Итак, он уже не прилагает стараний плыть против течения и пытается примириться со своим разорением, утешая себя тем, что сын его наследует состояние матери, ибо оно укреплено за ним по брачному их контракту.
Подробности, о которых он меня осведомил, повествуя о своих делах, преисполнили меня не только огорчением, но и гневом. Я резко бранил жену его за глупость и укорял его самого за малодушие и покорство неразумному ее тиранству. Я увещевал его обрести прежнюю твердость и сбросить иго рабства, не только постыдное, но и пагубное. Я предложил ему помощь по мере моих сил. Я пообещал позаботиться о его делах и даже навести порядок в его семействе, ежели он даст мне право привести в исполнение план, который я предложу для его спасения. Бедствие его так огорчило меня, что свои увещания я перемежал слезами, и Байнард столь расчувствовался, видя такие знаки моего расположения, что не мог вымолвить ни слова. Он прижал меня к груди и молча плакал.
Наконец он воскликнул:
— Поистине дружба есть бесценный бальзам! Слова ваши, дорогой Брамбл, исторгли меня, можно сказать, из бездны отчаяния, в которой я пребывал долгое время. Клянусь честью, я познакомлю вас подробнее с состоянием моих дел и последую, насколько хватит моих сил, вашим указаниям. Но в жизни бывают крайности, мой нрав не… Поверьте, бывают такие нежные узы, о которых холостяк не имеет понятия… Признаться ли в моей слабости? Я не могу перенести и мысли, что причиняю этой женщине страдания!
— Но ведь она столько лет видела, как вы несчастны! воскликнул я. — Несчастны по ее вине, а она не выражала ни малейшего желания облегчить ваше бремя!
— И все же я уверен, что она любит меня нежнейшей любовью, — сказал он.
— Но природе человеческой свойственны противоречия, которые я изъяснить не могу.
Такое ослепление поразило меня, и я заговорил о другом, после того как мы пообещали друг другу укрепить отныне нашу дружескую связь. Тут он рассказал мне, что жены двух его соседей, так же как и его жена, влекут своих мужей к банкротству и разорению.
Эти три мужа нисколько друг на друга не походят, но у всех троих супруги таковы, что удивительно умеют держать их в подчинении. И цели у этих супруг одни и те же. Они состязаются в роскошном образе жизни, а стало быть, и в чванстве с супругой сэра Джона Чикуэлла, который вчетверо богаче их мужей, а та, в свою очередь, тщится ни в чем не уступить живущей по соседству жене лорда, богатство коей превосходит втрое ее состояние.
Итак, четыре сии случая, да еще в одном графстве, приводят на память басню «Лягушка и вол»; одно крупное состояние и три умеренных, без сомнения, вот-вот лопнут из-за непомерно раздувшегося женского тщеславия, и в трех случаях наличествует женское тиранство в разных видах. Мистер Байнард ходит в ярме потому, что жена его хитро воспользовалась мягкостью его натуры. Мистер Милксен, человек робкий, пресмыкается перед наглой ведьмой. Мистеру Соуерби, с коим припадками и угрозами не справиться, судьба даровала такую супругу, которая сражается с ним оружием иронии и насмешки: то поднимает насмех комплиментами, то саркастическими сравнениями, скрывающими укоры в отсутствии у него вкуса, мужества, великодушия; разжигая таким путем страсти мужа, она толкает его от одного сумасбродства к другому, смотря по тому, куда влечет ее тщеславие.
Упомянутые три леди имеют ныне равное число лошадей, карет и ливрейных и неливрейных слуг, одинаковое количество нарядов, столового серебра и фарфора, одинаковое в домах убранство, а на своих пиршествах стараются друг друга превзойти в разнообразии, изысканности и дороговизне яств. Уверен я, что в девятнадцати случаях из двадцати мужчины расточительствуют и разоряются, принося жертву смехотворному чванству и тщеславию глупых женщин, в которых сии качества они презирают, пребывая тем не менее в полном рабстве.
Благодарю бога, Дик, что я, невзирая на всю глупость и слабость, свойственные человеческой натуре, не поглупел еще настолько, чтобы жениться.
Обсудив все это с Байнардом подробно, мы направились домой и встретили Джерри, вышедшего с двумя нашими леди подышать свежим воздухом, коль скоро хозяйка к ним еще не выходила. Словом, миссис Байнард предстала перед нами только за четверть часа до обеда. Супруг ввел ее в гостиную вместе с ее теткой и сыном, и она приняла нас с такой холодностью и равнодушием, от которых и сама душа гостеприимства могла бы замерзнуть. Хотя она и знала, что я прихожусь ее мужу близким другом, и часто видела нас вместе в Лондоне, однако притворилась, будто не узнает меня, и не обратила на меня внимания, когда я учтивейшим и дружественным образом ее приветствовал. Не сказала она мне даже обычного приветствия, как-то: «Рада вас видеть», или: «Надеюсь, вы были в добром здравии с той поры, как я не имела удовольствия видеть вас», и т. д.; нет, она даже не раскрыла рта, дабы поздороваться с сестрой моей и племянницей, но сидела немая, как истукан, и почти столь же бесчувственная. Тетка ее, которую она взяла за образец для подражания, держала себя с нелепой церемонностью, но зато сынок был назойлив, нагл и болтал без умолку.
За обедом хозяйка была столь же нелюбезна, равнодушна и шепталась только со своей теткой, а что касается до стола, то подали множество изделий французского повара и ни одного сытного блюда, которое могло бы удовлетворить аппетит англичанина. Суп оказался не лучше, чем тепловатые помои, в коих вымокает хлеб; рагу, по-видимому, раньше кто-то жевал и выплюнул; фрикасе было точно завернуто в грязно-желтую припарку, а жаркое подгорело и воняло, словно заячий помет. Десерт состоял из перезрелых плодов и замороженных сбитых белков, пиво прокисло, вода была затхлая, вино потеряло аромат; но на столе красовались серебро и фарфор, пудреный лакей стоял за каждым стулом, а хозяину и хозяйке служили два лакея, одетые, как джентльмены.
Обедали мы в большой старинной готической столовой, которая прежде была залом. Теперь настлали в ней мраморный пол, и, несмотря на то, что камин растопили за час до обеда, зубы у меня стучали от холода,. когда я вступил в зал. Одним словом, все было здесь холодное, неуютное, вызывало отвращение, кроме лица друга моего Байнарда, согретого любовью и добросердечием.
После обеда мы перешли в другую комнату, где мальчишка стал назойливо приставать к моей племяннице Лидди. Ему нужен был для игры товарищ, и он, конечно, затеял бы с ней шумную возню, ежели бы она согласилась. Бесстыдство его простерлось до того, что он влепил ей поцелуй, отчего она покраснела и смутилась, и, хотя отец сделал ему нагоняй за дерзость, он стал еще более наглым и запустил руку ей за корсаж. Сие оскорбление она не могла снести, хотя и была существом кротчайшим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124