В парадном зале Фрайарсгейта на стол водрузили высокий канделябр. Стены украсили гирляндами зелени. Главным блюдом пиршества был сладкий яблочный пудинг, который разделили между сидевшими за высоким столом. В пудинге были запечены два кольца, две монеты и два мраморных шарика.
— У меня монетка! — взволнованно вскричала Розамунда, со смехом выуживая пенни из ложки.
— И у меня тоже, — фыркнул Хью. — Значит, жена, как гласит поверье, мы разбогатеем. Впрочем, у меня уже есть богатство — это ты!
— А что ты получил, Эдмунд? — спросила девочка.
— Ничего, — со смехом признался тот.
— Но это означает, что твоя жизнь будет полна неопределенности, — разочарованно протянула Розамунда, запуская ложку в общее блюдо. — Я найду тебе кольцо!
— Но он уже женат на мне, — напомнила Мейбл. — Оставь кольца судомойкам, которые доедят все, что останется на столе, моя юная леди.
— А тебе что-нибудь попалось? — не унималась девочка.
— Шарик, — вздохнула Мейбл.
— Нет-нет! — охнула Розамунда. — Это означает, что твоя жизнь будет одинокой!
— Но она уже не одинока, — отмахнулась няня. — У меня есть ты и мой Эдмунд. И все эти поверья — чистая глупость!
Розамунда в сопровождении мужа вышла из зала во двор, чтобы раздать хрустящие яблочки из плетеной ивовой корзины своим арендаторам, собравшимся вокруг огня. Яблоки в это время года считались добрым знаком и принимались с поклонами, приседаниями и благодарностью от обитателей Фрайарсгейта.
Настал День всех святых, и в домах жителей поместья устроили праздничные обеды в честь святых, известных и неизвестных. Второго ноября праздновали День всех душ.
Дети Фрайарсгейта ходили по домам, от двери к двери, и хозяева награждали их соул-кейкс — маленькими овсяными печеньями с кусочками яблок. На девятый день ноября Розамунда сделала сюрприз мужу, устроив пир в честь дня его рождения. Она также подарила ему серебряную заколку, украшенную черным агатом, принадлежавшую ее отцу и деду.
— Надеюсь, вам она понравится, сэр, — сказала девочка.
Хью молча смотрел на заколку, покоившуюся в гнездышке из тонкой голубой шерстяной ткани. За всю свою жизнь, за все шестьдесят лет он ни разу не получал подарков. Наконец он поднял на жену полные слез глаза.
— Понимаешь, Розамунда, — с трудом выдавил он, — мне никогда еще не дарили столь красивой вещи.
Он нагнулся и поцеловал розовую щечку.
— Спасибо, жена.
— О, я так рада, что тебе понравилось! — воскликнула она. — Мейбл так и говорила! Это для твоего плаща, Хью!
До чего же чудесно выглядит!
Два дня спустя они отпраздновали День святого Мартина жареным гусем. Двадцать пятого ноября пекли печенье Кэтрин в форме крохотных колес и подавали в специальных чашах «овечью шерсть» — пенистый напиток в честь Дня святой Екатерины, а потом в зале устроили танцы.
Первого декабря начался рождественский сезон. Это было самое счастливое время в жизни Розамунды. От дяди Генри известий не получали, так что спокойствие ничем не нарушалось. В очаге парадного зала горело огромное рождественское полено. По залу были развешаны остролист и омела. Всю Двенадцатую ночь горели двенадцать канделябров, а за каждым обедом подавали по двенадцать блюд. Дети ходили по домам с пением рождественских песен; готовились, пеклись и поедались горы сластей: пшеничная каша на молоке с сахаром и корицей, пироги с медом, изюмом, миндалем, пудинги, но особенно Розамунда любила рождественских куколок из имбирного теста. В качестве подарка арендаторам она объявила о разрешении охотиться на кроликов каждую субботу в продолжение зимних месяцев. И поскольку урожай выдался обильным и каменные житницы были полны, она могла легко прокормить обитателей Фрайарсгейта в холодную погоду. В погребах хранились корзины с луком, яблоками и грушами. Морковь и свекла свисали с потолочных балок.
На пятое января пришелся последний день рождественских праздников, известный как Двенадцатая ночь.
В зале супругов развлекали шесть танцоров, жителей деревни, одетых быками, с рогами и колокольчиками. Когда они закончили танец, Розамунда выбрала из них «лучшую скотинку» и, смеясь, надела на рог твердую овсяную лепешку в форме пончика. «Лучшая скотинка» попыталась стряхнуть награду, пока Розамунда и Хью горячо спорили о том, упадет ли лепешка впереди или позади танцора.
Наконец лепешка слетела с рога и упала на стол перед молодой хозяйкой Фрайарсгейта. Розамунда разразилась смехом и захлопала в ладоши, громкими криками приветствуя танцоров.
Обед закончился, когда владельцы Фрайарсгейта взяли кубки и вышли в прохладную ясную ночь. В темном небе сверкали звезды, серебристые, голубые и красные. Перед домом стоял большой узловатый дуб. Говорили, что он рос здесь еще двести лет назад, до постройки дома, В кубках пенился сидр, и в каждом плавало по три маленьких кусочка печенья с тмином. Розамунда и Хью приветствовали древнее дерево, и каждый съел по кусочку печенья, предложив остальные два дубу. Потом супруги обошли исполина под пение древней мелодии и вылили остаток сидра на причудливо сплетенные корни, пробившиеся на поверхность твердой земли.
— Лучшей Двенадцатой ночи у меня еще не было! — счастливо объявила Розамунда.
— Да, — согласился Хью, возвращаясь в дом со своей молодой женой. — И у меня тоже, девочка.
Теперь зима полностью вступила в свои права. Розамунда прилежно училась читать и писать. Хью сам с бесконечным терпением наставлял ее, выводя буквы кусочком уголька на клочке пергамента. К его удивлению, девочка оказалась левшой, что в те времена считалось совершенно необычным. Следуя его подсказкам, она старательно копировала буквы раз за разом и громко повторяла название каждой. Розамунда крайне серьезно относилась к занятиям и стала быстро делать успехи. Уже через месяц знала наизусть весь алфавит и тщательно выписывала каждую букву. Далее Хью научил ее писать свое имя. И, впервые увидев плоды рук своих, Розамунда зачарованно уставилась на аккуратные завитушки, глядевшие на нее с потертого пергамента. После этого дело пошло еще скорее. К концу зимы девочка начала читать.
— Боюсь, она превзойдет меня! — шутливо жаловался Хью Эдмунду. — Уж очень умна. К лету станет читать лучше, чем ты или я.
— Тогда мы вместе обучим ее арифметике, чтобы она знала, как вести счета, — предложил Эдмунд и со смехом добавил:
— Генри вряд ли понравится такое новшество.
— Но он пока что бессилен, — возразил Хью. — Я мух Розамунды и ответствен за ее поведение и ее земли. Мы оба знаем, что он выбрал меня, поскольку хотел уберечь девочку от брачных притязаний других семейств, а сам ждет не дождется, чтобы после моей смерти обручить ее со своим сыном.
— Чем старше она становится, тем труднее будет с ней справиться, — заметил Эдмунд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
— У меня монетка! — взволнованно вскричала Розамунда, со смехом выуживая пенни из ложки.
— И у меня тоже, — фыркнул Хью. — Значит, жена, как гласит поверье, мы разбогатеем. Впрочем, у меня уже есть богатство — это ты!
— А что ты получил, Эдмунд? — спросила девочка.
— Ничего, — со смехом признался тот.
— Но это означает, что твоя жизнь будет полна неопределенности, — разочарованно протянула Розамунда, запуская ложку в общее блюдо. — Я найду тебе кольцо!
— Но он уже женат на мне, — напомнила Мейбл. — Оставь кольца судомойкам, которые доедят все, что останется на столе, моя юная леди.
— А тебе что-нибудь попалось? — не унималась девочка.
— Шарик, — вздохнула Мейбл.
— Нет-нет! — охнула Розамунда. — Это означает, что твоя жизнь будет одинокой!
— Но она уже не одинока, — отмахнулась няня. — У меня есть ты и мой Эдмунд. И все эти поверья — чистая глупость!
Розамунда в сопровождении мужа вышла из зала во двор, чтобы раздать хрустящие яблочки из плетеной ивовой корзины своим арендаторам, собравшимся вокруг огня. Яблоки в это время года считались добрым знаком и принимались с поклонами, приседаниями и благодарностью от обитателей Фрайарсгейта.
Настал День всех святых, и в домах жителей поместья устроили праздничные обеды в честь святых, известных и неизвестных. Второго ноября праздновали День всех душ.
Дети Фрайарсгейта ходили по домам, от двери к двери, и хозяева награждали их соул-кейкс — маленькими овсяными печеньями с кусочками яблок. На девятый день ноября Розамунда сделала сюрприз мужу, устроив пир в честь дня его рождения. Она также подарила ему серебряную заколку, украшенную черным агатом, принадлежавшую ее отцу и деду.
— Надеюсь, вам она понравится, сэр, — сказала девочка.
Хью молча смотрел на заколку, покоившуюся в гнездышке из тонкой голубой шерстяной ткани. За всю свою жизнь, за все шестьдесят лет он ни разу не получал подарков. Наконец он поднял на жену полные слез глаза.
— Понимаешь, Розамунда, — с трудом выдавил он, — мне никогда еще не дарили столь красивой вещи.
Он нагнулся и поцеловал розовую щечку.
— Спасибо, жена.
— О, я так рада, что тебе понравилось! — воскликнула она. — Мейбл так и говорила! Это для твоего плаща, Хью!
До чего же чудесно выглядит!
Два дня спустя они отпраздновали День святого Мартина жареным гусем. Двадцать пятого ноября пекли печенье Кэтрин в форме крохотных колес и подавали в специальных чашах «овечью шерсть» — пенистый напиток в честь Дня святой Екатерины, а потом в зале устроили танцы.
Первого декабря начался рождественский сезон. Это было самое счастливое время в жизни Розамунды. От дяди Генри известий не получали, так что спокойствие ничем не нарушалось. В очаге парадного зала горело огромное рождественское полено. По залу были развешаны остролист и омела. Всю Двенадцатую ночь горели двенадцать канделябров, а за каждым обедом подавали по двенадцать блюд. Дети ходили по домам с пением рождественских песен; готовились, пеклись и поедались горы сластей: пшеничная каша на молоке с сахаром и корицей, пироги с медом, изюмом, миндалем, пудинги, но особенно Розамунда любила рождественских куколок из имбирного теста. В качестве подарка арендаторам она объявила о разрешении охотиться на кроликов каждую субботу в продолжение зимних месяцев. И поскольку урожай выдался обильным и каменные житницы были полны, она могла легко прокормить обитателей Фрайарсгейта в холодную погоду. В погребах хранились корзины с луком, яблоками и грушами. Морковь и свекла свисали с потолочных балок.
На пятое января пришелся последний день рождественских праздников, известный как Двенадцатая ночь.
В зале супругов развлекали шесть танцоров, жителей деревни, одетых быками, с рогами и колокольчиками. Когда они закончили танец, Розамунда выбрала из них «лучшую скотинку» и, смеясь, надела на рог твердую овсяную лепешку в форме пончика. «Лучшая скотинка» попыталась стряхнуть награду, пока Розамунда и Хью горячо спорили о том, упадет ли лепешка впереди или позади танцора.
Наконец лепешка слетела с рога и упала на стол перед молодой хозяйкой Фрайарсгейта. Розамунда разразилась смехом и захлопала в ладоши, громкими криками приветствуя танцоров.
Обед закончился, когда владельцы Фрайарсгейта взяли кубки и вышли в прохладную ясную ночь. В темном небе сверкали звезды, серебристые, голубые и красные. Перед домом стоял большой узловатый дуб. Говорили, что он рос здесь еще двести лет назад, до постройки дома, В кубках пенился сидр, и в каждом плавало по три маленьких кусочка печенья с тмином. Розамунда и Хью приветствовали древнее дерево, и каждый съел по кусочку печенья, предложив остальные два дубу. Потом супруги обошли исполина под пение древней мелодии и вылили остаток сидра на причудливо сплетенные корни, пробившиеся на поверхность твердой земли.
— Лучшей Двенадцатой ночи у меня еще не было! — счастливо объявила Розамунда.
— Да, — согласился Хью, возвращаясь в дом со своей молодой женой. — И у меня тоже, девочка.
Теперь зима полностью вступила в свои права. Розамунда прилежно училась читать и писать. Хью сам с бесконечным терпением наставлял ее, выводя буквы кусочком уголька на клочке пергамента. К его удивлению, девочка оказалась левшой, что в те времена считалось совершенно необычным. Следуя его подсказкам, она старательно копировала буквы раз за разом и громко повторяла название каждой. Розамунда крайне серьезно относилась к занятиям и стала быстро делать успехи. Уже через месяц знала наизусть весь алфавит и тщательно выписывала каждую букву. Далее Хью научил ее писать свое имя. И, впервые увидев плоды рук своих, Розамунда зачарованно уставилась на аккуратные завитушки, глядевшие на нее с потертого пергамента. После этого дело пошло еще скорее. К концу зимы девочка начала читать.
— Боюсь, она превзойдет меня! — шутливо жаловался Хью Эдмунду. — Уж очень умна. К лету станет читать лучше, чем ты или я.
— Тогда мы вместе обучим ее арифметике, чтобы она знала, как вести счета, — предложил Эдмунд и со смехом добавил:
— Генри вряд ли понравится такое новшество.
— Но он пока что бессилен, — возразил Хью. — Я мух Розамунды и ответствен за ее поведение и ее земли. Мы оба знаем, что он выбрал меня, поскольку хотел уберечь девочку от брачных притязаний других семейств, а сам ждет не дождется, чтобы после моей смерти обручить ее со своим сыном.
— Чем старше она становится, тем труднее будет с ней справиться, — заметил Эдмунд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102