Поезжайте в отпуск, мой мальчик, отдохните, поживите в свое удовольствие, но время от времени подумывайте серьезно о вашей будущности и о вашем долге — полезного члена общества и уважаемого гражданина.
У Тони пропало всякое желание смеяться. Он чувствовал, что не в состоянии больше выносить это отвратительное ханжество, и прекрасно видел, к чему ведет хитроумная уловка старого джентльмена. Во время этого подсунутого ему отпуска, — смешно, что и Уотертон рекомендовал ему тот же идиотский выход, — все семейные батареи, начиная с Маргарит, будут направлены на него, и его затравят насмерть.
И ведь не потому, что они хоть чуточку заинтересованы в нем лично, а потому, что его жизненное назначение — добывать деньги, все больше и больше денег для Маргарит, чтобы она могла тратить их на свое продвижение вверх по общественной лестнице. Благодарю покорно.
Тони встал и окинул взглядом собравшихся.
— Я вижу, что мне совершенно бесполезно пытаться объяснить вам свои побуждения, — сказал он. — Вы их не поймете. Я почтительнейше отклоняю ваше предложение. Мое решение окончательно и бесповоротно. Вы можете соглашаться или не соглашаться с ним; я сложил с себя свои обязанности и не возьму больше ни за один день ни жалованья, ни директорской премии. Помимо этого, пока мои деньги остаются в распоряжении компании, я не буду брать за них более пяти процентов — все, что сверх этого, будет возвращено мною обратно. Единственно, о чем я прошу, — это не увольнять моего секретаря и мою машинистку. Я ухожу и не вернусь. Прощайте!
Он вышел, не обращая внимания на их протесты и возмущенные возгласы.
Итак, с этим было покончено. Тони распрощался со своими подчиненными еще до заседания правления и привел письменный стол и бумаги в полный порядок для своего преемника — если только на место такого бесполезного паразита, живущего за счет деляческого кумовства, потребуется преемник. Теперь он мог немедленно покинуть контору. Но когда Тони спускался по полированным ступеням мраморной лестницы со сверкающими медью и лаком перилами, у него было томительно-неприятное ощущение в затылке, точно ему грозил выстрел — в любую минуту из какой-нибудь боковой двери мог появиться дядюшка Маргарит и возобновить нравоучительный спор.
Швейцар, прощаясь с Тони, взял под козырек, и Тони дал ему бумажку в полсоверена.
Как только он очутился на улице, неуверенность перешла в тайное ликование. Он знал, что битва только еще начинается, что все домашние ударные отряды еще будут брошены против него, но был уверен и заранее радовался этому, — что отныне он свободен навсегда. Половина двенадцатого, красный автобус с плакатом, рекламирующим пьесу, «которую вы непременно должны посмотреть»… Он решил, что ему надо немедленно продать, заложить или подарить кому-нибудь свою директорскую пару. Уже сейчас фирма со всем тем, что она олицетворяла, отдалилась от него на расстояние пяти тысяч световых лет.
Он остановился на краю тротуара у Английского банка, дожидаясь, когда можно будет перейти улицу, и вспомнил, как когда-то давно, сидя с Уотертоном на империале автобуса, горячо распространялся о том, что не желает быть частью общественной динамо-машины. Много времени понадобилось ему, он шел извилистыми и не всегда верными путями, но на этот раз он нашел себя окончательно. Тони стал тихонько напевать:
Последний раз осмотрят ранец,
Последний проведут парад…
Он позвонил из автомата Джулиану и условился, что зайдет за ним в контору и они пойдут вместе…
завтракать. Немного позже он зашел в собор св. Павла, надеясь отдохнуть в тишине, но его тотчас же выгнал оттуда ужасающий скрежет и лязг каких-то механических приспособлений, с помощью которых ремонтировали склеп. Подобно другим париям он нашел приют на набережной. Он шагал, прислушиваясь к симфонии трамваев и созерцая красоты рекламного искусства по ту сторону реки. Отдавая должное их блестящей инициативе, он дал обет никогда больше не пить шотландский виски такой-то марки и не одурманивать свой мозг именно такой копеечной газеткой.
Выгодное дело реклама. Он приятно провел около часа, наслаждаясь ощущением свободы, и в половине первого зашел в контору к Джулиану.
Круглолицый, светловолосый Джулиан выглядел до смешного юным в визитке, в брюках в полоску и в туго накрахмаленном белом воротничке. Его чистенький котелок и лайковые перчатки лежали на свободном от всяких бумаг письменном столе. Никакой нужды в таком строго профессиональном костюме, в сущности, не было. Вряд ли можно было предположить, чтобы кто-либо поручил Джулиану какое-нибудь дело, но так как он взимал со своих родителей тысячу фунтов в год на том основании, что когда-нибудь сделается лорд-канцлером, то костюм сей имел некоторое оправдание как своего рода маскировка.
Тони сочувствовал Джулиану и недоумевал, почему ложная гордость заставляет прирожденного журналиста тратить попусту свою молодую жизнь, сидя в адвокатской конторе, вместо того чтобы заниматься делом, которое ему по душе.
— Я помешал? — спросил Тони, увидев, что Джулиан пишет.
— Нет, ничуть. Я уже кончаю. Нужно было написать две-три заметки, чтобы выручить приятеля, которому хочется поехать в Туикенем. Ему не дают писать отчеты о футбольных состязаниях, — стиль, видите ли, недостаточно хорош.
— Понимаю. Где позавтракаем?
— В клубе.
— Нет. Ни в один клуб я больше ни ногой, разве что по несчастной случайности или, как говорится, бог накажет.
Джулиан вытаращил глаза.
— Что вы хотите этим сказать?
— Потом расскажу. Мне нужно вам кое в чем покаяться.
— А, — равнодушно. — Ну, тогда к Симпсону?
— Нет. Идемте просто в трактир, в дешевый трактир!
— В трактир! — воскликнул Джулиан, невольно оглядывая свой безупречный костюм. — Чего ради?
— Я вам скажу, когда мы будем там. А пока надевайте ваше элегантное пальто и идем.
Подобно многим молодым англичанам своего круга, Джулиан больше всего боялся показаться смешным и замечал самые тонкие оттенки декорума, ускользавшие от менее избалованных людей. Он сильно покраснел и стал доказывать Тони, что никак невозможно идти в трактир в таких костюмах, и умолял его пойти в клуб.
— Дорогой Джулиан, — сказал Тони, — что такое ваш клуб, что такое всякий клуб, как не шикарный трактир, где собираются скучнейшие люди? Нет, я больше не желаю слушать идиотскую болтовню о лордах, о том, как бы следовало поступить премьер-министру. А кроме того, мне нужно поговорить с вами.
Тони повел Джулиана в Аделфи, где пол был усыпан опилками, а посетители восседали за стойкой на высоких табуретах, ели жестковатое мясо и салат и запивали пивом. Джулиан сидел на своем табурете с обиженным и несчастным видом, и Тони почувствовал к нему жалость за то, что он — сын богатых родителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
У Тони пропало всякое желание смеяться. Он чувствовал, что не в состоянии больше выносить это отвратительное ханжество, и прекрасно видел, к чему ведет хитроумная уловка старого джентльмена. Во время этого подсунутого ему отпуска, — смешно, что и Уотертон рекомендовал ему тот же идиотский выход, — все семейные батареи, начиная с Маргарит, будут направлены на него, и его затравят насмерть.
И ведь не потому, что они хоть чуточку заинтересованы в нем лично, а потому, что его жизненное назначение — добывать деньги, все больше и больше денег для Маргарит, чтобы она могла тратить их на свое продвижение вверх по общественной лестнице. Благодарю покорно.
Тони встал и окинул взглядом собравшихся.
— Я вижу, что мне совершенно бесполезно пытаться объяснить вам свои побуждения, — сказал он. — Вы их не поймете. Я почтительнейше отклоняю ваше предложение. Мое решение окончательно и бесповоротно. Вы можете соглашаться или не соглашаться с ним; я сложил с себя свои обязанности и не возьму больше ни за один день ни жалованья, ни директорской премии. Помимо этого, пока мои деньги остаются в распоряжении компании, я не буду брать за них более пяти процентов — все, что сверх этого, будет возвращено мною обратно. Единственно, о чем я прошу, — это не увольнять моего секретаря и мою машинистку. Я ухожу и не вернусь. Прощайте!
Он вышел, не обращая внимания на их протесты и возмущенные возгласы.
Итак, с этим было покончено. Тони распрощался со своими подчиненными еще до заседания правления и привел письменный стол и бумаги в полный порядок для своего преемника — если только на место такого бесполезного паразита, живущего за счет деляческого кумовства, потребуется преемник. Теперь он мог немедленно покинуть контору. Но когда Тони спускался по полированным ступеням мраморной лестницы со сверкающими медью и лаком перилами, у него было томительно-неприятное ощущение в затылке, точно ему грозил выстрел — в любую минуту из какой-нибудь боковой двери мог появиться дядюшка Маргарит и возобновить нравоучительный спор.
Швейцар, прощаясь с Тони, взял под козырек, и Тони дал ему бумажку в полсоверена.
Как только он очутился на улице, неуверенность перешла в тайное ликование. Он знал, что битва только еще начинается, что все домашние ударные отряды еще будут брошены против него, но был уверен и заранее радовался этому, — что отныне он свободен навсегда. Половина двенадцатого, красный автобус с плакатом, рекламирующим пьесу, «которую вы непременно должны посмотреть»… Он решил, что ему надо немедленно продать, заложить или подарить кому-нибудь свою директорскую пару. Уже сейчас фирма со всем тем, что она олицетворяла, отдалилась от него на расстояние пяти тысяч световых лет.
Он остановился на краю тротуара у Английского банка, дожидаясь, когда можно будет перейти улицу, и вспомнил, как когда-то давно, сидя с Уотертоном на империале автобуса, горячо распространялся о том, что не желает быть частью общественной динамо-машины. Много времени понадобилось ему, он шел извилистыми и не всегда верными путями, но на этот раз он нашел себя окончательно. Тони стал тихонько напевать:
Последний раз осмотрят ранец,
Последний проведут парад…
Он позвонил из автомата Джулиану и условился, что зайдет за ним в контору и они пойдут вместе…
завтракать. Немного позже он зашел в собор св. Павла, надеясь отдохнуть в тишине, но его тотчас же выгнал оттуда ужасающий скрежет и лязг каких-то механических приспособлений, с помощью которых ремонтировали склеп. Подобно другим париям он нашел приют на набережной. Он шагал, прислушиваясь к симфонии трамваев и созерцая красоты рекламного искусства по ту сторону реки. Отдавая должное их блестящей инициативе, он дал обет никогда больше не пить шотландский виски такой-то марки и не одурманивать свой мозг именно такой копеечной газеткой.
Выгодное дело реклама. Он приятно провел около часа, наслаждаясь ощущением свободы, и в половине первого зашел в контору к Джулиану.
Круглолицый, светловолосый Джулиан выглядел до смешного юным в визитке, в брюках в полоску и в туго накрахмаленном белом воротничке. Его чистенький котелок и лайковые перчатки лежали на свободном от всяких бумаг письменном столе. Никакой нужды в таком строго профессиональном костюме, в сущности, не было. Вряд ли можно было предположить, чтобы кто-либо поручил Джулиану какое-нибудь дело, но так как он взимал со своих родителей тысячу фунтов в год на том основании, что когда-нибудь сделается лорд-канцлером, то костюм сей имел некоторое оправдание как своего рода маскировка.
Тони сочувствовал Джулиану и недоумевал, почему ложная гордость заставляет прирожденного журналиста тратить попусту свою молодую жизнь, сидя в адвокатской конторе, вместо того чтобы заниматься делом, которое ему по душе.
— Я помешал? — спросил Тони, увидев, что Джулиан пишет.
— Нет, ничуть. Я уже кончаю. Нужно было написать две-три заметки, чтобы выручить приятеля, которому хочется поехать в Туикенем. Ему не дают писать отчеты о футбольных состязаниях, — стиль, видите ли, недостаточно хорош.
— Понимаю. Где позавтракаем?
— В клубе.
— Нет. Ни в один клуб я больше ни ногой, разве что по несчастной случайности или, как говорится, бог накажет.
Джулиан вытаращил глаза.
— Что вы хотите этим сказать?
— Потом расскажу. Мне нужно вам кое в чем покаяться.
— А, — равнодушно. — Ну, тогда к Симпсону?
— Нет. Идемте просто в трактир, в дешевый трактир!
— В трактир! — воскликнул Джулиан, невольно оглядывая свой безупречный костюм. — Чего ради?
— Я вам скажу, когда мы будем там. А пока надевайте ваше элегантное пальто и идем.
Подобно многим молодым англичанам своего круга, Джулиан больше всего боялся показаться смешным и замечал самые тонкие оттенки декорума, ускользавшие от менее избалованных людей. Он сильно покраснел и стал доказывать Тони, что никак невозможно идти в трактир в таких костюмах, и умолял его пойти в клуб.
— Дорогой Джулиан, — сказал Тони, — что такое ваш клуб, что такое всякий клуб, как не шикарный трактир, где собираются скучнейшие люди? Нет, я больше не желаю слушать идиотскую болтовню о лордах, о том, как бы следовало поступить премьер-министру. А кроме того, мне нужно поговорить с вами.
Тони повел Джулиана в Аделфи, где пол был усыпан опилками, а посетители восседали за стойкой на высоких табуретах, ели жестковатое мясо и салат и запивали пивом. Джулиан сидел на своем табурете с обиженным и несчастным видом, и Тони почувствовал к нему жалость за то, что он — сын богатых родителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151