Заговорил с ней Пуриш, который был словоохотлив до болтливости, иногда переходившей всякие границы. Он прямо приступил к делу и, сославшись на Жемчугова, сказал, что тот прислал их, потому что пани Марии нужны двое людей, что они готовы разговаривать серьезно и могут сделать все, конечно, в зависимости от той суммы, которая будет предоставлена в их распоряжение.
Эта форма была, правда, несколько более деликатна, чем простое условие платы, но все же она сводилась к тому же самому, и такая постановка вопроса обещала со стороны этих господ весьма многое.
Ставрошевская очень быстро поняла и оценила Пуриша и продолжала пристально вглядываться в Финишевича. Он молчал, потупившись, как бы не решаясь встретиться взглядом с пани Марией.
Наконец, в самой средине красноречивой тирады Пуриша Ставрошевская вдруг сказала ему:
— Хорошо. Я дам вам свои распоряжения через вашего товарища. Мне лучше разговаривать с одним из вас.
— Это значит, — сообразил Пуриш, — что вы делаете намек, чтобы я ушел?
— Вы, как я вижу, очень понятливы, когда вам что-нибудь хорошо растолкуют! — ответила Ставрошевская. — Я именно хочу, чтобы вы ушли и оставили меня с паном Финишевичем!
При слове «пан» Финишевич как будто дрогнул, но Пуриш этого не заметил и продолжал, обращаясь к пани Марии:
— Видите ли, я желал бы немного рассеяться! Ну, куда-нибудь пойти бы, и потому я желал бы получить от вас в виде задатка…
— Ну, вот вам десять рублей! — проговорила, вынимая деньги, Ставрошевская.
Пуриш, взяв их, стал сейчас же откланиваться. В те времена десять рублей были большие деньги, и эта подача была довольно щедрая.
Оставшись наедине с Финишевичем, пани Мария выдержала некоторое время молчание, глядя на него, потом как-то странно улыбнулась и сказала, как будто даже весело:
— Стасю, ведь это — ты!..
— Я, моя кохана! — ответил Финишевич.
— Ну, ты меня коханой не называй и вообще всякую близость со мной оставь! — проговорила Ставрошевская по-польски.
— Как будет пани угодно! — вздохнул Финишевич.
— Однако с этими рыжими усами тебя трудно узнать! Ты словно даже ростом стал выше.
— Это — двойные каблуки! — чистосердечно пояснил Финишевич.
— Да, тебя трудно узнать! — повторила пани Мария.
— А тебя я сейчас узнал!
— Ну, мне что же? Мне скрываться нечего. Но ведь если тебя узнают, тогда беда!
— Да ведь что же делать? Надо же где-нибудь жить! А забираться в какую-либо трущобу еще хуже: там уж совсем все на виду.
— Да, но все-таки это неосторожно. Чем же ты живешь?
— Да пока живу у этого Пуриша, ну, и вместе кое-как достаем средства!
— В карты играешь?
— Ив карты играю.
— А знаешь, Стасю: мне теперь именно такой человек, как ты, нужен!
— Ну, что же, это очень хорошо, пани Мария!
— И ты навсегда можешь себе деньги заработать, так что до конца жизни будешь жить безбедно!
— Чего же лучше, пани!
— Но для этого надо сделать нелегкое дело.
— Я понимаю, что за легкое дело большие деньги и платить нечего.
— Вот видишь ли: сначала мне нужно было двоих людей, чтобы они следили только за одной молодой девушкой, ну, а раз подвернулся такой человек, как ты…
— А разве я почему-нибудь особенный? — ухмыльнулся не без самодовольства Финишевич.
— Сам по себе нет, но я знаю, что ты от меня зависишь, потому что я могу выдать тебя; вследствие этого тебе выгоднее слушаться меня, а потому ты в моих руках.
— Я у твоих ног, пани Мария!
— Ну, эти глупости брось!.. Слушай, что я скажу тебе. Мне нужно, наконец, отделаться от Эрминии.
Финишевич многозначительно поднял брови и проговорил:
— Конечно, это было бы хорошо сделать, но как достанешь ее в Гродне?
— Она здесь, в Петербурге, то есть, вернее, под Петербургом.
— Эрминия? Здесь?
— И одна-одинешенька! Она была увезена из Гродны итальянцем доктором, который желал использовать для своих целей ее красоту и способность подчиняться внушению.
— Так что ее в Гродне теперь разыскивают?
— По всей вероятности. Случайность или судьба привела ее ко мне, и я должна была отправить ее сегодня отсюда в силу целого ряда очень сложных причин.
— И где же она?
— Теперь в Петергофе. Место там не Бог весть какое населенное и пробраться туда, чтобы там все сделать тихо и мирно, ничего не стоит. Ты ведь понимаешь, что если я отделаюсь от Эрминии, то буду в состоянии выплачивать тебе столько денег, сколько будет нужно, чтобы удовлетворить тебя.
— Все это очень заманчиво! — сказал Финишевич.
— Ну, так вот! Действуй осторожно, но времени не теряй.
— А где живет Эрминия?
— В Петергофе, на даче князя Шагалова.
— А кто там есть при ней?
— Две старухи и слуга. Впрочем, это надо хорошенько разведать.
— Мне нужны деньги на разведки.
— Да ведь ты пропьешь их или проиграешь.
— Все может быть! Конечно, это будет риск с твоей стороны, но кто ничем не рискует, тот ничего и добиться не может!
— Я ведь твоему товарищу дала.
— Так то ему!.. Он всегда рассеяться любит. А я спрашиваю на дело.
— Ну, на и тебе десять рублей! — сказала Ставрошевская, давая деньги.
XLIV. ИОГАНН ПРОДОЛЖАЕТ СЕРДИТЬСЯ
Надо отдать справедливость, Иоганн оказался в удивительно глупом положении. До сих пор он в тайнике души воображал, что руководит герцогом Бироном и, так сказать, является для него как бы талисманом, приносящим ему счастье. И вдруг он должен был убедиться, что все дело испортилось, вследствие его, Иоганна, вмешательства. Дом, где, казалось, они так искусно спрятали Эрминию от посторонних глаз, сгорел. Сама Эрминия исчезла, а доктор Роджиери лежал без памяти, раненный насмерть.
Когда герцог, вернувшись от польки, рассказал весь свой разговор там, Иоганн понял, что дело осложнилось и стало чрезвычайно деликатным, после того как упомянуто было имя государыни, от которой, конечно, надо было скрыть все, ибо это могло навлечь на герцога опалу; ведь ею могли воспользоваться враги Бирона и друзья Волынского, еще не казненного.
«Надо скорее добиться казни этого человека!» — как бы отметил в своей памяти Иоганн, а затем долго раздумывал, как взяться снова за это дело, которое казалось как бы прерванным или приведенным к нулю.
Герцог сидел у себя в кабинете, никого не принимал, и даже домашние не смели входить к нему. В такие минуты один только Иоганн имел доступ к нему. И вот картавый немец решился потревожить одиночество его светлости. Он вошел как будто затем, чтобы прибрать раскиданные в сердцах Бироном вещи.
Герцог стал у окна и, заметив вошедшего Иоганна, отвернулся , но не прогнал его из комнаты. Иоганн понял, что оба они думали об одном и том же, и заговорил.
— Тут много неясного! — сказал он, как будто нечаянно произнеся вслух свои мысли.
— Тут ясно одно, — произнес Бирон, — а именно, что счастье начинает отворачиваться от меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66