Но вот и вечер настал, кончился мой первый день на борту папирусного судна.
...Стоим втроем у караван-сарая, глядим на сверкающее звездное небо. Другие, не столь дальние странники, давно уже спят вповалку на полу, а мы только что вернулись из гостей, ходили в скромную лачугу американца Билла Холисея, который осчастливил нас душем из подвешенной на дереве железной бочки с самодельной лейкой. Путешествуя один в пустыне в разгар религиозных распрей, Билл по-своему помогал примирению сторон. Там, где было особенно худо с водой, он бурил колодцы, и как только появлялась вода, у мусульман пропадала охота убивать христиан. Теперь он занимался бурением в арабских и в негритянских кварталах Бола.
После омовения мы словно заново родились на свет, и захотелось еще подышать чистым воздухом, прежде чем забираться в душную конуру. Конечно, лучше всего было бы спать на воле, но по ночам здесь выходят на охоту ядовитые змеи.
Жаркая, темная, безлунная тропическая ночь, заманчиво мерцают далекие звезды... Тишина, только звенят цикады, да в зарослях папируса квакают полчища лягушек. Пустыня мертва, словно и нет ее, нет и селения, канули в ночной мрак. Последний взгляд на звезды, и мы уже хотели войти в низкую дверь караван-сарая, когда я вдруг что-то услышал и остановил своих товарищей. Мы прислушались.
Из пустыни доносился далекий, едва уловимый рокот барабанов и дрожащий тонкий голосок какого-то духового инструмента. Весь Восток воплотился в этих звуках, как будто мелодию сочинил сам песок, а исполнял ее теплый ночной воздух. И нигде ни огня, но я не мог ложиться, не увидев диковинного зрелища, несомненно связанного с этим таинственным концертом.
Звуки терялись вдалеке. Я попробовал уговорить своих товарищей пойти со мной, однако их такая прогулка не соблазняла, им хотелось спать. На всякий случай я сунул в карман фонарик. Тут ведь надо подкрасться незаметно, ни к чему тащить с собой большой фонарь с аккумулятором, когда хочешь посмотреть на что-то так, чтобы никому не помешать и чтобы тебе не помешали. С другой стороны, я столько всего наслушался, что совсем без фонарика тоже не хотелось идти. Мало ли что...
Темно, хоть глаз выколи. Я сориентировался по звездам, чтобы отыскать потом караван-сарай, который сразу пропал во мраке, стоило мне сделать несколько шагов. По мелкому песку я шел почти бесшумно, главное было поднимать повыше ноги, чтобы не споткнуться о какой-нибудьбугорок.
Иду, иду, а барабан все так же далеко. Вдруг путь мне преградила глиняная стена. Деревня. Арабская лачуга. Придерживаясь руками за стену, я дошел до угла и повернул, идя на звук. Долго не было никаких преград, потом мои руки уткнулись в изгородь из папируса. Притаившиеся во тьме дома не выдавали себя ни одним лучом света. Огороженная с двух сторон широкая песчаная улица вела прямо туда, откуда все отчетливее доносилась музыка. И я различил на фоне звезд круглые очертания крыш; ниже была сплошная чернота. Пошел побыстрее. И тут же споткнулся обо что-то большое, косматое и живое. Громко прозвучал хриплый горловой крик, меня грубо швырнули на землю. Я потревожил спящего верблюда. И даже теперь не разглядел его, только по хрусту суставов понял, что он удаляется.
Я замер в напряженном ожидании, но дома словно вымерли, ни огонька, ни звука. Только музыка явственно отдавалась в ночи. Барабаны и что-то вроде рожка или свирели. Я двинулся дальше с вытянутыми вперед руками и пересек так всю деревню. Теперь музыка звучала где-то совсем близко. Глаза различили тусклый свет керосинового фонаря. Дома остались за моей спиной, а впереди какие-то тени мелькали нескончаемой чередой, заслоняя свет. Дальше шло открытое пространство, очевидно, здесь начиналась сама пустыня. Бесшумно обогнув последнюю преграду – глиняный дувал, – я разглядел множество человеческих фигур. Это были стоящие и сидящие зрители; я переступил через ребятишек, которые, сидя на корточках возле дувала, смотрели, как завороженные, туда, где светил фонарь. Никто не обратил на меня внимания. Пожалуй, лучше всего остаться около стены, где меня не видно, и не двигаться, затеряться среди всех этих закутанных в бурнусы людей, неотрывно смотрящих на нескончаемое шествие силуэтов.
И тут же я сообразил, что это не шествие, а танец, мужской хоровод. Идя по кругу, танцоры часто перебирали ногами, наклонялись, опускали руки к земле и снова поднимали их к небу под колдовские звуки рожков и дробь барабанов. В широком кольце танцующих можно было рассмотреть музыкантов. И там происходило еще что-то, мелькали две женские фигуры, то они вроде сидели, качаясь, на каких-то стульях, то их будто кто-то волочил по кругу за волосы, спиной вперед. Я щурился, вертел головой и так и сяк, пытаясь разобрать, что там делается, но тут все мое внимание сосредоточилось на новой детали. Один человек отделился от хоровода и, не переставая танцевать, направился ко мне. В руке он держал короткий меч, которым взмахивал под музыку.
Откуда я взял, что он ко мне идет, разве можно меня рассмотреть в темноте? Но нет, никакого сомнения, он именно меня приметил... И вот уже меч сверкает перед моим носом. Я принудил себя улыбнуться, дескать, шутка есть шутка, я все понимаю. Однако ответной улыбки не было. Суровый араб, пританцовывая, продолжал размахивать своим мечом. Уголком глаза я видел, что вокруг фонаря по-прежнему вращается кольцо танцующих, только этот чудак напирал на меня. Я снова попробовал улыбнуться, но потом до меня дошло, что улыбаться тут нечему, я попал в дурацкое, унизительное положение. Острие меча то грозило отсечь мне нос, то вонзалось в дувал около моей головы.
Я лихорадочно соображал, как мне быть. Перехватить меч рукой? Останусь без пальцев. До самого танцора мне не дотянуться. Он как-то нетвердо ступал, словно находился в трансе. Пьян? Но я не видел, чтобы здесь пили вино. Накурился наркотика? Кто мне ответит, кто научит, что делать, пока меч не расписал мне лицо.
И тут, подчиняясь шестому чувству, я вдруг пустился на такую штуку, что сам усомнился в своем рассудке. Видели бы меня сейчас мои родные, они решили бы, что я свихнулся. Я начал танцевать, да, да, танцевать. Сперва на месте, чтобы не напороться на меч. Похоже, араб опешил, во всяком случае он на миг как будто сбился с такта, но тут же опять запрыгал, и мы, танцуя вместе, двинулись к фонарю – он задом наперед, я за ним. Участники хоровода механически расступились, пропуская нас в круг, и никто не реагировал на наше появление, я же так старался поточнее повторять движения танцоров, что уже не различал особо ни моего партнера с мечом, ни кого-либо из остальных. А когда ко мне вернулась способность наблюдать, я уже слился с широким кольцом танцующих арабов, будума и канембу и видел только четырех музыкантов, которые стояли, приплясывая, у самого фонаря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
...Стоим втроем у караван-сарая, глядим на сверкающее звездное небо. Другие, не столь дальние странники, давно уже спят вповалку на полу, а мы только что вернулись из гостей, ходили в скромную лачугу американца Билла Холисея, который осчастливил нас душем из подвешенной на дереве железной бочки с самодельной лейкой. Путешествуя один в пустыне в разгар религиозных распрей, Билл по-своему помогал примирению сторон. Там, где было особенно худо с водой, он бурил колодцы, и как только появлялась вода, у мусульман пропадала охота убивать христиан. Теперь он занимался бурением в арабских и в негритянских кварталах Бола.
После омовения мы словно заново родились на свет, и захотелось еще подышать чистым воздухом, прежде чем забираться в душную конуру. Конечно, лучше всего было бы спать на воле, но по ночам здесь выходят на охоту ядовитые змеи.
Жаркая, темная, безлунная тропическая ночь, заманчиво мерцают далекие звезды... Тишина, только звенят цикады, да в зарослях папируса квакают полчища лягушек. Пустыня мертва, словно и нет ее, нет и селения, канули в ночной мрак. Последний взгляд на звезды, и мы уже хотели войти в низкую дверь караван-сарая, когда я вдруг что-то услышал и остановил своих товарищей. Мы прислушались.
Из пустыни доносился далекий, едва уловимый рокот барабанов и дрожащий тонкий голосок какого-то духового инструмента. Весь Восток воплотился в этих звуках, как будто мелодию сочинил сам песок, а исполнял ее теплый ночной воздух. И нигде ни огня, но я не мог ложиться, не увидев диковинного зрелища, несомненно связанного с этим таинственным концертом.
Звуки терялись вдалеке. Я попробовал уговорить своих товарищей пойти со мной, однако их такая прогулка не соблазняла, им хотелось спать. На всякий случай я сунул в карман фонарик. Тут ведь надо подкрасться незаметно, ни к чему тащить с собой большой фонарь с аккумулятором, когда хочешь посмотреть на что-то так, чтобы никому не помешать и чтобы тебе не помешали. С другой стороны, я столько всего наслушался, что совсем без фонарика тоже не хотелось идти. Мало ли что...
Темно, хоть глаз выколи. Я сориентировался по звездам, чтобы отыскать потом караван-сарай, который сразу пропал во мраке, стоило мне сделать несколько шагов. По мелкому песку я шел почти бесшумно, главное было поднимать повыше ноги, чтобы не споткнуться о какой-нибудьбугорок.
Иду, иду, а барабан все так же далеко. Вдруг путь мне преградила глиняная стена. Деревня. Арабская лачуга. Придерживаясь руками за стену, я дошел до угла и повернул, идя на звук. Долго не было никаких преград, потом мои руки уткнулись в изгородь из папируса. Притаившиеся во тьме дома не выдавали себя ни одним лучом света. Огороженная с двух сторон широкая песчаная улица вела прямо туда, откуда все отчетливее доносилась музыка. И я различил на фоне звезд круглые очертания крыш; ниже была сплошная чернота. Пошел побыстрее. И тут же споткнулся обо что-то большое, косматое и живое. Громко прозвучал хриплый горловой крик, меня грубо швырнули на землю. Я потревожил спящего верблюда. И даже теперь не разглядел его, только по хрусту суставов понял, что он удаляется.
Я замер в напряженном ожидании, но дома словно вымерли, ни огонька, ни звука. Только музыка явственно отдавалась в ночи. Барабаны и что-то вроде рожка или свирели. Я двинулся дальше с вытянутыми вперед руками и пересек так всю деревню. Теперь музыка звучала где-то совсем близко. Глаза различили тусклый свет керосинового фонаря. Дома остались за моей спиной, а впереди какие-то тени мелькали нескончаемой чередой, заслоняя свет. Дальше шло открытое пространство, очевидно, здесь начиналась сама пустыня. Бесшумно обогнув последнюю преграду – глиняный дувал, – я разглядел множество человеческих фигур. Это были стоящие и сидящие зрители; я переступил через ребятишек, которые, сидя на корточках возле дувала, смотрели, как завороженные, туда, где светил фонарь. Никто не обратил на меня внимания. Пожалуй, лучше всего остаться около стены, где меня не видно, и не двигаться, затеряться среди всех этих закутанных в бурнусы людей, неотрывно смотрящих на нескончаемое шествие силуэтов.
И тут же я сообразил, что это не шествие, а танец, мужской хоровод. Идя по кругу, танцоры часто перебирали ногами, наклонялись, опускали руки к земле и снова поднимали их к небу под колдовские звуки рожков и дробь барабанов. В широком кольце танцующих можно было рассмотреть музыкантов. И там происходило еще что-то, мелькали две женские фигуры, то они вроде сидели, качаясь, на каких-то стульях, то их будто кто-то волочил по кругу за волосы, спиной вперед. Я щурился, вертел головой и так и сяк, пытаясь разобрать, что там делается, но тут все мое внимание сосредоточилось на новой детали. Один человек отделился от хоровода и, не переставая танцевать, направился ко мне. В руке он держал короткий меч, которым взмахивал под музыку.
Откуда я взял, что он ко мне идет, разве можно меня рассмотреть в темноте? Но нет, никакого сомнения, он именно меня приметил... И вот уже меч сверкает перед моим носом. Я принудил себя улыбнуться, дескать, шутка есть шутка, я все понимаю. Однако ответной улыбки не было. Суровый араб, пританцовывая, продолжал размахивать своим мечом. Уголком глаза я видел, что вокруг фонаря по-прежнему вращается кольцо танцующих, только этот чудак напирал на меня. Я снова попробовал улыбнуться, но потом до меня дошло, что улыбаться тут нечему, я попал в дурацкое, унизительное положение. Острие меча то грозило отсечь мне нос, то вонзалось в дувал около моей головы.
Я лихорадочно соображал, как мне быть. Перехватить меч рукой? Останусь без пальцев. До самого танцора мне не дотянуться. Он как-то нетвердо ступал, словно находился в трансе. Пьян? Но я не видел, чтобы здесь пили вино. Накурился наркотика? Кто мне ответит, кто научит, что делать, пока меч не расписал мне лицо.
И тут, подчиняясь шестому чувству, я вдруг пустился на такую штуку, что сам усомнился в своем рассудке. Видели бы меня сейчас мои родные, они решили бы, что я свихнулся. Я начал танцевать, да, да, танцевать. Сперва на месте, чтобы не напороться на меч. Похоже, араб опешил, во всяком случае он на миг как будто сбился с такта, но тут же опять запрыгал, и мы, танцуя вместе, двинулись к фонарю – он задом наперед, я за ним. Участники хоровода механически расступились, пропуская нас в круг, и никто не реагировал на наше появление, я же так старался поточнее повторять движения танцоров, что уже не различал особо ни моего партнера с мечом, ни кого-либо из остальных. А когда ко мне вернулась способность наблюдать, я уже слился с широким кольцом танцующих арабов, будума и канембу и видел только четырех музыкантов, которые стояли, приплясывая, у самого фонаря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100