При воспоминании об отце губы Париса дрогнули. Сейчас он может ухмыляться сколько угодно, но тогда ему было не до смеха. Воздух содрогнулся от оглушающего отцовского рыка:
— Отойди от проститутки! Ты, безмозглый дурак!
— Отец! — Голый Парис едва держался на ногах перед рыжеволосым гигантом. Под взглядом горящих отцовских глаз он готов был провалиться сквозь землю. Лицо Ангуса стало таким красным и разъяренным, что сын испугался. — Прости, что я напился, отец, — с трудом ворочая языком, пробормотал Парис.
Ангус поднял мускулистую руку. Ему ничего не стоило размазать по стене и женщину, и сына, однако огромным усилием воли он удержался от удара.
— Да не в том дело, что ты напился, болван! Завтра протрезвеешь! — орал он. — Но, Боже мой, если ты подхватишь сифилис от проститутки, это будет пострашнее любого наказания! Сейчас же одевайся, разбойник!
С тех пор прозвище «разбойник» навсегда прилипло к Парису.
Одеваться было мучительно трудно, пол, ходил ходуном, комната плыла перед глазами. Кое-как натянув на себя штаны и рубаху, он поплелся за отцом. На площадке второго этажа Ангус заговорил с молодой женщиной. Даже в своем ужасном состоянии Парис почувствовал: на ней лежит печать смерти, и она может оставить этот мир в любой миг. Весь ее облик, чистый и светлый, свидетельствовал о том, что женщина была не из числа обитателей дома. Тихо, на французском, она о чем-то просила, умоляла Ангуса. Отец махнул сыну рукой, велев выйти, а сам направился за ней в комнату.
Парис с трудом влез в седло, пытаясь держаться прямо. Вскоре подошел отец и подсадил к нему девочку лет пяти с огромными сердитыми глазами и гривой растрепанных темно-рыжих кудрей. Он запомнил удар: крошечная ножка, размером с его большой палец, ткнула в солнечное сплетение так сильно, что недавно выпитый ликер рванулся к горлу, угрожая выплеснуться наружу. Быстрыми судорожными глотками Парису удалось загнать его обратно в желудок.
Он поехал за отцом по улице Кэнонгейт, выходившей на широкую, мощеную Хай-стрит, потом вниз по узкой боковой улочке, ведшей к отвратительному темно-серому зданию Эдинбургского приюта. В этом каменном мешке жили несчастные дети — бездомные, потерявшие родителей. Тогда Парис был еще слишком юн, он не спросил отца, и сам не подумал о том, что случилось с ребенком. Теперь его любопытство обострилось. Интересно, знал ли отец ту молодую француженку? Почему он посылал деньги в приют? Но сколько Парис ни морщил лоб, ему не удалось вспомнить ни единой детали, способной прояснить этот вопрос.
Во второй половине того дня все утренние происшествия выветрились из бедной головы Париса. На склоне холма, тянувшегося к Холируд-Пэлэс, отец остановил лошадей. Они спешились и вошли по ступенькам в высокий дом. Туман в мозгах Париса начинал рассеиваться.
— В следующий раз, когда тебе понадобится женщина, приходи сюда, здесь хоть немного почище.
Ангус подмигнул сыну и оставил его на попечение Лили, Роуз и Поппи — такой разнообразный букет цветущих женщин.
Парис нехотя оторвался от воспоминаний и заставил себя вернуться к начатому делу. Он тщательно изучил цифры шестимесячной и годичной давности. Взносы в приютскую казну поступали регулярно, дважды в год, и всегда на одно и то же имя — Лямонт. Парис решил наведаться в заведение, посмотреть, как поживает маленькая мисс Лямонт, а йотом подумать, посылать ли деньги дальше. Он подсчитал: сейчас ей лет пятнадцать, девица довольно взрослая и вполне может зарабатывать себе на жизнь. С тем он и захлопнул тетради — на сегодня хватит. У него слишком много дел, чтобы тратить время впустую, вспоминая и любопытствуя. Аккуратно сложив стопку бухгалтерских документов, он запер их и отправился в жилую половину замка.
Семейство Кокбернов занимало целое крыло. Оно выходило на запад, в сторону, противоположную морю, и во второй половине дня здесь можно было поймать нещедрое тепло послеполуденного солнца. Внизу располагались кухни и столовая, на втором этаже — гостиная и комната для приемов, спальни — на третьем. Парис обосновался в Леди-Тауэр, высящейся в углу этого крыла.
Не успел он открыть дверь в большую уютную залу, как услышал громкие споры братьев и сестер. Четыре сестры и два брата схватывались без конца. Парис со вздохом переступил порог, заметив про себя — с такой семейкой не соскучишься.
— Парис, скажи Трою, пусть идет и немедленно переоденется! Едва он вернулся с охоты — и пожалуйста: по всему ковру пятна крови! — возмущалась Дамаскус.
Как всегда, она выпрямила плечи и вздернула подбородок. Можно было подумать, что она задирает нос. Парис окинул взглядом стройную, изящную фигуру сестры, ее головку, увенчанную золотисто-рыжими кудрями, из-под которых сверкали зеленые глаза. Она казалась фарфоровой статуэткой, оставалось только диву даваться, как столь нежное создание могло произойти от Ангуса Кокберна.
— О, ради Бога, не придирайся! Пусть мужчина будет мужчиной, — заявила Шеннон, раздраженно тряхнув тяжелыми рыжими кудрями.
Сестры заметно отличались друг от друга. Шеннон — женщина, о которой мечтает каждый. Роскошная женщина. Веселая, с пухлым ртом, с юмором в теплых карих глазах. Ничем не стесненная масса темно-рыжих волос, рассыпавшаяся по плечам, повторяет каждое ее движение. Сразу чувствуется, что в жилах девушки течет сильная кровь Кокбернов.
— Сегодня вечером Дамаскус ждет молодого лаэрда Сессфорда, поэтому хочет, чтобы здесь все было в порядке, — вставила еще одна рыжеволосая красавица.
Третья сестра, Венеция, была гораздо выше других и гордилась своим ростом. Она всегда высоко поднимала волосы, подчеркивая стройность шеи и красивый овал лица.
Парис улыбнулся — молодец сестренка, пытается восстановить мир.
— Так вот почему Трой так невыносим, — заметил он.
Дамаскус резко повернулась к Трою.
— А чем тебе не угодил Роберт Сессфорд, ты, деревенский недотепа?
Трой, огромный молодой человек, не столь, правда, широкий в плечах, как Парис, чуть подумал, потом улыбнулся.
— Наверное… — он сделал паузу, — медно-рыжей головой.
На минуту повисло молчание, потом взрыв хохота сотряс комнату: абсолютно все присутствующие были рыжими, только разных оттенков. Парис посмотрел на Троя. Он испытывал братскую нежность к этому своему брату. Да и как иначе? Такой красивый чертенок, всегда в прекрасном настроении, с улыбкой на лице. Деревенские девушки совершенно бессовестно увиваются за парнем. В нем нет ничего от мрачности самого Париса, его тяжелого взгляда, унаследованного от предков Кокбернов.
— Ну и что ты сегодня добыл? — спросил Парис.
— Двух благородных оленей и косулю, — с гордостью ответил Трой.
Парис одобрительно хмыкнул.
— А не мог бы ты на пару дней воздержаться от охотничьих утех?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Отойди от проститутки! Ты, безмозглый дурак!
— Отец! — Голый Парис едва держался на ногах перед рыжеволосым гигантом. Под взглядом горящих отцовских глаз он готов был провалиться сквозь землю. Лицо Ангуса стало таким красным и разъяренным, что сын испугался. — Прости, что я напился, отец, — с трудом ворочая языком, пробормотал Парис.
Ангус поднял мускулистую руку. Ему ничего не стоило размазать по стене и женщину, и сына, однако огромным усилием воли он удержался от удара.
— Да не в том дело, что ты напился, болван! Завтра протрезвеешь! — орал он. — Но, Боже мой, если ты подхватишь сифилис от проститутки, это будет пострашнее любого наказания! Сейчас же одевайся, разбойник!
С тех пор прозвище «разбойник» навсегда прилипло к Парису.
Одеваться было мучительно трудно, пол, ходил ходуном, комната плыла перед глазами. Кое-как натянув на себя штаны и рубаху, он поплелся за отцом. На площадке второго этажа Ангус заговорил с молодой женщиной. Даже в своем ужасном состоянии Парис почувствовал: на ней лежит печать смерти, и она может оставить этот мир в любой миг. Весь ее облик, чистый и светлый, свидетельствовал о том, что женщина была не из числа обитателей дома. Тихо, на французском, она о чем-то просила, умоляла Ангуса. Отец махнул сыну рукой, велев выйти, а сам направился за ней в комнату.
Парис с трудом влез в седло, пытаясь держаться прямо. Вскоре подошел отец и подсадил к нему девочку лет пяти с огромными сердитыми глазами и гривой растрепанных темно-рыжих кудрей. Он запомнил удар: крошечная ножка, размером с его большой палец, ткнула в солнечное сплетение так сильно, что недавно выпитый ликер рванулся к горлу, угрожая выплеснуться наружу. Быстрыми судорожными глотками Парису удалось загнать его обратно в желудок.
Он поехал за отцом по улице Кэнонгейт, выходившей на широкую, мощеную Хай-стрит, потом вниз по узкой боковой улочке, ведшей к отвратительному темно-серому зданию Эдинбургского приюта. В этом каменном мешке жили несчастные дети — бездомные, потерявшие родителей. Тогда Парис был еще слишком юн, он не спросил отца, и сам не подумал о том, что случилось с ребенком. Теперь его любопытство обострилось. Интересно, знал ли отец ту молодую француженку? Почему он посылал деньги в приют? Но сколько Парис ни морщил лоб, ему не удалось вспомнить ни единой детали, способной прояснить этот вопрос.
Во второй половине того дня все утренние происшествия выветрились из бедной головы Париса. На склоне холма, тянувшегося к Холируд-Пэлэс, отец остановил лошадей. Они спешились и вошли по ступенькам в высокий дом. Туман в мозгах Париса начинал рассеиваться.
— В следующий раз, когда тебе понадобится женщина, приходи сюда, здесь хоть немного почище.
Ангус подмигнул сыну и оставил его на попечение Лили, Роуз и Поппи — такой разнообразный букет цветущих женщин.
Парис нехотя оторвался от воспоминаний и заставил себя вернуться к начатому делу. Он тщательно изучил цифры шестимесячной и годичной давности. Взносы в приютскую казну поступали регулярно, дважды в год, и всегда на одно и то же имя — Лямонт. Парис решил наведаться в заведение, посмотреть, как поживает маленькая мисс Лямонт, а йотом подумать, посылать ли деньги дальше. Он подсчитал: сейчас ей лет пятнадцать, девица довольно взрослая и вполне может зарабатывать себе на жизнь. С тем он и захлопнул тетради — на сегодня хватит. У него слишком много дел, чтобы тратить время впустую, вспоминая и любопытствуя. Аккуратно сложив стопку бухгалтерских документов, он запер их и отправился в жилую половину замка.
Семейство Кокбернов занимало целое крыло. Оно выходило на запад, в сторону, противоположную морю, и во второй половине дня здесь можно было поймать нещедрое тепло послеполуденного солнца. Внизу располагались кухни и столовая, на втором этаже — гостиная и комната для приемов, спальни — на третьем. Парис обосновался в Леди-Тауэр, высящейся в углу этого крыла.
Не успел он открыть дверь в большую уютную залу, как услышал громкие споры братьев и сестер. Четыре сестры и два брата схватывались без конца. Парис со вздохом переступил порог, заметив про себя — с такой семейкой не соскучишься.
— Парис, скажи Трою, пусть идет и немедленно переоденется! Едва он вернулся с охоты — и пожалуйста: по всему ковру пятна крови! — возмущалась Дамаскус.
Как всегда, она выпрямила плечи и вздернула подбородок. Можно было подумать, что она задирает нос. Парис окинул взглядом стройную, изящную фигуру сестры, ее головку, увенчанную золотисто-рыжими кудрями, из-под которых сверкали зеленые глаза. Она казалась фарфоровой статуэткой, оставалось только диву даваться, как столь нежное создание могло произойти от Ангуса Кокберна.
— О, ради Бога, не придирайся! Пусть мужчина будет мужчиной, — заявила Шеннон, раздраженно тряхнув тяжелыми рыжими кудрями.
Сестры заметно отличались друг от друга. Шеннон — женщина, о которой мечтает каждый. Роскошная женщина. Веселая, с пухлым ртом, с юмором в теплых карих глазах. Ничем не стесненная масса темно-рыжих волос, рассыпавшаяся по плечам, повторяет каждое ее движение. Сразу чувствуется, что в жилах девушки течет сильная кровь Кокбернов.
— Сегодня вечером Дамаскус ждет молодого лаэрда Сессфорда, поэтому хочет, чтобы здесь все было в порядке, — вставила еще одна рыжеволосая красавица.
Третья сестра, Венеция, была гораздо выше других и гордилась своим ростом. Она всегда высоко поднимала волосы, подчеркивая стройность шеи и красивый овал лица.
Парис улыбнулся — молодец сестренка, пытается восстановить мир.
— Так вот почему Трой так невыносим, — заметил он.
Дамаскус резко повернулась к Трою.
— А чем тебе не угодил Роберт Сессфорд, ты, деревенский недотепа?
Трой, огромный молодой человек, не столь, правда, широкий в плечах, как Парис, чуть подумал, потом улыбнулся.
— Наверное… — он сделал паузу, — медно-рыжей головой.
На минуту повисло молчание, потом взрыв хохота сотряс комнату: абсолютно все присутствующие были рыжими, только разных оттенков. Парис посмотрел на Троя. Он испытывал братскую нежность к этому своему брату. Да и как иначе? Такой красивый чертенок, всегда в прекрасном настроении, с улыбкой на лице. Деревенские девушки совершенно бессовестно увиваются за парнем. В нем нет ничего от мрачности самого Париса, его тяжелого взгляда, унаследованного от предков Кокбернов.
— Ну и что ты сегодня добыл? — спросил Парис.
— Двух благородных оленей и косулю, — с гордостью ответил Трой.
Парис одобрительно хмыкнул.
— А не мог бы ты на пару дней воздержаться от охотничьих утех?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92