания, а руки, приподнимающие, направляющие ее, двигались медленно и мягко. — Я хочу, чтобы между нами все было идеально… Абсолютно идеально».
«Боже, это так прекрасно», — прошептала она в ответ, голос ее сорвался, не справившись с накалом эмоций. Затем новое, незнакомое чувство пронзило ее, наполняя безудержной радостью, граничащей с безумием.
Ее знобило от воспоминаний. Она закрыла глаза, удивляясь тому, что живому человеку дано испытать такое наслаждение. Впервые она поняла, почему французы называют апогей страсти маленькой смертью.
Она встала и опустила крышку машинки. Бессмысленно сидеть так. И вообще, как можно надеяться что-то написать, когда мысли о Джоне не дают ей покоя.
Она решила передохнуть и сделать себе поджаренный бутерброд с сыром и чашку кофе, уповая на то, что, может быть, ей удастся заполонить свою музу позднее.
Но и потом она не продвинулась дальше первого абзаца. Шел десятый час, она встала из-за машинки и пошла принять душ. Самое лучшее было, наверное, лечь пораньше и попытаться уснуть.
Кожа оживала под жалящими струями душа. Она намылилась душистым мылом и прикрыла глаза, вновь и вновь чувствуя неторопливую ласку его рук, вспоминая его голос, нашептывающий ей о том, как она божественно хороша, и снова глядя в эти сверкающие серебристые глаза в мягком свете ночника, который они позабыли выключить…
Она раздраженно смыла с себя пену. Ей не хотелось все это помнить. Теперь, когда она проявила слабость один раз, он будет думать, что это в порядке вещей, а там всего только шаг до полного подчинения ему. Она не собирается быть его любовницей, это исключено. Несмотря на то что она рано осталась без матери, в ней сохранилось старомодное понятие о добродетели, исключающей подобные отношения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39