С. Т.
МАТЬ
Они шли из больницы небольшой группой. Решили до метро прогуляться. Это несколько трамвайных остановок. В середине этой движущейся неровной, извитой шеренги шел Начальник. Он, как всегда, был центром разговора. Он его завел. Он в основном и говорил. Он то убыстрял ход, а то замедлял, а то и вовсе останавливался и начинал что-то говорить, чуть согнувшись и вплотную приблизив свое лицо к лицу собеседника. При этом голоса он не понижал.
Соответственно и вся группа то ускоряла ход, то замедляла его, а то и вовсе останавливалась.
— Интересно, как это я могу доверять студенту, да и любому, не проверив его. А заслужил ли он доверие? — Сел на любимого конька. — Доверять априорно никому нельзя, особенно в нашей работе. Проверяй, а потом уж доверяй. А тут еще, видишь ли, студентам! Студент, конечно, норовит всегда обмануть. А нынешние студенты — особенно. А вы мне говорите: получается обман. Ну что ж! Действительно, обещали не делать выводов из честных высказываний, но тем не менее появилась необходимость сделать вывод, — значит, надо сделать. — Тут он остановился, приблизил лицо свое к лицу соседа своего, и все остановились. — Ишь ты, честность! Честность — это не абстрактная категория. Честностью надо уметь управлять, и управляться с нею надо уметь, и справляться с нею, и править с нею. Все это понятие относительное. И честность ваша, и доброта ваша. Я студенту двойку поставил — что это? добро или зло? Для человечества, может быть, добро, а для студента зло. Так и с честностью… — Он опять пошел и все пошли. — Да, да, не надо забывать, что счастье и дело лучше правды. Какие же мы воспитатели, если выпустим их в жизнь с абсолютно абстрактным отношением и представлением о честности?
Все идут, слушают. Все, подчиняясь его ритму, то замедляют ход, то ускоряют его.
Наконец один из спутников-собеседников пытается перевести разговор на другие волнения, вспоминая сегодняшнюю утреннюю конференцию и обсуждение больного.
— Чудом, конечно, спасли его. А? Совершенно больной — почти уж и не больной, а уж «там». Совершенно непонятно, как им это удалось. Должен был умереть.
Подключился и второй заговорщическим тоном: «Еще не исключено. Есть у меня мнение».
Начальник. Конечно. Это как всегда — может быть.
Первый. Ну, тут совершенно ничего сказать невозможно. Я спрашивал у него: «Сознательно вы все делали? Вот, например, когда сердце выворачивали — понимали, что оно может остановиться?» Утверждают, что все понимали. У него, конечно, другого выхода и не было. И все-таки совершенно он не понимал, что делал.
Второй. Не исключено. У него же мыслей — сколько теней на засвеченной пленке.
Начальник. Это с чего ты взял?
Второй. В народе говорят. Мнение.
Начальник. Вы со своим народом уймитесь. Мнение! Сплетни всякие собираете. Ты сначала сделай. Человека поздравлять надо, на руках носить. Шутка ли — больная больше суток уже живет. А! Успех-то каков! И есть шанс, что выживет. И в нашей клинике. Это после такого ранения-то! Ну и сплетники.
Это если доктора, коллеги говорят так, что ж обыватель говорит! Ясно, что от таких, как вы, все и идет. Все скандалы, все жалобы от нашего поведения, от наших кретинических взаимоотношений. Медицинская этика существует — и надо к ней относиться со всей ответственностью и честью. Вот услышь вас кто из родственников, тотчас же после смерти пойдут требования о расследовании, и, вместо того чтобы расследовать обстоятельства ранения, все займутся обстоятельствами лечения. И все из-за таких, как вы.
Спутники-собеседники переглянулись.
(Утром они встретились перед дверью кабинета Начальника.
Первый. Кто у него?
Второй. Баба какая-то. Странная — назойливая и неотвязчивая, как нервная почесуха.
Первый. Совершенно ты дурак. Пойдем выручим Нача. А то до завтра будет. — И в профессорскую дверь: — Можно? — Последовало «можно», они вошли. Начальник, видно, уже дергался.
Женщина. Но ведь вы же сами говорили, что его надо положить для этого, и не затягивая.
Начальник. Да. Но это не срочно, это не экстренный случай. Нам сейчас трудно его положить. У нас перегруз.
Женщина. Но одного человека всегда же можно положить.
Начальник. Нет. Я не вижу необходимости в такой спешке. Мы сейчас не можем и положим, когда сможем.
Женщина. Нет, нет. Человек болен. У него боли, и мы не можем стать на подобную точку зрения. Существует же, в конце концов, медицинская этика.
И тут взрыв.
— Медицинская этика! Какая такая медицинская этика?! Не знаю никакой такой отдельной медицинской этики! Есть одна общая этика порядочного человека. И нет этих врачей, милиционеров, ветеринаров… Почему вы от нас требуете какой-то особой этики? А по отношению к вам что?! Можно не соблюдать?! Вам можно не соблюдать тайны, да! Можно вредить, можно не блюсти порядочности?! Так, что ли?! Известное дело! Мы для вас, а не вы для нас? Что вы еще можете сказать из набора сведений о взаимоотношениях между «вами» и «нами»? Кончен разговор! Сейчас мы вашего мужа положить не сумеем. Придите через две недели. Тогда положим, и я сам буду его оперировать. Это я вам могу обещать.
Женщина, конечно, замолчала. Ведь он же должен оперировать ее мужа. А где-то в уголке мозгов всегда гнездится мысль, что хирург захочет — сделает операцию лучше, а не захочет — сделает хуже. А на самом деле хирург не волен, коль уж взялся. Он оперировать может только так, как может, и не лучше и но хуже.)
Вся команда пошла дальше.
— Все вы очень неосторожны в своих высказываниях. Орете, ругаетесь…
Дальше он тоже говорил, поучал, обвинял… Шеренгочка колебалась и продвигалась вперед довольно ровно. Начальник не убыстрял и не замедлял ход. И вскоре подошли к метро. Спустились, поехали, на пересадках расходились, и к своей остановке Начальник добрался уже один. И осталось ему чуть выйти, чуть пройти, подойти к дому, войти в него, подняться, открыть дверь и пройти в квартиру, что он благополучно и сделал.
А дома он обнаружил спящую мать восьмидесяти лет, а на столе обнаружил письмо, в котором мать писала ему, что возраст, достигнутый ею, предельный, что она чувствует большое количество недугов, что считает дальнейшее свое существование нелепостью и бессмысленностью, что решила она уйти из жизни не с досады и без истерики, а по здравому размышлению и что она никого ни в чем не винит, что, в общем, жизнь она прожила хорошо, что только сейчас она это поняла и что все ее прошлые недовольства были от недомыслия и лишь приближающееся несуществование позволило ей попять все по-другому… Ну, и в заключение спокойное, разумное прощание.
Первая мысль — мама права.
Вторая: жива еще? — кинулся к кровати.
Мать спала, дышала ровно. Пульс есть.
Третья мысль — какое-то снотворное.
И наконец, — что делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61