Под их прикрытием знамя несем по стоянке, мимо машин, мимо стоящих по команде «смирно» воинов…
Впервые видим румынский стационарный аэродром. В сравнении с нашим он бедность. На взлетно-посадочной вместо бетона — грунт. Столовая барачного типа. Такой же штаб. Два небольших ангара. Здесь же — казарма. Невдалеке — коттеджи для офицеров.
Вслед за нами садятся бомбардировщики, истребители, штурмовики других частей и соединений. Уже негде приткнуться, а они все летят и летят.
— Похоже на то, что не хватит румынской земли, такая силища собралась, — говорит Саша Агданцев. В его глазах загорается мрачный огонь. — Подавим их, гадов.
Его обожженные руки, уши, лицо багровеют. Так бывает всегда, когда Саша волнуется, злится. А это бывает часто: нервы…
— Верно, похоже на то, — отвечаю Агданцеву, — и на то, что румыны вот-вот отвернутся от немцев.
Чувствую, это скоро случится. Утром, уже не по вызову с линии фронта — по приказанию штаба летали над Бухарестом и все время видели непривычно чистое небо. Где-то в середине дня вдруг получаем задачу… прикрыть Бухарест. От кого? Вполне очевидно, от немцев: могут разрушить в отместку за то, что румыны воюют едва-едва. Прикрываем усиленно.
* * *
Опять перелет. Немцы отступают к венгерской границе, наши войска идут по пятам, мы летим вслед за ними. Аэродром назначения — Альба-Юлия. Мы уже были там, ходили туда на разведку, я и Александр Голубенке. Мы прошли над румынской землей, городами, аэродромами, и никто не пытался нам помешать, никто не взлетел навстречу. Теперь идем в составе полка. Нам предстоит пересечь Карпатские горы, пройти над Брошевской долиной, произвести посадку у Клужских гор.
Перелет не забуду всю жизнь…
Подлетаем к горам. Утро было безоблачным, теперь клубятся барашки, дальше — сплошная серая муть. Конечно, идти через горы за облаками проще, удобнее, но я не знаю, открыт ли район посадки. Пробивать облака в незнакомом районе, да еще и в горах, крайне рискованно. Принимаю решение: пересечь Карпаты по ущелью. Даю команду: «Растянуться в кильватер, попарно».
Снижаемся, жмемся к земле, идем. Ущелье постепенно сужается, сокращается видимость. Опять перестроились. Группа идет гуськом, друг за другом, а ущелье сужается, облака все ниже и ниже, видимость хуже. Может, вернуться?..
Горы подступают вплотную, с обеих сторон, — где-то вверху в облаках громоздятся вершины. Все, теперь уже не вернешься. Ущелье — как коридор, узкий и мрачный. А облака все ниже и ниже. Вдруг закроют совсем? Или горы перекроют долину? Никогда не прощу себе такую беспечность: ходил на разведку, а в ущелье заглянуть не додумался.
Время будто остановилось, и летим мы целую вечность. В ущелье темно и страшно. Что же все-таки делать? Может, подняться вверх, пробить облака и вернуться назад? Но не все пилоты полка могут летать в сложных погодных условиях. Да и горючего, чтобы вернуться, пожалуй, уже не хватит. Значит, только вперед.
В эфире — ни звука. Молчат летчики. Боятся прослушать команду и просто живое слово. Представляю, как им тяжело в этом мешке из камня. Но я в них уверен: выдержат. Не растеряются, не бросятся в разворот. Кричу им, подбадриваю:
— Держитесь, друзья! Следите за впереди идущим. Горы скоро кончаются!
Проходит пять, десять минут… Силы уже на пределе, и вдруг будто упала стена. Впереди — залитая солнцем долина. Мой вздох облегчения, наверное слышали все. Командую:
— Подтянуться! Занять места в боевом порядке!
Собрались. Идем. Проходим над Брашовом, бреющим — над румынским аэродромом. И вдруг Ефименков, самый молодой из пилотов, будто водой окатил:
— Сажусь, мало горючего…
Все ясно. Ущелье прошел, и силы иссякли. Не верит теперь ни часам, ни прибору расхода горючего. Радио, конечно, не слышит, ничего, кроме аэродрома, не видит. Даже то, что на нем — румыны.
Так вот и бывает. Вроде бы все хорошо, все одинаково смелы, умеют оценить обстановку, драться в неравном бою, а вот оказались в условиях, по существу-то и мирных, но очень тяжелых, где воля и выдержка измеряются длительным напряжением нервов, и все — экзамен не выдержан. И, как правило, срывается тот, кто менее опытен.
Надо ли говорить, что у меня на душе? Спустя полчаса после посадки в Алба-Юлии, дозаправив машину горючим, снова иду на Брашов — надо выручать Ефименкова. Встаю над точкой в вираж, смотрю. Кажется, ничего не случилось. Ефименков в кабине, вокруг его самолета — толпа. Мирно стоят, спокойно. Подняли головы, смотрят. Захожу, пикирую прямо на них — стоят, не разбегаются. Понятно: румыны отвоевались. Выпускаю шасси, сажусь, ставлю свой самолет с Ефименковым рядом, мотор не выключаю. Он подбегает, прыгает ко мне на крыло.
— В чем дело? — спрашиваю. Он смущенно пожимает плечами.
— Побоялся, думал, не хватит горючего…
— Эх ты, — говорю, — так оскандалиться!
Коротко, в двух словах, ставлю ему задачу. Он быстро садится в кабину, запускает мотор. Рулим мимо остолбеневших румын, в паре взлетаем. Разворот. Бреющим несемся над стартом, переходим в набор высоты и — одновременно, в разные стороны — крутим восходящие бочки. В этот момент командую:
— Огонь!
Пушечный салют грохочет над румынским аэродромом.
Проходит тридцать минут, и мы в кругу боевых друзей. «Румыны больше не враги, — объявляет Миша Коротков, — войска прекратили военные действия против наших войск. Официально это случилось в момент, когда вы шли по ущелью…»
— Вот это тебя и спасло, — говорю Ефименкову, — иначе несдобровал бы. Но пусть это будет наукой для всех: нельзя принимать решений, не подумав, не оценив обстановку.
Молчат летчики — осуждают.
— Ладно, — говорю Ефименкову, — прощаю на радостях. Рассказывай, что видел.
О том, что попал к румынам, он понял только тогда, когда увидел кресты на Ме-109. Перепугался, но делать нечего, мотор уже выключен, а сам стоит у крыла. Румыны обступили его, что-то говорят на своем языке, удивленно смотрят на красный нос самолета, на пушки.
Один начинает вести разговор.
— Бельгорад, — изображает пальцами крест. — Харьков… — и опять — крест. — Днепро… Ой, ой, ой…
Понятно, думает Ефименков, группа «Меч» у Днепра немало свалила Ме-109.
Подходит другой, говорит:
— Рус… Ас. Ас. Яссы. Два туда, — и в землю показывает.
Голосом изображает гул самолета, руками — атаку «Меча».
Пришел какой— то начальник, — Ефименков понял это по знакам различия, по тому, как перед ним все расступились, — постоял, посмотрел на Як— 3 и сказал на чистейшем русском:
— Меч!
* * *
Мы господствуем в воздухе. Мы летаем с рассвета до темноты, помогаем нашим войскам. Они успешно идут вперед. За десять— одиннадцать суток овладели жизненноважными городами Румынии Плоешти и Бухарестом, разгромили вражеские группировки на юге, освободили Молдавию…
— Ваши предсказания сбылись, — говорит мне Рубочкин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Впервые видим румынский стационарный аэродром. В сравнении с нашим он бедность. На взлетно-посадочной вместо бетона — грунт. Столовая барачного типа. Такой же штаб. Два небольших ангара. Здесь же — казарма. Невдалеке — коттеджи для офицеров.
Вслед за нами садятся бомбардировщики, истребители, штурмовики других частей и соединений. Уже негде приткнуться, а они все летят и летят.
— Похоже на то, что не хватит румынской земли, такая силища собралась, — говорит Саша Агданцев. В его глазах загорается мрачный огонь. — Подавим их, гадов.
Его обожженные руки, уши, лицо багровеют. Так бывает всегда, когда Саша волнуется, злится. А это бывает часто: нервы…
— Верно, похоже на то, — отвечаю Агданцеву, — и на то, что румыны вот-вот отвернутся от немцев.
Чувствую, это скоро случится. Утром, уже не по вызову с линии фронта — по приказанию штаба летали над Бухарестом и все время видели непривычно чистое небо. Где-то в середине дня вдруг получаем задачу… прикрыть Бухарест. От кого? Вполне очевидно, от немцев: могут разрушить в отместку за то, что румыны воюют едва-едва. Прикрываем усиленно.
* * *
Опять перелет. Немцы отступают к венгерской границе, наши войска идут по пятам, мы летим вслед за ними. Аэродром назначения — Альба-Юлия. Мы уже были там, ходили туда на разведку, я и Александр Голубенке. Мы прошли над румынской землей, городами, аэродромами, и никто не пытался нам помешать, никто не взлетел навстречу. Теперь идем в составе полка. Нам предстоит пересечь Карпатские горы, пройти над Брошевской долиной, произвести посадку у Клужских гор.
Перелет не забуду всю жизнь…
Подлетаем к горам. Утро было безоблачным, теперь клубятся барашки, дальше — сплошная серая муть. Конечно, идти через горы за облаками проще, удобнее, но я не знаю, открыт ли район посадки. Пробивать облака в незнакомом районе, да еще и в горах, крайне рискованно. Принимаю решение: пересечь Карпаты по ущелью. Даю команду: «Растянуться в кильватер, попарно».
Снижаемся, жмемся к земле, идем. Ущелье постепенно сужается, сокращается видимость. Опять перестроились. Группа идет гуськом, друг за другом, а ущелье сужается, облака все ниже и ниже, видимость хуже. Может, вернуться?..
Горы подступают вплотную, с обеих сторон, — где-то вверху в облаках громоздятся вершины. Все, теперь уже не вернешься. Ущелье — как коридор, узкий и мрачный. А облака все ниже и ниже. Вдруг закроют совсем? Или горы перекроют долину? Никогда не прощу себе такую беспечность: ходил на разведку, а в ущелье заглянуть не додумался.
Время будто остановилось, и летим мы целую вечность. В ущелье темно и страшно. Что же все-таки делать? Может, подняться вверх, пробить облака и вернуться назад? Но не все пилоты полка могут летать в сложных погодных условиях. Да и горючего, чтобы вернуться, пожалуй, уже не хватит. Значит, только вперед.
В эфире — ни звука. Молчат летчики. Боятся прослушать команду и просто живое слово. Представляю, как им тяжело в этом мешке из камня. Но я в них уверен: выдержат. Не растеряются, не бросятся в разворот. Кричу им, подбадриваю:
— Держитесь, друзья! Следите за впереди идущим. Горы скоро кончаются!
Проходит пять, десять минут… Силы уже на пределе, и вдруг будто упала стена. Впереди — залитая солнцем долина. Мой вздох облегчения, наверное слышали все. Командую:
— Подтянуться! Занять места в боевом порядке!
Собрались. Идем. Проходим над Брашовом, бреющим — над румынским аэродромом. И вдруг Ефименков, самый молодой из пилотов, будто водой окатил:
— Сажусь, мало горючего…
Все ясно. Ущелье прошел, и силы иссякли. Не верит теперь ни часам, ни прибору расхода горючего. Радио, конечно, не слышит, ничего, кроме аэродрома, не видит. Даже то, что на нем — румыны.
Так вот и бывает. Вроде бы все хорошо, все одинаково смелы, умеют оценить обстановку, драться в неравном бою, а вот оказались в условиях, по существу-то и мирных, но очень тяжелых, где воля и выдержка измеряются длительным напряжением нервов, и все — экзамен не выдержан. И, как правило, срывается тот, кто менее опытен.
Надо ли говорить, что у меня на душе? Спустя полчаса после посадки в Алба-Юлии, дозаправив машину горючим, снова иду на Брашов — надо выручать Ефименкова. Встаю над точкой в вираж, смотрю. Кажется, ничего не случилось. Ефименков в кабине, вокруг его самолета — толпа. Мирно стоят, спокойно. Подняли головы, смотрят. Захожу, пикирую прямо на них — стоят, не разбегаются. Понятно: румыны отвоевались. Выпускаю шасси, сажусь, ставлю свой самолет с Ефименковым рядом, мотор не выключаю. Он подбегает, прыгает ко мне на крыло.
— В чем дело? — спрашиваю. Он смущенно пожимает плечами.
— Побоялся, думал, не хватит горючего…
— Эх ты, — говорю, — так оскандалиться!
Коротко, в двух словах, ставлю ему задачу. Он быстро садится в кабину, запускает мотор. Рулим мимо остолбеневших румын, в паре взлетаем. Разворот. Бреющим несемся над стартом, переходим в набор высоты и — одновременно, в разные стороны — крутим восходящие бочки. В этот момент командую:
— Огонь!
Пушечный салют грохочет над румынским аэродромом.
Проходит тридцать минут, и мы в кругу боевых друзей. «Румыны больше не враги, — объявляет Миша Коротков, — войска прекратили военные действия против наших войск. Официально это случилось в момент, когда вы шли по ущелью…»
— Вот это тебя и спасло, — говорю Ефименкову, — иначе несдобровал бы. Но пусть это будет наукой для всех: нельзя принимать решений, не подумав, не оценив обстановку.
Молчат летчики — осуждают.
— Ладно, — говорю Ефименкову, — прощаю на радостях. Рассказывай, что видел.
О том, что попал к румынам, он понял только тогда, когда увидел кресты на Ме-109. Перепугался, но делать нечего, мотор уже выключен, а сам стоит у крыла. Румыны обступили его, что-то говорят на своем языке, удивленно смотрят на красный нос самолета, на пушки.
Один начинает вести разговор.
— Бельгорад, — изображает пальцами крест. — Харьков… — и опять — крест. — Днепро… Ой, ой, ой…
Понятно, думает Ефименков, группа «Меч» у Днепра немало свалила Ме-109.
Подходит другой, говорит:
— Рус… Ас. Ас. Яссы. Два туда, — и в землю показывает.
Голосом изображает гул самолета, руками — атаку «Меча».
Пришел какой— то начальник, — Ефименков понял это по знакам различия, по тому, как перед ним все расступились, — постоял, посмотрел на Як— 3 и сказал на чистейшем русском:
— Меч!
* * *
Мы господствуем в воздухе. Мы летаем с рассвета до темноты, помогаем нашим войскам. Они успешно идут вперед. За десять— одиннадцать суток овладели жизненноважными городами Румынии Плоешти и Бухарестом, разгромили вражеские группировки на юге, освободили Молдавию…
— Ваши предсказания сбылись, — говорит мне Рубочкин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84