Тони, взглянув на свои часы-браслет, увидел, что они показывают почти двенадцать.
— Я думаю, нам, пожалуй, пора идти завтракать, — сказал он с нарочитой небрежностью, но украдкой наблюдая за Кэти.
Испуганное, тоскливое, затравленное выражение появилось на ее лице, — выражение человека, который среди полного счастья помнит, что жизнь ущемлена грошовыми расчетами.
— Боюсь, что тебе придется идти одному, — сказала она нерешительно, и снова выражение грусти разлилось по ее лицу. — Я взяла завтрак с собой. Он лежит где-то тут на берегу.
— А, — протянул Тони, — будем надеяться, что его съели медведи. Но если даже и нет, я хочу просить тебя оказать мне честь. Пожертвуй на сегодня своим пикником и позавтракай со мной в отеле. Мы можем потом устраивать пикники хоть каждый день.
Я сказал в отеле, что сегодня день моего рождения и что ты по этому случаю будешь завтракать вместе со мной.
Он был глубоко тронут выражением удовольствия на ее лице от перспективы даже такого маленького празднества, и все же она не решалась принять его приглашение с присущим беднякам страхом перед навязчивостью и расходами.
— Право, я не могу. Я…
Он видел, что ей очень хочется пойти с ним, и ответил:
— Да ну, полно тебе, неужели ты откажешься быть моей гостьей в первый день нашей встречи?
И потом нельзя же разочаровывать Баббо — он сейчас совершает в твою честь всяческие немыслимые подвиги. А кроме того, это день моего рождения.
— О Тони, какой ты лгунишка! Я отлично знаю, что день твоего рождения в августе.
— Ну что же, — сказал Тони, страшно довольный, что она не забыла этого, — а твой в декабре. Раздели разницу пополам, и получится апрель. Это будет завтрак в честь нашего общего дня рождения. Идем.
Они пошли рощей земляничных деревьев к тому месту около тропинки, где перед их встречей сидела Кэти; они шли, держась за руки, как будто каждый боялся, что другого могут похитить; Тони нагнулся, чтобы снять колючки, приставшие к юбке Кэти, и заметил, что материя была старая и простенькая, хотя юбка сшита почти элегантно. А в полотняном мешочке с ее завтраком оказалось только два апельсина и кусок хлеба. Тони отвернулся, стараясь подавить подступивший к горлу комок, и сорвал с земляничного дерева несколько прошлогодних красных ягод, до сих пор висевших на ветвях.
— Смотри-ка, — сказал он, делая вид, что откашливается. — Какие красивые! Положи их в свой платочек и сохрани на память о нашей сегодняшней встрече.
— Он весь мокрый от слез, — сказала Кэти, глядя на скомканный маленький платочек.
— Возьми мой, — сказал Тони, вынимая чистый платок из верхнего кармана.
— Какой красивый платок и какой хороший материал у вас в Англии. Ты стал настоящим денди.
— Денди? Вот это мне нравится! Я покупал их у Уолворта всего по шести пенсов за штуку.
— Но они много лучше, чем у нас в Австрии.
— Бедная Австрия, — сказал Тони. — Раздавлена местью. Но ничего, дорогая, я знаю одну австриячку, которая больше не будет раздавлена. Пойдем-ка скорей, а то Баббо разгневается.
Когда они проходили под высокими деревьями мимо цветущей зеленой лужайки, Тони сказал:
— Посмотри, Кэти, белые фиалки еще цветут.
VII
Когда Тони открыл перед Кэти калитку во двор, он увидел, как мать Филомены торопливо проковыляла через двор в кухню, — очевидно, она поджидала их.
Тотчас же поднялся шум, затараторили возбужденные голоса, и хотя Тони ни слова не понял, он обо всем догадался. Старуха рассказала, что они вернулись вместе. Как же итальянцы любят драматические ситуации, в особенности такие, от которых можно расчувствоваться.
Кэти прошла наверх, в свою комнату, а Тони задержался во дворе, чтобы убедиться, приготовлено ли все как следует. Провожая взглядом ее статную фигуру, двигавшуюся с бессознательной грацией, он вспомнил вызубренную в школе цитату из Вергилия о поступи богинь. Чем провинились грация и нежность, что мы изгнали их из нашего обихода? Варвары! Он улыбнулся, перехватив взгляд Кэти, которым она окинула его, исчезая за дверью. Если она так хороша в этих австрийских тряпках, какова она будет, если нарядить ее в какой-нибудь красивый костюм? В румынский? Нет, слишком криклив, бутафорщина, чешский тоже. В тирольский или шварцвальдский? Нет, они какие-то нескладные и уж чересчур просты в плохом смысле слова. В калабрийский? Да, пожалуй. Эти женщины в Тириоло до сих пор еще сохранили какую-то величавость, они не стыдятся своего тела. Господи, как я ненавижу эти неестественные фигуры!
Он заметил с некоторым беспокойством, что для них как будто не было приготовлено столика. Возле входа сидели четверо шумливых итальянцев, а рядом, за другим столиком, — чета немцев. У мужчины была квадратная лысая голова с тремя красными двойными складками на затылке, — одна из тех голов, которые Тони всегда считал угрозой для европейской цивилизации. Старуха вышла из кухни и внимательно, с беспокойством посмотрела на Тони. Тони невозмутимо кивнул и спросил:
— Где вы поставили наш столик?
— В саду, за изгородью. Я подумала, синьор, что вам там будет приятнее.
— Очень хорошо, — сказал Тони, облегченно вздохнув.
Они прошли в сад, и Тони увидел, что боги снова все чудесно устроили руками матушки Филомены.
Столик был украшен узором из цветочных лепестков, и около каждого прибора лежал букет цветов с карточкой, на которой было написано: Auguri della famiglia . Старуха поставила особый сервиз из своего буфета, где хранила фарфор, и серебро, которое она всегда держала спрятанным под кроватью и никогда сама не употребляла. Тони был растроган.
— Прекрасно, — сказал он. — Вы сделали все так, как только можно было желать, синьора, и лучше, чем я ожидал. Я не знаю, как и отблагодарить вас.
Он заглянул за тростниковую изгородь, не идет ли Кэти, и, понизив голос, спросил:
— Сколько платит вам синьорина?
— Сто пятьдесят лир за десять дней, синьор, но мы не можем…
— Знаю, знаю, — прервал Тони. — Послушайте, эти деньги буду платить вам я. Понимаете? Вы скажете ей, что все уплачено, и денег с нее не берите.
Я теперь позабочусь о ней. Считайте нас обоих на полном пансионе, а если вы будете давать что-нибудь лишнее, я заплачу, конечно.
— Да, синьор.
Хотя старушка и проявляла великодушие, снижая цену для Кэти, она все же не могла не радоваться, что все обернулось для нее так выгодно. Кроме того, итальянцам присущи черты артистизма, они любят изобилие и предпочитают делать свое дело как следует.
— Ну, кажется, все, — сказал в раздумье Тони. — Нет, постойте минутку. А что вы подаете ей к утреннему завтраку?
— Черный кофе и хлеб, синьор.
— О черт!
Он вспомнил, как ненавидела Кэти пить по утрам черный кофе и как любила фрукты, мед и горячее молоко.
— Наверно, сейчас нельзя достать настоящего меду?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151