На это я отвечал: «Нет», — и предложил ему вступить в переговоры, после чего он направил пистолет дулом в землю, потом заткнул его за пояс и пошел мне навстречу.
Когда я стал уверять его, что он не тот, кого я ждал увидеть, он отвечал, что это возможно: он получил записку, адресованную мистеру Уилсону, с предложением явиться сюда, а так как никого другого, носящего это имя, в гостинице не было, то он, натурально, заключил, что письмо писано ему, а не кому-либо иному. Тогда я рассказал ему, что был оскорблен человеком, назвавшимся этим именем, и не более часа тому назад видел, как тот проехал верхом по улице; узнав же о некоем мистере Уилсоне, остановившемся в гостинице «Красный лев», я не сомневался, что это и есть тот самый человек, и, пребывая в такой уверенности, написал свою записку. Выразил я также удивление, почему он, не зная ни меня, ни забот моих, согласился на такую встречу, не потребовав сначала объяснения.
Он отвечал, что в этих краях нет ни одного его однофамильца, а после девяти часов, когда он сам остановился в «Красном льве», не заезжал туда ни один всадник; что, удостоившись чести служить его величеству, он почитал недостойным себя отклонять такого рода приглашения, от кого бы они ни исходили, а если и была надобность в каком-нибудь объяснении, то требовать его надлежало не ему, но джентльмену, приславшему вызов.
Сколь ни был я раздосадован этим приключением, однако же не мог не восхищаться хладнокровием офицера, чье открытое лицо сразу расположило меня к нему. Было ему лет за сорок; короткие черные его волосы завивались около ушей, одежда отличалась простотой. Когда я принес извинения за причиненное ему беспокойство, он принял их весьма благодушно. Сказал, что живет милях в десяти отсюда, на маленькой ферме, где он предоставит мне все удобства, если я пожелаю погостить у него несколько недель и вместе с ним позабавиться охотой; в таком случае, может быть, удастся нам разыскать человека, меня оскорбившего.
Я искренно благодарил его за любезное предложение, которое, как объяснил я ему, не имею возможности принять, ибо путешествую с родственниками. Так мы и расстались, обменявшись добрыми пожеланиями и засвидетельствовав друг другу свое уважение.
Теперь скажите, любезный баронет, как мне понять это странное приключение? Полагать ли, что виденный мною всадник действительно человек во плоти, либо тень, рассеявшаяся в воздухе? Или мне должно подозревать, что Лидди известно об этом деле более, нежели хочет она признать? Если бы почитал я ее способной к тайным сношениям с таким человеком, я тотчас отказался бы от нежной привязанности к ней и позабыл бы о том, что она связана со мною кровными узами. Но может ли быть, чтобы тайное общение поддерживала девушка столь простодушная и неопытная, которая лишена возможности укрыться от многих глаз, надзирающих за нею, и ежедневно переезжает с места на место? К тому же она дала торжественное обещание… Нет, не могу я почитать ее столь недостойной, столь равнодушной к чести семьи!
Более всего встревожен я тем, что события эти смутили ее душу. Судя по некоторым признакам, я заключаю, что негодяй все еще имеет власть над ее сердцем. Без сомнения, у меня есть право называть его негодяем и считать намерения его бесчестными, и не моя будет вина, если не придется ему когда-нибудь раскаяться в своей наглости! Признаюсь, я не могу думать и тем более писать об этом, сохраняя спокойствие и не теряя терпения. Поэтому я обрываю это письмо, известив вас только о том, что к концу месяца мы надеемся быть в Уэльсе, но до той поры вы, вероятно, еще услышите о преданном вам Дж. Мелфорде.
4 октября.
Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса
Дорогой Филипс!
Когда писал я вам с последней почтой, мне и в голову не приходило, что так скоро захочу тревожить вас снова, но чувства, переполняющие мое сердце, переливаются через край; тем не менее нахожусь я в таком смятении, что вы не найдете в этом послании ни порядка, ни связного изложения.
Сегодня мы едва не лишились достойного Мэтью Брамбла, жизнь которого висела на волоске по вине несчастного случая, который я попытаюсь описать.
Дабы выехать на почтовую дорогу, мы должны были переправиться через реку, и те, что были верхом, совершили переправу без труда, не подвергаясь никакой опасности. Но накануне и сегодня утром лил сильный дождь, и скопилось столько воды, что мельничную плотину прорвало как раз в тот миг, когда карету перевозили пониже запруды. Вода хлынула с такою силой, что карета сначала поплыла, а потом опрокинулась на самой середине потока. Лисмахаго, я и двое слуг в одно мгновение спешились и кинулись в реку, чтобы оказать посильную помощь. Тетушке нашей, мисс Табите, посчастливилось; она очутилась поверх всех в опрокинувшейся карете и уже до половины высунулась из окошка, когда подоспел ее возлюбленный и высвободил ее оттуда. Но то ли он поскользнулся, то ли ноша оказалась слишком тяжела, только оба они, сжимая друг друга в объятиях, пошли ко дну. Несколько раз он пытался приподняться и вырваться из ее объятий, но она висела у него на шее, как жернов (неплохая эмблема супружеской жизни), и, если бы мой слуга не показал себя надежным помощником, по всей вероятности, сия влюбленная чета отправилась бы рука об руку в страну теней.
Что до меня, то я был слишком озабочен другим, чтобы уделять внимание их бедственному положению. Я схватил за волосы мою сестру и, вытащив ее на берег, опомнился и увидел, что дядюшки моего еще не видать. Снова бросившись в реку, я наткнулся на Клинкера, волочившего к берегу мисс Дженкинс, которая со своими растрепанными волосами похожа была на русалку. Но когда я спросил Хамфри, спасен ли его хозяин, он немедля отпихнул ее от себя, и несдобровать бы ей, если бы не подоспел на помощь мельник.
Клинкер же с быстротою молнии кинулся к карете, уже наполнившейся к тому времени водой, нырнул в нее и извлек бедного сквайра, не подававшего никаких признаков жизни.
Не в силах я описать, какие чувства овладели мною при этом горестном зрелище. Такую печаль невозможно изобразить словами! Верный Клинкер взял его на руки, как полугодовалого младенца, и, жалобно завывая, понес к берегу, я же следовал за ним, не помня себя от ужаса и горя.
Когда положили его на траву и стали переворачивать с боку на бок, изо рта у него хлынула вода, потом он открыл глаза и испустил глубокий вздох. Заметив эти признаки жизни, Клинкер тотчас «перетянул ему руку подвязкой и, достав нож для кровопускания, пустил ему кровь, как опытный коновал. Сначала показалось только несколько капель, но немного погодя, когда согрели руку, кровь потекла струйкой, и дядюшка пробормотал какие-то невнятные слова, показавшиеся мне сладчайшими звуками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Когда я стал уверять его, что он не тот, кого я ждал увидеть, он отвечал, что это возможно: он получил записку, адресованную мистеру Уилсону, с предложением явиться сюда, а так как никого другого, носящего это имя, в гостинице не было, то он, натурально, заключил, что письмо писано ему, а не кому-либо иному. Тогда я рассказал ему, что был оскорблен человеком, назвавшимся этим именем, и не более часа тому назад видел, как тот проехал верхом по улице; узнав же о некоем мистере Уилсоне, остановившемся в гостинице «Красный лев», я не сомневался, что это и есть тот самый человек, и, пребывая в такой уверенности, написал свою записку. Выразил я также удивление, почему он, не зная ни меня, ни забот моих, согласился на такую встречу, не потребовав сначала объяснения.
Он отвечал, что в этих краях нет ни одного его однофамильца, а после девяти часов, когда он сам остановился в «Красном льве», не заезжал туда ни один всадник; что, удостоившись чести служить его величеству, он почитал недостойным себя отклонять такого рода приглашения, от кого бы они ни исходили, а если и была надобность в каком-нибудь объяснении, то требовать его надлежало не ему, но джентльмену, приславшему вызов.
Сколь ни был я раздосадован этим приключением, однако же не мог не восхищаться хладнокровием офицера, чье открытое лицо сразу расположило меня к нему. Было ему лет за сорок; короткие черные его волосы завивались около ушей, одежда отличалась простотой. Когда я принес извинения за причиненное ему беспокойство, он принял их весьма благодушно. Сказал, что живет милях в десяти отсюда, на маленькой ферме, где он предоставит мне все удобства, если я пожелаю погостить у него несколько недель и вместе с ним позабавиться охотой; в таком случае, может быть, удастся нам разыскать человека, меня оскорбившего.
Я искренно благодарил его за любезное предложение, которое, как объяснил я ему, не имею возможности принять, ибо путешествую с родственниками. Так мы и расстались, обменявшись добрыми пожеланиями и засвидетельствовав друг другу свое уважение.
Теперь скажите, любезный баронет, как мне понять это странное приключение? Полагать ли, что виденный мною всадник действительно человек во плоти, либо тень, рассеявшаяся в воздухе? Или мне должно подозревать, что Лидди известно об этом деле более, нежели хочет она признать? Если бы почитал я ее способной к тайным сношениям с таким человеком, я тотчас отказался бы от нежной привязанности к ней и позабыл бы о том, что она связана со мною кровными узами. Но может ли быть, чтобы тайное общение поддерживала девушка столь простодушная и неопытная, которая лишена возможности укрыться от многих глаз, надзирающих за нею, и ежедневно переезжает с места на место? К тому же она дала торжественное обещание… Нет, не могу я почитать ее столь недостойной, столь равнодушной к чести семьи!
Более всего встревожен я тем, что события эти смутили ее душу. Судя по некоторым признакам, я заключаю, что негодяй все еще имеет власть над ее сердцем. Без сомнения, у меня есть право называть его негодяем и считать намерения его бесчестными, и не моя будет вина, если не придется ему когда-нибудь раскаяться в своей наглости! Признаюсь, я не могу думать и тем более писать об этом, сохраняя спокойствие и не теряя терпения. Поэтому я обрываю это письмо, известив вас только о том, что к концу месяца мы надеемся быть в Уэльсе, но до той поры вы, вероятно, еще услышите о преданном вам Дж. Мелфорде.
4 октября.
Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса
Дорогой Филипс!
Когда писал я вам с последней почтой, мне и в голову не приходило, что так скоро захочу тревожить вас снова, но чувства, переполняющие мое сердце, переливаются через край; тем не менее нахожусь я в таком смятении, что вы не найдете в этом послании ни порядка, ни связного изложения.
Сегодня мы едва не лишились достойного Мэтью Брамбла, жизнь которого висела на волоске по вине несчастного случая, который я попытаюсь описать.
Дабы выехать на почтовую дорогу, мы должны были переправиться через реку, и те, что были верхом, совершили переправу без труда, не подвергаясь никакой опасности. Но накануне и сегодня утром лил сильный дождь, и скопилось столько воды, что мельничную плотину прорвало как раз в тот миг, когда карету перевозили пониже запруды. Вода хлынула с такою силой, что карета сначала поплыла, а потом опрокинулась на самой середине потока. Лисмахаго, я и двое слуг в одно мгновение спешились и кинулись в реку, чтобы оказать посильную помощь. Тетушке нашей, мисс Табите, посчастливилось; она очутилась поверх всех в опрокинувшейся карете и уже до половины высунулась из окошка, когда подоспел ее возлюбленный и высвободил ее оттуда. Но то ли он поскользнулся, то ли ноша оказалась слишком тяжела, только оба они, сжимая друг друга в объятиях, пошли ко дну. Несколько раз он пытался приподняться и вырваться из ее объятий, но она висела у него на шее, как жернов (неплохая эмблема супружеской жизни), и, если бы мой слуга не показал себя надежным помощником, по всей вероятности, сия влюбленная чета отправилась бы рука об руку в страну теней.
Что до меня, то я был слишком озабочен другим, чтобы уделять внимание их бедственному положению. Я схватил за волосы мою сестру и, вытащив ее на берег, опомнился и увидел, что дядюшки моего еще не видать. Снова бросившись в реку, я наткнулся на Клинкера, волочившего к берегу мисс Дженкинс, которая со своими растрепанными волосами похожа была на русалку. Но когда я спросил Хамфри, спасен ли его хозяин, он немедля отпихнул ее от себя, и несдобровать бы ей, если бы не подоспел на помощь мельник.
Клинкер же с быстротою молнии кинулся к карете, уже наполнившейся к тому времени водой, нырнул в нее и извлек бедного сквайра, не подававшего никаких признаков жизни.
Не в силах я описать, какие чувства овладели мною при этом горестном зрелище. Такую печаль невозможно изобразить словами! Верный Клинкер взял его на руки, как полугодовалого младенца, и, жалобно завывая, понес к берегу, я же следовал за ним, не помня себя от ужаса и горя.
Когда положили его на траву и стали переворачивать с боку на бок, изо рта у него хлынула вода, потом он открыл глаза и испустил глубокий вздох. Заметив эти признаки жизни, Клинкер тотчас «перетянул ему руку подвязкой и, достав нож для кровопускания, пустил ему кровь, как опытный коновал. Сначала показалось только несколько капель, но немного погодя, когда согрели руку, кровь потекла струйкой, и дядюшка пробормотал какие-то невнятные слова, показавшиеся мне сладчайшими звуками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124