Именно ему твоя прелестница-дочурка эту смерть и предсказала!.. Выдал бы ты ее замуж за хорошего человека, Николай Николаич!
Появятся у нее домашние заботы, дети пойдут, глядишь, и забудется все… Что глаза-то опустил? Обидела я тебя?
— Насторожила. Понимаю ведь, не только о своей Милочке печешься.
— Признаюсь, не только о ней. В память о нашей юношеской дружбе. Ведь ежели я тебе о том не поведаю, ты же так и будешь сидеть сычом в своем углу.
Молодых девиц воспитывать надо. И учинять над ними строгий родительский надзор, ибо молодая кровь в них играет и порой они границ своих сил не ощущают…
С тем баронесса уехала, оставив Астахова в глубоком раздумье.
4
— И давно это у тебя началось?
Князь почти ворвался в спальню к Лизе, когда она едва открыла глаза, чтобы поудобнее устроиться у подноса со свежим кофе и хрустящими рогаликами, которые принесла ей горничная.
Лиза не то чтобы испугалась взъерошенного и разозленного отца, но неприятно поразилась. Прежде он никогда к ней вот так, без стука, не являлся. Виду она не показала, а не спеша откусила кусочек рогалика, отпила глоток кофе и только потом поинтересовалась:
— Что, папенька, началось?
— «Что, папенька»! — передразнил Астахов нарочито округленные глаза дочери и ее якобы непонимающий взгляд. — А то ты не знаешь — что!
Лиза опустила глаза, как бы не в силах выдержать пронизывающий взгляд отца. То есть теперь она могла бы посмотреть на него так же, но у девушки хватало ума не состязаться с родителем в том, в чем он давно был мастер. Да и разочаровывать его не хотелось, раз уж он предпочитал не замечать, как выросла его дочь и как много она теперь понимает.
— После того, как я переболела инфлюэнцей, — тихо проговорила она.
— Господи, за что караешь? — побледнел князь.
— Кажется, тут не к господу надо обращаться, а к его извечному противнику… — несколько развязно начала говорить Лиза; приобретение ею таких отличных от других способностей будоражило девушку, странным образом пробуждая прежде несвойственную разухабистость и даже амикошонство.
— Молчать! — вдруг закричал Астахов, ни разу в жизни не повышавший голос на дочь. — Не позволю!
С перепугу Лиза съежилась, пролив кофе на поднос. Она прикрыла глаза, ожидая, что отец ударит ее.
Но князь и сам сконфузился от своей выходки, опустил голову, глухо сказал:
— Прости, мой ангел, это я во всем виноват.
— Нет, папенька, я виновата! — заплакала справедливая Лиза. Она понимала, что перегнула палку и действительно забыла всякие приличия, опьянев от нежданного таланта, как бы возвысившего ее над другими людьми. — Я перешла всяческие границы.
Вела себя как enfant terrible, как торговка в мелочной лавке!
Она отставила в сторону поднос с завтраком и, встав с кровати, обняла отца. А он прижал дочь к себе, как в детстве, и сказал:
— Я так хотел тебя уберечь от этого…
— От чего — от этого? — Лиза вопросительно подняла на него глаза.
— От того, что я до сих пор затрудняюсь обозначить: сие дар свыше или наше фамильное проклятие…
— Но раз уж оно, как ты говоришь, свершилось, то, может, ты расскажешь мне обо всем? — предложила Лиза.
— Наверное, надо было рассказать давно, — согласно кивнул Астахов. — Но я думал — наивный! — будто мне удастся с такими способностями жить как все, не обращая вовсе на них внимания… Кто отметил печатью наш род, Всевышний или Князь Тьмы, трудно сказать. Вначале, когда открываешь в себе ЭТО, в приступе эйфории кажешься себе избранным, да не просто отличным от других людей, а воспарившим к небесам, причастным к высшим сферам…
— Я такое тоже почувствовала, — смущенно кивнула Лиза.
— Но сие — не что иное, как anguis in herba… О наших прародителях, отмеченных сей печатью, я знаю немного, но точно, что никого из них дар не сделал счастливым. Если кто-то и бывал счастлив, то не благодаря своим особенностям, а как бы вопреки им…
— Потому ты и хотел меня уберечь?
— Хотел, — вымученно улыбнулся он. — С самого детства я боялся к тебе прикоснуться с мыслью что-то предсказать, воспрепятствовать, как-то изменить текущий ход событий. Убеждал себя: не тронь лихо — будет тихо… Но ты заболела, и я испугался, что могу тебя потерять… Не выдержал, влил в тебя силу, а будто дурную кровь…
— Видно, чему бывать, того не миновать, — со вздохом заключила Лиза. — Думаю, ничего ты в меня не влил, а просто пробудил к жизни то, что и само проснулось бы в свое время… Потому стоит ли нам горевать над тем, чего мы все равно изменить не в силах? Ничем хорошим, как выяснилось, такое не кончается. И еще, папенька, хочу я тебе попенять: не скрой ты от меня сего факта — не стала бы и я бахвалиться, ясновидящей себя перед всеми выказывать.
Пока итог наших усилий неутешителен: тебя по Петербургу колдуном прославили, меня — ведьмой…
Этак недолго и от церкви анафему получить. Тогда можно и не говорить о каких-то там женихах для меня, а для тебя, надо думать, о внуках.
— Что же ты, Лизочек, предлагаешь?
— Для начала умом пораскинуть, нет ли у нас недоброжелателя какого? Того, кого ненароком обидели или дорогу перешли или для кого наше участие в его судьбе оказалось пагубным…
— Это, душа моя, ты романов начиталась. Там тайные недоброжелатели и роковые мстители выведены в повествовании для остроты сюжета. Ежели в сей жизни кто на меня всерьез обижен, то лишь мой старший сын и твой брат Николай…
— И маменька, — тихо уточнила Лиза.
— Опять?! — вскричал князь, до того спокойно обнимавший дочь за плечи; он быстро пошел к двери, но потом опомнился и остановился. Горестно предложил:
— Начни-ка еще и ты меня душегубцем изображать…
— Папенька!
Астахов расстроенно присел на банкетку у двери.
— Поневоле вспомнишь народную мудрость: за свой труд попал в хомут!.. Кому расскажи — не поверят! Девятнадцатый век на дворе, а я будто язычник какой, что от христиан в пустоши скрывается. Сидит в норе и боится нос наружу высунуть, ведь гонители по следам идут, и он уже слышит зловонное дыхание псов, коих они на привязи ведут, чтобы нечестивца затравить… Эк ты на меня подействовала! Разошелся, почище иного романиста…
Князь с досадою стукнул себя по коленке.
— Вишь, как заговорил!.. Оправдываться стал, а сие указует на то, что виноват… А и виноват! Кому доверился? Женщине, у коей волос долог, да ум короток… Смешно сказать, в ногах у меня валялась: отпусти, родимый, пожалей!.. У мужа просилась к полюбовнику уйти! Другой бы тут же, на месте, и убил неверную!.. Вот и доныне: рассуждаю перед тобой, а у самого в груди все горит…
— Папенька, — испуганно проговорила Лиза, — но ты мне никогда о том не сказывал. Только пояснил, что осерчал на матушку да отправил ее с глаз долой…
— Ну да, а ты хотела бы, чтобы я перед тобой, сопливкой, твою же родную мать позорил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Появятся у нее домашние заботы, дети пойдут, глядишь, и забудется все… Что глаза-то опустил? Обидела я тебя?
— Насторожила. Понимаю ведь, не только о своей Милочке печешься.
— Признаюсь, не только о ней. В память о нашей юношеской дружбе. Ведь ежели я тебе о том не поведаю, ты же так и будешь сидеть сычом в своем углу.
Молодых девиц воспитывать надо. И учинять над ними строгий родительский надзор, ибо молодая кровь в них играет и порой они границ своих сил не ощущают…
С тем баронесса уехала, оставив Астахова в глубоком раздумье.
4
— И давно это у тебя началось?
Князь почти ворвался в спальню к Лизе, когда она едва открыла глаза, чтобы поудобнее устроиться у подноса со свежим кофе и хрустящими рогаликами, которые принесла ей горничная.
Лиза не то чтобы испугалась взъерошенного и разозленного отца, но неприятно поразилась. Прежде он никогда к ней вот так, без стука, не являлся. Виду она не показала, а не спеша откусила кусочек рогалика, отпила глоток кофе и только потом поинтересовалась:
— Что, папенька, началось?
— «Что, папенька»! — передразнил Астахов нарочито округленные глаза дочери и ее якобы непонимающий взгляд. — А то ты не знаешь — что!
Лиза опустила глаза, как бы не в силах выдержать пронизывающий взгляд отца. То есть теперь она могла бы посмотреть на него так же, но у девушки хватало ума не состязаться с родителем в том, в чем он давно был мастер. Да и разочаровывать его не хотелось, раз уж он предпочитал не замечать, как выросла его дочь и как много она теперь понимает.
— После того, как я переболела инфлюэнцей, — тихо проговорила она.
— Господи, за что караешь? — побледнел князь.
— Кажется, тут не к господу надо обращаться, а к его извечному противнику… — несколько развязно начала говорить Лиза; приобретение ею таких отличных от других способностей будоражило девушку, странным образом пробуждая прежде несвойственную разухабистость и даже амикошонство.
— Молчать! — вдруг закричал Астахов, ни разу в жизни не повышавший голос на дочь. — Не позволю!
С перепугу Лиза съежилась, пролив кофе на поднос. Она прикрыла глаза, ожидая, что отец ударит ее.
Но князь и сам сконфузился от своей выходки, опустил голову, глухо сказал:
— Прости, мой ангел, это я во всем виноват.
— Нет, папенька, я виновата! — заплакала справедливая Лиза. Она понимала, что перегнула палку и действительно забыла всякие приличия, опьянев от нежданного таланта, как бы возвысившего ее над другими людьми. — Я перешла всяческие границы.
Вела себя как enfant terrible, как торговка в мелочной лавке!
Она отставила в сторону поднос с завтраком и, встав с кровати, обняла отца. А он прижал дочь к себе, как в детстве, и сказал:
— Я так хотел тебя уберечь от этого…
— От чего — от этого? — Лиза вопросительно подняла на него глаза.
— От того, что я до сих пор затрудняюсь обозначить: сие дар свыше или наше фамильное проклятие…
— Но раз уж оно, как ты говоришь, свершилось, то, может, ты расскажешь мне обо всем? — предложила Лиза.
— Наверное, надо было рассказать давно, — согласно кивнул Астахов. — Но я думал — наивный! — будто мне удастся с такими способностями жить как все, не обращая вовсе на них внимания… Кто отметил печатью наш род, Всевышний или Князь Тьмы, трудно сказать. Вначале, когда открываешь в себе ЭТО, в приступе эйфории кажешься себе избранным, да не просто отличным от других людей, а воспарившим к небесам, причастным к высшим сферам…
— Я такое тоже почувствовала, — смущенно кивнула Лиза.
— Но сие — не что иное, как anguis in herba… О наших прародителях, отмеченных сей печатью, я знаю немного, но точно, что никого из них дар не сделал счастливым. Если кто-то и бывал счастлив, то не благодаря своим особенностям, а как бы вопреки им…
— Потому ты и хотел меня уберечь?
— Хотел, — вымученно улыбнулся он. — С самого детства я боялся к тебе прикоснуться с мыслью что-то предсказать, воспрепятствовать, как-то изменить текущий ход событий. Убеждал себя: не тронь лихо — будет тихо… Но ты заболела, и я испугался, что могу тебя потерять… Не выдержал, влил в тебя силу, а будто дурную кровь…
— Видно, чему бывать, того не миновать, — со вздохом заключила Лиза. — Думаю, ничего ты в меня не влил, а просто пробудил к жизни то, что и само проснулось бы в свое время… Потому стоит ли нам горевать над тем, чего мы все равно изменить не в силах? Ничем хорошим, как выяснилось, такое не кончается. И еще, папенька, хочу я тебе попенять: не скрой ты от меня сего факта — не стала бы и я бахвалиться, ясновидящей себя перед всеми выказывать.
Пока итог наших усилий неутешителен: тебя по Петербургу колдуном прославили, меня — ведьмой…
Этак недолго и от церкви анафему получить. Тогда можно и не говорить о каких-то там женихах для меня, а для тебя, надо думать, о внуках.
— Что же ты, Лизочек, предлагаешь?
— Для начала умом пораскинуть, нет ли у нас недоброжелателя какого? Того, кого ненароком обидели или дорогу перешли или для кого наше участие в его судьбе оказалось пагубным…
— Это, душа моя, ты романов начиталась. Там тайные недоброжелатели и роковые мстители выведены в повествовании для остроты сюжета. Ежели в сей жизни кто на меня всерьез обижен, то лишь мой старший сын и твой брат Николай…
— И маменька, — тихо уточнила Лиза.
— Опять?! — вскричал князь, до того спокойно обнимавший дочь за плечи; он быстро пошел к двери, но потом опомнился и остановился. Горестно предложил:
— Начни-ка еще и ты меня душегубцем изображать…
— Папенька!
Астахов расстроенно присел на банкетку у двери.
— Поневоле вспомнишь народную мудрость: за свой труд попал в хомут!.. Кому расскажи — не поверят! Девятнадцатый век на дворе, а я будто язычник какой, что от христиан в пустоши скрывается. Сидит в норе и боится нос наружу высунуть, ведь гонители по следам идут, и он уже слышит зловонное дыхание псов, коих они на привязи ведут, чтобы нечестивца затравить… Эк ты на меня подействовала! Разошелся, почище иного романиста…
Князь с досадою стукнул себя по коленке.
— Вишь, как заговорил!.. Оправдываться стал, а сие указует на то, что виноват… А и виноват! Кому доверился? Женщине, у коей волос долог, да ум короток… Смешно сказать, в ногах у меня валялась: отпусти, родимый, пожалей!.. У мужа просилась к полюбовнику уйти! Другой бы тут же, на месте, и убил неверную!.. Вот и доныне: рассуждаю перед тобой, а у самого в груди все горит…
— Папенька, — испуганно проговорила Лиза, — но ты мне никогда о том не сказывал. Только пояснил, что осерчал на матушку да отправил ее с глаз долой…
— Ну да, а ты хотела бы, чтобы я перед тобой, сопливкой, твою же родную мать позорил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76