Теперь уже нельзя было утверждать, что их можно нагнать. Впрочем, он ещё мог различить два ярких плаща на двух всадниках — один желтый и один зеленый. Это его сначала приободрило. Но вскоре он по искрам, засверкавшим на солнце у беглецов, догадался, что дело не так просто.
— Да у них ещё и оружие! Вот те на! — пробормотал. — Но откуда все это?.. А, черт! Сто дукатов тому, кто первый догонит мошенников!
Это обещание прибавило скорости преследователям. Они стали нагонять беглецов.
— Если они нас нагонят, — обратился Кадур к Монтестрюку, — тебе смерть, ей рабство.
— Знаю.
— Разреши мне осуществить мой план… И чтоб никто обо мне не думал.
С этими словами Кадур резко свернул в сторону и пустился вскачь по едва приметной в кустах дорожке. Карпилло это заметил. Он свернул за ним, крича:
— Ко мне, ко мне!
Кадур слегка попридержал коня, и Карпилло, обрадовавшись, вместе со всеми остальными из своей половины стал его нагонять. Но убедившись, что Монтестрюк с друзьями успел отъехать достаточно далеко, араб отпустил поводья и мигом скрылся за кустами.
— Разбойник! — прокричал вслед ему Карпилло.
Тут Кадур снова замедлил ход. Карпилло, увидев его, пришпорил лошадь. Но ситуация повторилась. Такой прием Кадур сделал несколько раз. Затем, войдя во вкус, он стал сопровождать выходки выстрелами по ближайшим всадникам и успел свалить на землю двоих. Карпилло, наконец, разгадал этот маневр. Он взял в руки ружье и приготовился к очередной уловке беглеца.
— Всем делать, как я, — скомандовал он.
И когда Кадур, замедлив ход, обернулся и прицелился, раздалось четыре выстрела вместо одного. Лошадь Кадура повалилась набок и зажала ногу араба.
Раздались крики «ура!» и трое всадников подскакали к нему. Один из них уже наклонился, чтобы саблей раскроить ему голову, но араб успел выстрелить из пистолета. Затем он бросился под лошадь второго всадника и ножом вспорол ей брюхо. Лошадь встала на дыбы и рухнула, придавив седока. Кадур же по-кошачьи отпрыгнул в сторону от пули, выпущенной третьим всадником — то был Карпилло — и вскочил сзади на его коня, вцепившись седоку в шею обеими руками. Завязалась схватка. Лошадь понесла, но Кадур цепко держал извивавшегося итальянца за горло. Кадур столкнул мертвое тело на землю, пересел в седло и поскакал во-весь дух. За ним помчались остатки половины отряда Карпилло.
Между тем остальная часть группы вместе с Югэ проделала свою работу значительно быстрее и легче. Заслышав за собой шум погони второй половины преследователей, они устроили небольшую засаду в кустах и четырьмя выстрелами — Югэ, Коклико, Сент-Эллис и Угренок — заставили одного свалиться на землю, а остальных — освободить поле битвы путем ускоренного бегства врассыпную.
— Что же получилось? — обратился вдруг Коклико к Сент-Эллису. — Их было шестеро, а нас целых четверо. Не находите ли вы, маркиз, что дама, которую мы имеем честь провожать назад в христианскую землю, может составить себе плохое мнение о наших рыцарских подвигах при таком почти равном соотношении сил?
— Ты прав, черт побери! От этих разъездов ты, право, умнеешь, дорогой Коклико. Но что же нам теперь делать?
Пока Коклико искал ответ, в разговор вмешался Угренок.
— Как что? Сразиться друг с другом двое на двое. Кто теперь победит, тот и будет общим победителем. Тогда уже не четверо, а только двое будут против шестерых.
— Смотрите, каков Давид! Сейчас подай ему Голиафа, — смеясь, подхватил Коклико.
— Вообще я любитель баловать детей, и твое предложение довольно интересно. Но что будет, если на оставшихся двух победителей вдруг нападет отряд не в шесть, а в шестьдесят человек?
— Но ведь те двое — победители. Значит, они должны снова победить.
— Должны… Но все же, знаешь, нам следует незабывать о даме, с упоминания о которой мы начали этот разговор. Вдруг будет не шестьдесят, а… шестьсот человек. Это может и не понравится даме, не так ли? …Ну, ладно, иди, посмеялись и довольно.
Между тем, несмотря на счастливую развязку, Монтестрюк думал о том, как встретит его граф Колиньи, когда узнает, что великому визирю сообщили сведения о положении союзной армии. Маркиз, тот занялся своим любимым делом: украдкой вскидывать глаза на принцессу. Она же, лишившись сил в результате испытанных напряжений, впала в уныние. Вырвав из объятий смерти того, кто ехал теперь рядом с ней, она почти желала, чтобы смерть освободила её от страданий.
А Коклико задумался о том, каково сейчас его товарищу. Впрочем, он хорошо знал араба и был уверен, что тот благополучно выпутается из самого опасного положения. Понюхавший же впервые в своей жизни порох Угренок был полон счастливой радости, так характерной для его возраста. Вот таком-то состоянии вся группа и продолжала свой путь.
Через некоторое время уже спокойной езды к цели их нагнал на взмыленной лошади Кадур, чей желтый плащ бил прорван и прострелен в нескольких местах. Сей «проказник» похлопал себя по окровавленной груди и весело прокричал:
— Жив!
— А те, другие?
— Мертвы!
И хладнокровно занял свое место в группе.
Тем временем во французском лагере все, кто знал о затее Монтестрюка, считали его погибшим. Надеялись лишь, что поехавшие к нему на выручку Сент-Эллис и Мамьяни все же уцелеют и вернутся домой.
Орфиза прямо заявила Шиврю, что никуда не поедет, пока не получит известий о Монтестрюке. Шиврю пришлось смириться — насилие пугало его возможным возмущением со стороны молодежи, окружавшей Колиньи. Так что ему оставалось лишь ежедневно сопровождать Орфизу в её поездках в окрестностях лагеря, где она надеялась найти хоть какие-нибудь следы Монтестрюка. И вот, наконец, настал тот час, когда она с балкона своего дома увидела толпу, сопровождавшую вернувшегося Югэ и его товарищей. Все они в сопровождении встречавших их дворян вскоре оказались у неё в комнате. Кое как сдерживая слезы радости, она, наконец, сумела произнести:
— Жестокий! Сколько горя вы мне доставили!
Он же со счастливым лицом лишь по-рыцарски склонил перед ней голову и стал на колено. Тут графиня подала ему руку, приглашая встать. И лишь у одного из присутствовавших этот жест не вызвал удовольствия. То был Кадур. Ведь она забыла и о своем обещании, и о нем самом! Эта мысль жгла ему сердце, сердце восточного человека. И когда Орфиза направилась к двери, провожая Монтестрюка, он тоже направился за нею. Тут она, наконец, заметила его.
— А, это ты, — произнесла она, — ты, значит, тоже вернулся… Ну, тем лучше.
И она прошла мимо. Рассеянный взгляд, незначительное слово — вот все, что заслужил он своей преданностью! Ему припомнилась та минута, когда под ним упала смертельно раненная лошадь, потом другая, когда палач заставил встать его на колени… Что значат они перед этим последним ударом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Да у них ещё и оружие! Вот те на! — пробормотал. — Но откуда все это?.. А, черт! Сто дукатов тому, кто первый догонит мошенников!
Это обещание прибавило скорости преследователям. Они стали нагонять беглецов.
— Если они нас нагонят, — обратился Кадур к Монтестрюку, — тебе смерть, ей рабство.
— Знаю.
— Разреши мне осуществить мой план… И чтоб никто обо мне не думал.
С этими словами Кадур резко свернул в сторону и пустился вскачь по едва приметной в кустах дорожке. Карпилло это заметил. Он свернул за ним, крича:
— Ко мне, ко мне!
Кадур слегка попридержал коня, и Карпилло, обрадовавшись, вместе со всеми остальными из своей половины стал его нагонять. Но убедившись, что Монтестрюк с друзьями успел отъехать достаточно далеко, араб отпустил поводья и мигом скрылся за кустами.
— Разбойник! — прокричал вслед ему Карпилло.
Тут Кадур снова замедлил ход. Карпилло, увидев его, пришпорил лошадь. Но ситуация повторилась. Такой прием Кадур сделал несколько раз. Затем, войдя во вкус, он стал сопровождать выходки выстрелами по ближайшим всадникам и успел свалить на землю двоих. Карпилло, наконец, разгадал этот маневр. Он взял в руки ружье и приготовился к очередной уловке беглеца.
— Всем делать, как я, — скомандовал он.
И когда Кадур, замедлив ход, обернулся и прицелился, раздалось четыре выстрела вместо одного. Лошадь Кадура повалилась набок и зажала ногу араба.
Раздались крики «ура!» и трое всадников подскакали к нему. Один из них уже наклонился, чтобы саблей раскроить ему голову, но араб успел выстрелить из пистолета. Затем он бросился под лошадь второго всадника и ножом вспорол ей брюхо. Лошадь встала на дыбы и рухнула, придавив седока. Кадур же по-кошачьи отпрыгнул в сторону от пули, выпущенной третьим всадником — то был Карпилло — и вскочил сзади на его коня, вцепившись седоку в шею обеими руками. Завязалась схватка. Лошадь понесла, но Кадур цепко держал извивавшегося итальянца за горло. Кадур столкнул мертвое тело на землю, пересел в седло и поскакал во-весь дух. За ним помчались остатки половины отряда Карпилло.
Между тем остальная часть группы вместе с Югэ проделала свою работу значительно быстрее и легче. Заслышав за собой шум погони второй половины преследователей, они устроили небольшую засаду в кустах и четырьмя выстрелами — Югэ, Коклико, Сент-Эллис и Угренок — заставили одного свалиться на землю, а остальных — освободить поле битвы путем ускоренного бегства врассыпную.
— Что же получилось? — обратился вдруг Коклико к Сент-Эллису. — Их было шестеро, а нас целых четверо. Не находите ли вы, маркиз, что дама, которую мы имеем честь провожать назад в христианскую землю, может составить себе плохое мнение о наших рыцарских подвигах при таком почти равном соотношении сил?
— Ты прав, черт побери! От этих разъездов ты, право, умнеешь, дорогой Коклико. Но что же нам теперь делать?
Пока Коклико искал ответ, в разговор вмешался Угренок.
— Как что? Сразиться друг с другом двое на двое. Кто теперь победит, тот и будет общим победителем. Тогда уже не четверо, а только двое будут против шестерых.
— Смотрите, каков Давид! Сейчас подай ему Голиафа, — смеясь, подхватил Коклико.
— Вообще я любитель баловать детей, и твое предложение довольно интересно. Но что будет, если на оставшихся двух победителей вдруг нападет отряд не в шесть, а в шестьдесят человек?
— Но ведь те двое — победители. Значит, они должны снова победить.
— Должны… Но все же, знаешь, нам следует незабывать о даме, с упоминания о которой мы начали этот разговор. Вдруг будет не шестьдесят, а… шестьсот человек. Это может и не понравится даме, не так ли? …Ну, ладно, иди, посмеялись и довольно.
Между тем, несмотря на счастливую развязку, Монтестрюк думал о том, как встретит его граф Колиньи, когда узнает, что великому визирю сообщили сведения о положении союзной армии. Маркиз, тот занялся своим любимым делом: украдкой вскидывать глаза на принцессу. Она же, лишившись сил в результате испытанных напряжений, впала в уныние. Вырвав из объятий смерти того, кто ехал теперь рядом с ней, она почти желала, чтобы смерть освободила её от страданий.
А Коклико задумался о том, каково сейчас его товарищу. Впрочем, он хорошо знал араба и был уверен, что тот благополучно выпутается из самого опасного положения. Понюхавший же впервые в своей жизни порох Угренок был полон счастливой радости, так характерной для его возраста. Вот таком-то состоянии вся группа и продолжала свой путь.
Через некоторое время уже спокойной езды к цели их нагнал на взмыленной лошади Кадур, чей желтый плащ бил прорван и прострелен в нескольких местах. Сей «проказник» похлопал себя по окровавленной груди и весело прокричал:
— Жив!
— А те, другие?
— Мертвы!
И хладнокровно занял свое место в группе.
Тем временем во французском лагере все, кто знал о затее Монтестрюка, считали его погибшим. Надеялись лишь, что поехавшие к нему на выручку Сент-Эллис и Мамьяни все же уцелеют и вернутся домой.
Орфиза прямо заявила Шиврю, что никуда не поедет, пока не получит известий о Монтестрюке. Шиврю пришлось смириться — насилие пугало его возможным возмущением со стороны молодежи, окружавшей Колиньи. Так что ему оставалось лишь ежедневно сопровождать Орфизу в её поездках в окрестностях лагеря, где она надеялась найти хоть какие-нибудь следы Монтестрюка. И вот, наконец, настал тот час, когда она с балкона своего дома увидела толпу, сопровождавшую вернувшегося Югэ и его товарищей. Все они в сопровождении встречавших их дворян вскоре оказались у неё в комнате. Кое как сдерживая слезы радости, она, наконец, сумела произнести:
— Жестокий! Сколько горя вы мне доставили!
Он же со счастливым лицом лишь по-рыцарски склонил перед ней голову и стал на колено. Тут графиня подала ему руку, приглашая встать. И лишь у одного из присутствовавших этот жест не вызвал удовольствия. То был Кадур. Ведь она забыла и о своем обещании, и о нем самом! Эта мысль жгла ему сердце, сердце восточного человека. И когда Орфиза направилась к двери, провожая Монтестрюка, он тоже направился за нею. Тут она, наконец, заметила его.
— А, это ты, — произнесла она, — ты, значит, тоже вернулся… Ну, тем лучше.
И она прошла мимо. Рассеянный взгляд, незначительное слово — вот все, что заслужил он своей преданностью! Ему припомнилась та минута, когда под ним упала смертельно раненная лошадь, потом другая, когда палач заставил встать его на колени… Что значат они перед этим последним ударом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45