На то и Ваней зовусь, чтобы в дурачках ходить.
- Ну, брось, говорю, - поморщился Андрей. - А с милицией, ладно, я постараюсь уладить дело. Только ты меньше водку ешь, а то напьешься и опять тебя на подвиги потянет.
Иван вскочил - лицо его оскалилось в робкой, заискивающей улыбке - и засуетился, принялся смахивать на пол объедки, очищая угол стола, выхватил из-под кровати бутылку.
- Садись... Садись... Не, я тебя так не отпущу. Выпьем мировую. Я знал, что ты парень-гвоздь. Садись. Иначе буду думать, что ты брезгуешь. Не обижай... по-человечески...
Андрей и в самом деле с трудом сдерживался, его подташнивало от одного вида этого стола, покрытого липкой, нечистой клеенкой, на которой в лужицах томатного соуса, пролитого из консервных банок, лежали крупно нарезанная селедка, замусоленные черствые огрызки хлеба, ломтики желтого застаревшего сала, и обсосанные мундштуки папирос торчали там и здесь, вонзившись в селедку и в хлеб, и в сало, точно кто-то обстреливал ими стол, не разбирая, куда попадет. Да и сам хозяин комнаты внушал отвращение ничуть не меньшее: заискивающая улыбка скользила по его лицу, он метался между столом и Андреем на нетвердых ногах, и казалось, что старается он уменьшиться в росте, чтобы глядеть на Андрея снизу вверх, с собачьей умильной преданностью.
- Спасибо, кореш. Век не забуду. Это конечно. Надо по-человечьи. Чего по пьянке не случается? Сами разберемся.
Андрей хотел уйти, но Иван уже тащил его за рукав к столу.
- Нет. Я пить не стану. Ты же знаешь, у нас не пьют.
- Ничего, ничего, - пригибаясь к столу и торопливо разливая остатки водки по стаканам, говорил Иван и приглушал голос до шепота, оглядываясь по сторонам. - Все будет между нами. Мертвое дело. Мировую можно. Сам бог велел.
- Нет, - твердо сказал Андрей.
- Ну, лады, лады, - испугавшись, успокоил его Иван. - Нельзя, значит, нельзя. Закон есть закон. Понимаю. Посиди со мной, только чокнись.
Он перелил водку в свой стакан.
- За твое здоровье. Чтоб жизнь у тебя была слаще сахара.
Выпив, Иван еще больше опьянел, снова начал жаловаться и ругать кого-то, кому-то грозил большим костлявым кулаком.
- Ну, мне пора, - поднялся Андрей, взглянув на часы.
- Да что ты, посиди... Не-е... Я не отпущу.
- Мне пора, - повторил Андрей и быстро вышел во двор.
Иван выбежал за ним и, тревожно заглядывая в глаза, спросил:
- А это железно? Что ты говорил...
- Сказал, значит, все, - и быстро пошел прочь, низко нагнув голову, а во рту стояла горечь, и пальцы были липкими, будто измазал он их о клеенку, что покрывала стол в Ивановой комнате.
Вечером первым пришел Григорий.
- Как? - спросил он. - Здоровеешь душой и телом?
- Не по дням, а по часам. Здесь харчей натащили, ешь.
- Это можно. Да... Лейтенант завтра приезжает. Участковый. Будет разбираться.
- Разбираться-то уже не в чем, - не глядя на Григория, проговорил Андрей и подумал: "Ну, сейчас начнется".
- Как не в чем? - удивился Григорий.
- Видишь ли, какое дело... Как бы тебе объяснить... В общем, - Андрей мялся, с трудом выдавливая из себя каждое слово, и наконец, отчаявшись, выпалил скороговоркой: - Я их простил. И пообещал уладить дело с милицией.
- Трах-тарабах-тах-тах-тахтах! - рассмеялся Григорий. - Ничего не пойму.
- Я их простил. Понимаешь? Простил. И обещал уладить дело с милицией. Теперь ясно?
- Теперь, кажется, ясно, - медленно произнес Григорий и, отойдя к окну, забарабанил пальцами по стеклу. - Струсил? - спросил он.
- Да при чем тут струсил? - страдальчески сморщился Андрей. - Чего их бояться! Ты уж плети, да меру знай. Что здесь, мафия...
- Мафия не мафия, - исподлобья взглянул Григорий. - Просто, видимо, ты испугался, как бы ненароком не посчитал тебя кто-нибудь мстительным человеком. А вдруг кто-то прошепчет за углом: "Ну, подрались... ну, побили морду... Всякое бывает, не ангелы! Что ж, обязательно надо милицию впутывать, губить человека. Так можно всех пересажать". Наверное, этого шепотка ты и перепугался. Да заодно появилась возможность трусость спрятать за очень красивой ширмой доброты.
Замолчав, Григорий сел на кровать против Андрея, обхватил себя руками за плечи, покачивая круглой, аккуратно причесанной головой.
Честно говоря, Григорий в чем-то был прав. Но во всем ли?
- Послушай, кому нужно было меня бить? Зачем я Ивану нужен? Виноват во всем Китыч.
- Кто-кто? - недоуменно спросил Григорий.
- Китыч, Валерий Никитич. - И он рассказал Григорию то, о чем говорила ему раньше Наташа. - Что ж, теперь Ивана и тех двоих - по голове, в тюрьму, а Китыч будет спокойно жить. Разве это правильно? - закончил он.
- Разберутся. Дело нехитрое. Что в милиции умных людей нет?
- Да-а, разберутся... Для нас он - Иван. Для них - бывший заключенный.
- Что ж, от этого никуда не денешься.
- Значит, справедливо наказать его, прибавив чужую вину?
- Пусть хоть за свою ответит. Ладно. Посмотрим. Поговорим с Лихарем, с участковым, с другими людьми в поселке.
Он поднял голову и, прочитав в глазах Андрея вопрос, пожал плечами.
- Мы приехали, а они жили здесь. Мы уедем, а им жить. Вот так.
Больше Григорий об этом не говорил. Зато Володя, узнав, взбеленился:
- Нашел кого жалеть! Завтра они напьются в связи с благополучным исходом дела и, если ты им на дороге попадешься, снова-здорово. Но хорошо, если ты - черт с тобой, за свое и получишь, - а если кто другой? Я бы таких жалельщиков вроде тебя судил как соучастников будущих преступлений. Тоже мне доброхоты... Разговаривать с тобой, дураком, не хочу...
- Знаешь, Володя. Я, может быть, и сам на твоем месте то же говорил. А вот понимаешь...
В голове Андрея вдруг на мгновение встали два Ивана: первый тот, недавний, жалкий, мокрогубый урод, с собачьей преданностью в глазах; и второй Иван, тот, что пел в этой комнате памятным дождливым вечером.
- Что понимать-то? - спросил Володя.
- Если бы я знал, что делать! - вздохнул Андрей, бороздя пятерней лицо. - Знаешь, Володя, знаете, парни, вы в чем угодно меня можете обвинять, но только не в трусости... Вот, ей-богу, я не струсил. Подумал я, и жалко мне его стало. Понимаете, жа-а-алко, - последнее слово он произнес длинно и страдальщически морщась, а потом почти крикнул: - Ну, жалко! Ну, вдруг он что-нибудь поймет или, черт с ним, не поймет, так хоть не влезет больше ни в какую историю и проживет свою жизнь по-человечески. Ну, может такое быть?
- Ой, Андрюша, - поднялась Зоя. - Я не знаю, прав ты или нет... Но ты молодец, честное слово, - и выбежала из комнаты.
- Те-те-те, - значительно проговорил Володя. - А не втюрился ли наш Заяц случайно? А? Вот это будет номер.
Никто ему не ответил.
12
С утра Прокопов пошел по студенческим бригадам. Леночку он посадил на плечо. Болтун весело бежал впереди.
На домах пробыл недолго. Походил, поглядел, к "лесам" придирался, особо на разговоры не поддавался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
- Ну, брось, говорю, - поморщился Андрей. - А с милицией, ладно, я постараюсь уладить дело. Только ты меньше водку ешь, а то напьешься и опять тебя на подвиги потянет.
Иван вскочил - лицо его оскалилось в робкой, заискивающей улыбке - и засуетился, принялся смахивать на пол объедки, очищая угол стола, выхватил из-под кровати бутылку.
- Садись... Садись... Не, я тебя так не отпущу. Выпьем мировую. Я знал, что ты парень-гвоздь. Садись. Иначе буду думать, что ты брезгуешь. Не обижай... по-человечески...
Андрей и в самом деле с трудом сдерживался, его подташнивало от одного вида этого стола, покрытого липкой, нечистой клеенкой, на которой в лужицах томатного соуса, пролитого из консервных банок, лежали крупно нарезанная селедка, замусоленные черствые огрызки хлеба, ломтики желтого застаревшего сала, и обсосанные мундштуки папирос торчали там и здесь, вонзившись в селедку и в хлеб, и в сало, точно кто-то обстреливал ими стол, не разбирая, куда попадет. Да и сам хозяин комнаты внушал отвращение ничуть не меньшее: заискивающая улыбка скользила по его лицу, он метался между столом и Андреем на нетвердых ногах, и казалось, что старается он уменьшиться в росте, чтобы глядеть на Андрея снизу вверх, с собачьей умильной преданностью.
- Спасибо, кореш. Век не забуду. Это конечно. Надо по-человечьи. Чего по пьянке не случается? Сами разберемся.
Андрей хотел уйти, но Иван уже тащил его за рукав к столу.
- Нет. Я пить не стану. Ты же знаешь, у нас не пьют.
- Ничего, ничего, - пригибаясь к столу и торопливо разливая остатки водки по стаканам, говорил Иван и приглушал голос до шепота, оглядываясь по сторонам. - Все будет между нами. Мертвое дело. Мировую можно. Сам бог велел.
- Нет, - твердо сказал Андрей.
- Ну, лады, лады, - испугавшись, успокоил его Иван. - Нельзя, значит, нельзя. Закон есть закон. Понимаю. Посиди со мной, только чокнись.
Он перелил водку в свой стакан.
- За твое здоровье. Чтоб жизнь у тебя была слаще сахара.
Выпив, Иван еще больше опьянел, снова начал жаловаться и ругать кого-то, кому-то грозил большим костлявым кулаком.
- Ну, мне пора, - поднялся Андрей, взглянув на часы.
- Да что ты, посиди... Не-е... Я не отпущу.
- Мне пора, - повторил Андрей и быстро вышел во двор.
Иван выбежал за ним и, тревожно заглядывая в глаза, спросил:
- А это железно? Что ты говорил...
- Сказал, значит, все, - и быстро пошел прочь, низко нагнув голову, а во рту стояла горечь, и пальцы были липкими, будто измазал он их о клеенку, что покрывала стол в Ивановой комнате.
Вечером первым пришел Григорий.
- Как? - спросил он. - Здоровеешь душой и телом?
- Не по дням, а по часам. Здесь харчей натащили, ешь.
- Это можно. Да... Лейтенант завтра приезжает. Участковый. Будет разбираться.
- Разбираться-то уже не в чем, - не глядя на Григория, проговорил Андрей и подумал: "Ну, сейчас начнется".
- Как не в чем? - удивился Григорий.
- Видишь ли, какое дело... Как бы тебе объяснить... В общем, - Андрей мялся, с трудом выдавливая из себя каждое слово, и наконец, отчаявшись, выпалил скороговоркой: - Я их простил. И пообещал уладить дело с милицией.
- Трах-тарабах-тах-тах-тахтах! - рассмеялся Григорий. - Ничего не пойму.
- Я их простил. Понимаешь? Простил. И обещал уладить дело с милицией. Теперь ясно?
- Теперь, кажется, ясно, - медленно произнес Григорий и, отойдя к окну, забарабанил пальцами по стеклу. - Струсил? - спросил он.
- Да при чем тут струсил? - страдальчески сморщился Андрей. - Чего их бояться! Ты уж плети, да меру знай. Что здесь, мафия...
- Мафия не мафия, - исподлобья взглянул Григорий. - Просто, видимо, ты испугался, как бы ненароком не посчитал тебя кто-нибудь мстительным человеком. А вдруг кто-то прошепчет за углом: "Ну, подрались... ну, побили морду... Всякое бывает, не ангелы! Что ж, обязательно надо милицию впутывать, губить человека. Так можно всех пересажать". Наверное, этого шепотка ты и перепугался. Да заодно появилась возможность трусость спрятать за очень красивой ширмой доброты.
Замолчав, Григорий сел на кровать против Андрея, обхватил себя руками за плечи, покачивая круглой, аккуратно причесанной головой.
Честно говоря, Григорий в чем-то был прав. Но во всем ли?
- Послушай, кому нужно было меня бить? Зачем я Ивану нужен? Виноват во всем Китыч.
- Кто-кто? - недоуменно спросил Григорий.
- Китыч, Валерий Никитич. - И он рассказал Григорию то, о чем говорила ему раньше Наташа. - Что ж, теперь Ивана и тех двоих - по голове, в тюрьму, а Китыч будет спокойно жить. Разве это правильно? - закончил он.
- Разберутся. Дело нехитрое. Что в милиции умных людей нет?
- Да-а, разберутся... Для нас он - Иван. Для них - бывший заключенный.
- Что ж, от этого никуда не денешься.
- Значит, справедливо наказать его, прибавив чужую вину?
- Пусть хоть за свою ответит. Ладно. Посмотрим. Поговорим с Лихарем, с участковым, с другими людьми в поселке.
Он поднял голову и, прочитав в глазах Андрея вопрос, пожал плечами.
- Мы приехали, а они жили здесь. Мы уедем, а им жить. Вот так.
Больше Григорий об этом не говорил. Зато Володя, узнав, взбеленился:
- Нашел кого жалеть! Завтра они напьются в связи с благополучным исходом дела и, если ты им на дороге попадешься, снова-здорово. Но хорошо, если ты - черт с тобой, за свое и получишь, - а если кто другой? Я бы таких жалельщиков вроде тебя судил как соучастников будущих преступлений. Тоже мне доброхоты... Разговаривать с тобой, дураком, не хочу...
- Знаешь, Володя. Я, может быть, и сам на твоем месте то же говорил. А вот понимаешь...
В голове Андрея вдруг на мгновение встали два Ивана: первый тот, недавний, жалкий, мокрогубый урод, с собачьей преданностью в глазах; и второй Иван, тот, что пел в этой комнате памятным дождливым вечером.
- Что понимать-то? - спросил Володя.
- Если бы я знал, что делать! - вздохнул Андрей, бороздя пятерней лицо. - Знаешь, Володя, знаете, парни, вы в чем угодно меня можете обвинять, но только не в трусости... Вот, ей-богу, я не струсил. Подумал я, и жалко мне его стало. Понимаете, жа-а-алко, - последнее слово он произнес длинно и страдальщически морщась, а потом почти крикнул: - Ну, жалко! Ну, вдруг он что-нибудь поймет или, черт с ним, не поймет, так хоть не влезет больше ни в какую историю и проживет свою жизнь по-человечески. Ну, может такое быть?
- Ой, Андрюша, - поднялась Зоя. - Я не знаю, прав ты или нет... Но ты молодец, честное слово, - и выбежала из комнаты.
- Те-те-те, - значительно проговорил Володя. - А не втюрился ли наш Заяц случайно? А? Вот это будет номер.
Никто ему не ответил.
12
С утра Прокопов пошел по студенческим бригадам. Леночку он посадил на плечо. Болтун весело бежал впереди.
На домах пробыл недолго. Походил, поглядел, к "лесам" придирался, особо на разговоры не поддавался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45