эти клеветнические статья способствуют размножению газет и их распространению в такой мере, что налог на них и на объявления является значительным подспорьем государственных доходов».
Разумеется, любезный Льюис, честь джентльмена — слишком деликатное понятие, дабы ее можно было вверить присяжным, которых никак не назовешь людьми, отличающимися умом и беспристрастием. В таких делах его судят не только равные ему, но и его партия, и я считаю, что из всех патриотов самым твердым является тот, кто отдает себя на такое поношение ради своей родины. Ежели невежество и пристрастие присяжных не обеспечивают джентльмену защиты закона против клеветы в газетах и памфлетах, то я знаю только один способ возбудить дело против издателя, связанный, правда, с риском, но, на моей памяти, примененный не раз с успехом.
Какая-то газета оповестила, что один из кавалерийских полков вел себя недостойно в сражении при Деттингене, и капитан этого полка исколотил издателя, заявив при этом, что если тот обратится в суд, то все офицеры почтят его таким же образом. Губернатор *** получил такое же удовлетворение, переломав ребра автору, поносившему его имя в какой-то газете. Я знаю одного подлого парня из той же клики, который, будучи изгнан из Венеции за наглость и бесстыдство, уехал в Лугано, городок в Гризонсе, населенный свободным народом, — черт возьми! — где нашел печатный станок и откуда стал поливать грязью некоторых почтенных лиц в республике, которую вынужден был покинуть. Кое-кто из этих лиц, убедившись, что он находится за пределами досягаемости закона, нанял полезных людей, которых можно найти в любой стране, и те отдубасили писаку палками; это повторялось несколько раз, покуда он не прекратил изливать поток оскорблений.
Что до свободы печати, то, как любой другой привилегии, ей следует положить границы, ибо ежели она приводит к нарушению закона, к угашению любви к ближнему, к оскорблению религии, то становится одним из величайших зол, какие когда-либо обрушивались на общество. Ежели последний негодяй может невозбранно поносить в Англии ваше доброе имя, то можете ли вы, положа руку на сердце, возмущаться Италией за обычные в этой стране убийства? К чему же защищать наше имущество, ежели наше доброе имя остается без защиты! Раздраженные сим обстоятельством люди приходят в отчаяние, а отчаяние, вызванное невозможностью сохранить доброе имя не запятнанным каким-нибудь мерзавцем, порождает равнодушие к славе, и, таким образом, исчезает главная побудительная причина добрых дел.
Соображения мистера Бартона касательно налога на печатные издания весьма умны и похвальны, равно как другое правило, усвоенное уже давно нашими знатоками финансов, а именно потакание пьянству, мотовству и разгулу, ибо они способствуют увеличению доходов казначейства. Несмотря на мое презрение к тем, кто льстит министрам, я полагаю, что еще более презренно льстить черни. Когда я вижу, как человек хорошего рода, образованный, состоятельный ставит себя на один уровень с подонками нации, водится с жалкими мастеровыми, ест с ними за одним столом, пьет из одной кружки, льстит их предрассудкам, разглагольствует, превознося их добродетели, выносит их рыганья за кружкой пива, дым их табака, грубость их обхождения, дерзкие их речи, — я не могу его не презирать как человека, виновного в гнусном распутстве для достижения личных и низменных целей.
Я с охотой отступился бы от политики, ежели бы мне удалось найти другие предметы для беседы, обсуждаемые с большей скромностью и прямотой; но демон партий, как видно, завладел всеми сторонами жизни.
Даже мир литературы и изящных искусств разбился на злобно враждующие между собой клики, из которых каждая хулит, чернит и поносит творения другой. Вчера я отправился днем отдать визит знакомому джентльмену и у него в доме встретил одного из современных сочинителей, чьи труды имели успех. Я читал одно или два из его сочинений, и они мне понравились, а потому я был рад познакомиться с автором, но речи его и поведение разрушили впечатление, сложившееся в его пользу благодаря его писаниям.
Он взял на себя смелость поучительным тоном решать все вопросы, не удостаивая представить какие бы то ни было доводы своего расхождения с мнениями, разделяемыми всем человечеством, словно мы были обязаны соглашаться с ipse dixit , то есть подлинные слова.} сего нового Пифагора. Он подверг пересмотру достоинства главнейших писателей, умерших за последнее столетие, и при этой ревизии не обращал никакого внимания на заслуженную ими славу.
Мильтон был сочинителем грубым и скучным, Драйден тягучим и многоречивым, у Батлера и Свифта не было юмора, у Конгрива — остроумия, а Поп лишен всяких поэтических достоинств. Что до наших современников, то он слышать не мог, ежели о ком-нибудь отзывались с похвалой: все они были олухи, педанты, повинны в литературном воровстве, шарлатаны и обманщики, и нельзя было назвать ни одного сочинения, которое не было бы слабым, глупым и пошлым. Следует признать, что сей сочинитель не обременил своей совести лестью; мне говорили, что он никогда не похвалил ни одной строчки, написанной даже теми, с кем он был в приятельских отношениях. Сие высокомерие и самонадеянность, с которыми он хулил сочинителей, к славе которых собравшиеся могли быть небезразличны, были столь оскорбительны для здравого смысла, что я не мог слушать его без возмущения.
Я пожелал узнать, почему он отзывается столь уничижительно о сочинениях, которые доставили мне необыкновенное удовольствие, но, должно быть, он был не мастак приводить доказательства, и я весьма резко разошелся с ним во мнениях. Избалованный вниманием и смирением слушателей, он не мог хладнокровно выносить противоречий, и спор грозил стать жарким, ежели бы его не прервало появление соперничавшего с ним барда, при виде коего он всегда удалялся. Они принадлежали к разным кликам и вели открытую войну в течение двадцати лет. Первый бард говорил наставительно, а сей витийствовал. Он не беседовал, а вещал, но и его речи были столь же скучны и напыщенны. Он также разглагольствовал ex cathedra о сочинениях своих современников и хотя, не колеблясь, расточал хвалы самым гнусным, продажным писакам с Граб-стрит, которые либо льстили ему наедине, либо восхваляли публично, но всех других сочинителей, своих современников, он осудил с величайшим бесстыдством и злобой. Один — болван, ибо родом из Ирландии; другой — голодная литературная вошь с берегов Твида; третий — осел, так как получает пенсион от правительства; четвертый — воплощение тупости, потому что преуспел в той области сочинительства, в коей сей Аристарх потерпел неудачу; пятого, осмелившегося критиковать одно из его сочинений, он назвал клопом в критике, чья вонь более оскорбительна, чем укус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124